- Спасибо, лейтенант, - пожал ему руку Крайнюк. - И попрошу сохранить наш чемодан, пока мы не вернемся из Сухой Калины.
- Будет выполнено, - козырнул лейтенант и повел их в свою землянку, а оттуда - на придорожный КПП, где стояли регулировщики с флажками. Потом посадил на грузовик, увозящий снаряды и консервированную кровь для полевого госпиталя.
- Что это за Сухая Калина? - начал издали Мишко.
Крайнюк не откликался.
- Сбились с курса и теперь неизвестно когда на него снова ляжем. Сплошной кабордаж и крышка, - сокрушался Мишко.
- Не нуди. Тут мать нашего Заброды живет. Полковник приказал ее навестить, - глухо откликнулся Крайнюк.
- Полковник приказал? Ну, тогда другое дело. Почему же вы сразу не сказали?
- Я и сам не знал, что наши срежут этот клин.
Так они оказались в Сухой Калине, а грузовик покатил дальше на фронт.
Пехотинцы, артиллеристы, даже летчики не вызвали бы в селе такого удивления, как эти два моряка, вдруг появившиеся в Сухой Калине. Пехотинцев, артиллеристов и летчиков тут видели довольно часто, к ним привыкли, а вот моряков видели впервые за всю войну. И сразу среди пожарищ и руин, на разбитых дворах засуетились и закричали оборванные ребятишки, потом заговорили женщины, настороженно выглядывая из погребов на дорогу. Море далеко, зачем они сюда прибились, эти моряки? Без автоматов и без гранат. Только пистолеты свисают в длинных черных кобурах. Что им надо тут, на пепелище, где когда-то стояло такое пышное село? Не иначе кого-нибудь ищут…
Дети с любопытством посматривают из-за руин, а подойти боятся. Женщины перешептываются за разваленными трубами дымоходов. А мужчин не видно. Ни единого.
Пораженный Крайнюк замер посреди дороги. Он видел руины Севастополя и Одессы, бывал в степных селах и хуторах, искалеченных бомбами и снарядами, но нигде не видел, чтобы так нагло было все сожжено дотла, как в этой Сухой Калине. Значит, правда, что фашисты везде, где отступают, жгут и уничтожают все живое, оставляя зону пустыни. Крайнюк читал об этом в газетах, слушал по радио, но ни разу не видел. Он внутренне содрогнулся, взглянув на обожженные тополя и сады, на обгоревшие яблони и вишни, которые протягивали свои черные ветви к небу, словно взывали к милосердию. Крайнюк вдруг представил и свое полесское село, в котором тоже были богатые сады и высокие тополя. И вербы над прудом были. И осокори в лугах. Что же от всего этого останется, когда и там начнут отступать фашисты? Что случится с его детьми? Куда они спрячутся, бедняжки? Крайнюк услыхал детский крик, поднял голову, подумав: «А эти где прятались? Видишь, как смеются. Словно горя не видали. Вот так и мои спрячутся. В погреб, а может, в лес убегут. Мать не надо учить, как внуков запрятать. Не надо. Но село?! Неужели и с ним такое же сделают, как с Сухой Калиной? Варвары! Душегубы!..»
- А уже поздненько, - взглянув на часы, тихо сказал Бойчак.
- Ну и что?
- Давайте ее поищем, мать…
- Найдем. Дай сначала осмотреться. Какое богатое и красивое село было! Видно, люди тут очень работящие. Я вот взгляну на село и враз угадаю, какие тут люди живут - работящие или так себе, лишь бы день скоротать. И часто, представь себе, не ошибаюсь… Помнишь поговорку? Хозяин добр - и дом хорош, хозяин худ - и в доме то ж.
- Помню, - повеселел Бойчак.
Крайнюк двинулся вдоль сожженной улицы к буераку, где виднелись редкие домики, не тронутые огнем садики и стройные густые тополя.
- Я сейчас расспрошу, где она живет, - бросился Мишко.
- Подожди, еще всполошишь, уж лучше я сам, - возразил Крайнюк и свернул с дороги к поваленному плетню, за которым, наклонившись, копошилась на пожарище женщина.
Мишко обиженно хмыкнул и отвернулся.
Подойдя к женщине, Крайнюк снял мичманку и, легонько поклонившись, сказал:
- Здоровеньки булы, бабонька!
Женщина сразу выпрямилась и вся просияла, услышав родной язык от такого высокого начальника с золотыми позументами на рукавах и картузе. Не иначе генерал. И, низко поклонившись, с почтением сказала:
- Здравствуйте вам на добром слове…
- А не скажете вы нам, где тут Заброды живут? - приветливо спросил Крайнюк.
- Заброды? А каких вам? - переспросила женщина. - Тут их полнехонько. Вот и я Заброда и соседи мои Заброды. Почти вся улица.
- Сжег?
- Сжег, варвар. Как начал от поля, все подряд. Каждую хату бензином облили и подожгли, душегубы… Да ничего, как-нибудь отстроимся, не вернулся бы он только, проклятый. Не вернется?
- Нет, - твердо сказал Крайнюк.
- Уж так мы намучились, так исстрадались при его порядке, что не приведи господи. А скольких людей на каторгу угнал, скольких перевешал за партизанов. Один бог знает, да молчит… Так какую же вам Заброду надо? Теперь мужиков у нас нет. Одни бабы да дети остались… Говорите, какую ищете?..
- Домку. Ту, что сын у нее, Павло, моряком был, - сказал Крайнюк.
- Павло! Ах, боже ж мой! Это тот, что на доктора выучился перед самой войной да и не вернулся? Добрый был, хороший, царство ему небесное… Так вы мать его ищете?
- Ага.
- Так вы идите вдоль улицы и идите. Все будет повалено, все поничтожено, а вы не обращайте внимания. Дальше идите. А как попадется вам первая целенькая хатка по правую руку, вот и будет это Домкин дом. До нее все хаты спалил, проклятый, а дальше как ножом отрезало. Все хаты целы и сады живы. Туда они и не сунулись.
- Отчего ж так?
- Разве не слыхали? Вот удивительно! - повеселела молодуха и подошла к ним совсем близко.
- Нет, не слыхали. Расскажите, если можете. Мы тут впервые…
- Ох, жаль, что впервые. Если б вы приехали до войны, как тут все расцветало и радовалось! Такого красивого села, как наша Сухая Калина, во всей округе не было. Самое красивое на свете. Жаль, что вы не видели его раньше… Как только рука у них поднялась спалить такую благодать и красоту? Да наша Домка перехитрила их. Только они стали с той стороны поджигать все подряд, она пораскрывала в своей хате все окна, двери, насыпала полон дом и сени конопельной кострицы да всякой другой муры и подожгла. Оно пламени не дает, хата от него не займется, а дым такой, что не подступись. Побежала Домка вдоль улицы: «Эй, люди, жгите и вы, как я, чтоб обмануть проклятых душегубов!» Вот люди и стали жечь в хатах кострицу, тряпки, всякую труху. Дым такой поднялся, что фашисты и не сунулись сюда. Так наша Домка всю эту сторону села от огня спасла. Да ей за это боевую медаль надо выдать, а может, и орден. Вы там скажите, голубчики, кому надо. Скажете?
- Хорошо, скажем! - радостно выкрикнул Мишко.
- Не будь ее, я уж и не знаю, что делать бы стали. А так те люди, чьи хаты уцелели, приняли к себе погорельцев, и теперь у каждого снова крыша над головой. Пока свои построим, в людских перебьемся… Только вы не говорите Домке, что я вам рассказала. Она не любит этого. И про медаль не говорите, не то она меня со свету сживет, если узнает, что я просила вас про это… Очень уж горда. Вот такой и Павлуша у нее был… Послушный, правда, ласковый. Славное дитя, царство ему небесное.
Поблагодарив женщину, они пошли вдоль села.
- Слыхал? - спросил Крайнюк.
- Слыхал!
- И что на это скажешь?
- Скажу. Да уж скажу! - разгорячился Мишко. - Такого народа никто на свете не поставит на колени. Это факт! Напрасно они полезли, фашисты, своим рылом в наш огород! И рыло потеряют, и копыт тоже лишатся… Факт!
- Это правда. Это всем ясно, но ты обрати внимание на другое. Простая женщина, тихая Домка, а как эсэсовцев вокруг пальца обвела. Без оружия, без боя… Просто какое-то чудо, если не больше, - восхищенно проговорил Крайнюк.
- Потому что она на своей земле, а они как злые разбойники, что крадутся среди ночи. За нее стоит каждый кустик и дерево, а против них - всё. Даже земля и огонь.
- О, да ты философ, - улыбнулся Крайнюк.
- Если бы я был писателем, сразу же написал бы обо всем этом. Чтоб все знали, какая мать у нашего Заброды и вообще какие у нас матери, - сказал Мишко.
- Да, я напишу. Вот приедем домой, сразу и напишу в газету. Такое не забывается, - вздохнул Крайнюк.
- Что в газету? Вот если бы в книгу, - возразил Мишко.
Крайнюк промолчал, озираясь. На пожарищах чернели обгорелые спинки железных кроватей, покореженное железо. Закопченные дымоходы осиротело высились над кучами глины и битых кирпичей. И от этого вся улица казалась еще печальней и пустынней. Кое-где лежали кочережки и ухваты, зеленели цветы в горшках или консервных банках, жалобно мяукала кошка. Руины просвечивали сквозь густое кружево обгоревших мертвых садов, застывших вдоль дороги.
И они ускорили шаг, чтобы быстрее пройти мимо этих ужасов войны и не видеть их больше. Вскоре они были возле хаты Павла.
На широком дворе, взявшись за руки, водила хоровод стайка ребятишек дошкольного возраста. Дети пели какую-то песенку, весело притопывая ногами. В середине круга танцевали мальчик и девочка. Возле них стояла стройная русоволосая девушка в белом халате, отбивая в такт песне ладонями. Она стояла спиной к дороге и не видела моряков. Но дети заметили их, сразу умолкли и стали показывать девушке глазами на дорогу.
Девушка оглянулась и неожиданно смутилась, спрятав руки за спину. Детишки сбились вокруг нее, словно испугались этих чужих дядей в странной черной одежде.
- Скажите, девушка, это хата Домки Заброды? - спросил Крайнюк.
- Ага, - кивнула девушка. - А вам кого надо?
- Да всех, кого застанем: и Домку, и дочерей ее, и невесток, - сказал Крайнюк, улыбаясь.
- Ну, я буду дочка, - объяснила девушка и подошла к ним ближе, а детям приказала: - Играйте, дети, дальше. Да не шалите, я сейчас вернусь к вам…
- Мы с вашим Павлом вместе служили. Все дни войны были вместе. И вот по дороге завернули в гости. Вы кем Павлу доводитесь? - спросил Крайнюк.
- Сестра я, Катря, - сказала девушка и легонько поклонилась.
- Мне Павло говорил о вас. Вы на врача учились, по его следам хотите идти, - сказал Крайнюк.