был женат на сестре администратора этой гостиницы. Связь с наукой экспедитора книготорга Агнессы Витальевны Жмур (она из Одессы) была еще более отдаленной: шурин (или деверь — никак не могу разобраться в этих родственных дефинициях) жены ее пасынка когда-то «дружил» с гостиничной кастеляншей и, расставшись, сохранил с ней добрые отношения. Таким вот образом две гостьи Москвы оказались в столичном приюте для иногородних ученых. Прямого отношения к последующим событиям эти детали вообще не имеют, но я решил остановиться на них, чтобы просто напомнить, как Его Величество Случай рождает драматургию, которая не под силу фантазии ни одного сочинителя. Не под силу лишь потому, что сочинитель всегда стремится к правдоподобию, а правда с правдопобием — жестокая реальность с искусным сочинительством — далеко не всегда совпадают.
Днем обе дамы были заняты своими делами. Вечерами, перед отходом ко сну, вели задушевные разговоры. Агнессе Витальевне особо рассказывать было нечего. Визит в Москву был связан для нее с вполне житейской, болезненной, мучительной даже проблемой. По каким-то причинам, из-за неких деформаций полости рта, ни один стоматолог в Одессе не смог ей сделать удобный протез. Все почему-то ломались, сползали, царапали, мешали жевать. Сменив четырех врачей и зубных техников, отчаявшись обзавестись подходящим протезом, Агнесса отправилась в Москву. Уповала на всемогущую кастеляншу: имея связи в научных кругах, та могла ей найти мастера своего дела. Мастер вроде нашелся, слепок был сделан, оставалось ждать результата еще несколько дней. Своими надеждами Агнесса делилась с соседкой, предпочитая, однако, не говорить, а слушать. Ибо рассказ Лаймы Яновны был куда интересней, чем ее жалобы на стоматологов. Он захватывал дух и будил воображение.
Рижанку Лайму, чья профессия мне не известна, тоже привели в Москву бытовые дела, но они не шли ни в какое сравнение с тем, чем была озабочена одесситка Агнесса. В делах этих не было тайны: Лайма похвасталась своей компаньонке, какое счастье ей вдруг привалило. В Америке умер дядюшка, оставив племяннице часть своего небольшого наследства. После всех (бесконечных!) вычетов — комиссионных, налогов и пошлин — в сухом остатке значилось 1387 долларов США, каковые надлежало ей получить в виде чеков «Березки» в центральном агентстве Внешпосылторга.
Тот, кто будет мерить эту жалкую сумму на нынешние аршины, не сможет понять, какая радость вошла в дом скромной латышской семьи и что заставило Лайму ради этого мизера тащиться в Москву, стоять в очередях, толкаться у касс. И в итоге стать обладателем всего лишь нескольких сертификатов. Правда, без голубой и без желтой полос (чеки с полосами выдавались на валюту стран-сателлитов и так называемых слаборазвитых стран, выбор товаров для них был весьма ограничен). Недоступные простым смертным фирменный пылесос в придачу к роскошному холодильнику Лайма могла бы теперь получить прямо в Риге. Не говоря уже о сапогах или дубленке: пределе женских мечтаний в те недалекие времена. Этой нечаянной радостью она и делилась с Агнессой, то и дело доставая из сумки и любуясь реликвией — извещением Внешпосылторга. Дав посмотреть, она бережно возвращала его обратно, чтобы, не дай Бог, не смять, не порвать…
Наступил, наконец, день, когда обе соседки по номеру достигли цели своего приезда в Москву. Обе — в один день! Какая-то символика в этом все же была… Агнесса вернулась в гостиницу с удобным и прочным протезом, Лайма — с чеками без полосы. Синхронность удачи была обмыта знаменитым рижским бальзамом и, конечно, «Столичной». Их щедро выставила рижанка, на долю же одесситки выпала закусь, о которой она позаботилась, уезжая в Москву. Часть ушла уже кастелянше, но в заначке что-то осталось. Теперь под скумбрию горячего копчения (попробуй достань такую в Москве!) две веселые дамы распили пол-литра, подкрашенного бальзамом, и пожелали другу счастливой дороги. Лайма возвращалась с драгоценными чеками, Агнесса с протезом. Да, с протезом, но еще и с прихваченным во время попойки извещением Внешпосылторга о переводе рижской подруге 1378 долларов США. Извещение это, превратившись в заветные чеки, для наследницы уже не имело цены, оттого, вероятно, она его не хватилась. А возможно, и не заметила даже, что оно куда-то исчезло.
Второго рождения извещению этому предстояло ждать месяца два. Агнесса все досконально обдумала. Подготовилась к полному повороту всей своей жизни. Как сама она потом признавалась, никакого страха перед возможным провалом у нее не было. Ибо провал исключался. Потому исключался, что она знала ментальность своих сограждан. Ведь сама была сделана из того же самого теста.
О трофее, который она привезла из Москвы, сначала никто не имел никакого понятия. Даже мужу и детям, один из которых был не родной, Агнесса тоже ничего не сказала. В экспедиторше книготорга проснулся талант психолога и стратега, просчитывающего каждый свой шаг. Ничто, по ее расчетам, не могло сорвать хорошо разработанный замысел. В одном Агнесса не сомневалась и убежденности этой не изменила: истину нельзя доверить никому. Никому — в буквальном смысле этого слова. Ни родным, ни друзьям…
Первым, спустя месяца два, о привалившем в дом счастье узнал ее стареющий муж. Ветеран войны, персональный пенсионер, коммунист с каким-то немыслимым стажем, он слушал супругу, любуясь ее сверкавшим во рту новым протезом, и никак не мог врубиться в реальность той тайны, которую Агнесса наконец-то решила раскрыть. А кто на его месте смог бы врубиться? Перед ним лежало извещение Внешпосылторга, где черным по белому было сказано, что гражданке Тоцкой, она же Жмур (Тоцкая — девичья фамилия Агнессы), причитается получить наследство, открывшееся в Соединенных Штатах Америки, которое, после всех проведенных вычетов, составляет три миллиона сто тридцать восемь тысяч семьсот двадцать семь долларов и четырнадцать центов. Цифры прыгали перед глазами, ветеран хватался то за сердце, то за очки, веря и не веря своим глазам и плохо соображая, как это могло получиться и что за этим последует.
Одна тайна неизбежна влекла за собой другую, о которой он тоже не подозревал. Прожив со второй, куда моложе, чем он, женой пятнадцать без малого лет, Георгий Геннадьевич Жмур лишь по этому счастливому случаю узнал о существовании ее американского дядюшки. Мало того, дядюшки-миллионера, у которого, как оказалось, кроме Агнессы, не было никого, кому он мог бы оставить свое состояние. Плача и тоже глотая валидол, Агнесса призналась, что, естественно, знала о дяде, брате ее незабвенной мамы, сбежавшем вовремя от большевиков, но знала еще и о том, какая участь ждала в недавние времена тех, у кого имелась за границей родня. Тем более — богатеи…
Георгий Жмур занимал не слишком высокие, но все же номенклатурные должности — сначала в Киеве, потом в Одессе, так что правда о дядюшке жены, процветающем в городе Желтого Дьявола, дойди она до надлежащих ушей, могла бы стоить ему карьеры и партбилета. Умолчанием Агнесса спасала его и семью, но теперь, когда правда уже ничем ему не грозит, когда «уши» и так узнали о ней, можно уже не таиться. И начать, пусть с немыслимым опозданием, новую жизнь. Ни в чем себе не отказывая. Себе и близким: ведь денег хватит на всех.
О привалившем счастье решили сообщать родным постепенно — не всем сразу. Первым этой чести удостоился пасынок — сын ветерана от первого брака. Потому что, давно уже будучи взрослым, отличался добрым характером и трезвым рассудком, мог дать разумный совет и помочь в предстоящих хлопотах: ведь ежу было ясно, что с такой астрономической суммой наследства, будь оно хоть тысячу раз законно, прижимистая «Софья Власьевна» легко не расстанется. Но главное — потому, что основные надежды в реализации своих истинных планов, о которых не знал ни один человек, Агнесса возлагала на жену своего пасынка Тамару. Тамара работала диспетчером городской «скорой помощи» и знала не пол-Одессы, а — всю. Целиком…
Впрочем, поднимать шум в родном городе Агнесса не собиралась. За свою недолгую жизнь Тамара успела сменить двух мужей и три местожительства — в Киеве и Москве. Со всеми сохранила приятельские отношения и непорушенные контакты. Свекровь и сноха пребывали почти в одинаковом возрасте и общались между собой без всякой субординации. Как подруги. И авантюрная жилка была у обеих, только у Тамары без такого размаха…
То, что хлопоты предстоят большие, да и расходы немалые, — это семейный совет понял сразу. Расходы — прежде всего. Хотя бы на поездки в Москву, на сбор документов, подтверждающих самоличность Агнессы и близкое ее родство с заокеанским дядюшкой. Лишь оно избавляло наследницу от еще больших налогов и удержаний: для неблизкой родни и совсем не родни тарифы были покруче. Так что просто терпения и просто крепких нервов, без чего нельзя было рассчитывать на успех, — всего этого оказалось мало. Прежде чем стать реальным обладателем несметных пачек «зеленых» (в их чековом эквиваленте), предстояло обзавестись, и тоже немалым, количеством «красных»: первому без второго оказаться в руках счастливой наследницы было не суждено. Оставался единственный выход: раскошелиться, чтобы обогатиться. Но раскошелиться, как известно, можно лишь в том единственном случае, если есть кошелек. Обеспечить такую возможность Тамара как раз и взялась.
Решение сложной задачи оказалось простейшим — его подсказала сама Агнесса. Взять деньги взаймы, возвращая их позже с непривычной для наших сограждан щедростью: не «красными», а «зелеными». Притом — в вещественном (и каком!) выражении: кооперативными квартирами особо высокого качества, автомашинами в экспортном варианте, гарнитурами мебели иноземного производства, импортной бытовой техникой, которая в магазинах не продается. Выгода — для заимодавцев — была настолько заманчивой, что пригласить к пирогу решили самых достойных, отобранных тщательно и проверенных досконально. С таких все и началось.
Первыми счастливчиками стали те, кого заарканила Тамара, пасынкова жена: ее сестра, ее кузина и родители мужа кузины. У всех у них водились деньги. И у всех была одна и та же мечта: машина «Волга». Воображение советских граждан тех лет дальше не шло: «иномарок» никто не видел в глаза, а «Волга», незадолго до этого сменившая устаревший рыдван «Победа», считалась пределом технической мудрости и вершиной комфорта. «Живая» (по записи) очередь на это средство передвижения, похоже, не усыхала вообще и теоретически (отнюдь не практически) могла привести к желанному финалу не раньше, чем лет через двадцать, если не двадцать пять.