ели юной смены. Высокий тариф спецбуфета позволял им существенно пополнять свой скудный бюджет.
Однажды случился конфуз. По каким-то непредвиденным обстоятельствам ни Ирма, ни одна из ее боевых подруг не смогли встретить очередного гостя. А гость оказался из самых-самых. Из тех, кому не скажешь: «Заезжайте в другой раз». И Анна Григорьевна, не посрамив чести своей заслуженной фирмы, достойно сыграла не только за саму себя — хозяйку почтенного заведения, но и за Ирму, и за других красоток. Выхода не было — пришлось тряхнуть стариной… Ирме похвасталась, что гость остался доволен, так что незачем ей особенно задирать нос.
О строгой конспирации говорить уже не приходилось. Если соответствует истине давняя максима: «Тайна, которая известна хотя бы двоим, уже не тайна», а истине она, разумеется, соответствует, то тайна о спецбуфете, известная десяткам людей, уже перестала быть тайной. Бережная вошла во вкус: деньги текли не ручьем, а потоком, никакого карьерного роста ей уже было не нужно, она, безусловно, себя обрела и оказалась на своем подлинном месте. С Ирмой получилось сложнее. Ей надоело быть на подхвате и набивать материнский карман. Пора, так она полагала, открывать свое — такое же — дело. С еще большим размахом, с привлечением свежих, полных энергии сил. Запахло конфликтом, но — не надолго. Мать и дочь снова нашли общий язык: не поссорились, напротив, решили действовать сообща, помогая друг другу.
Единственной помехой служил квартирный вопрос. Удалось решить и его.
Дело в том, что вольная Ирма успела уже испытать бремя супружеского союза. В восемнадцать лет пошла под венец, притом не только в образном смысле. Мать запросто могли за это изгнать из рядов, но пронесло: у нее были уже в верхах покровители — предпочли не заметить. Брачные вериги Ирма несла всего-навсего несколько месяцев, потом это бремя ей надоело, и она вернулась под материнский кров, не оформляя развода. Теперь оказалось, что постылый супруг мог еще пригодиться.
Супруг, Павел Глотов, успел уже стать кандидатом наук — трудился в сельхозинституте, занимаясь выведением новых сортов кукурузы, и тоже делал карьеру: шел прямиком в профессора. Жил с матерью-пенсионеркой в просторной квартире, новой женой не обзавелся и, что в данном случае важнее всего, продолжал тосковать по Ирме. План, созревший в ее голове, требовал возвращения к мужу, раскаяния за легкомыслие и клятв в верности тому, чьи пылкие чувства она своевременно не смогла оценить. И раскаяние, и клятвы — с женою в придачу — муж получил. Примирение состоялось. Первый акт задуманной пьесы осуществился в полном соответствии с замыслом автора. После небольшого антракта предстояло задействовать акт второй.
Занятый своими делами и вполне довольный счастливым поворотом событий, Павел легко примирился с тем, что Ирма продолжала трудиться санитаркой-буфетчицей в по-прежнему недоступном для «улицы» салоне красоты, пополняя семейную кассу совсем неплохими деньгами. Еще того больше: свекровь, вопреки своим же протестам («зачем мне это, старухе?!»), однажды получила по родственной линии доступ в общий отдел салона, насладилась бесплатно его дарами и, воспылав тягой к прекрасному, сменила свой гнев на милость — простила невестку за былую измену. Счастье и мир окончательно вернулись в семью.
У свекрови болели ноги, она перенесла уже несколько травм и ходила, опираясь на палку. И с сердцем у нее тоже давно были проблемы. Поэтому не вызвала особого удивления печальная весть о внезапно постигшем семью несчастье. Едва искусные руки салонщиц привели в порядок лицо свекрови, как омоложенную старушку нашли утопившейся в ванне. Пыталась, как видно, залезть в нее, когда в квартире не было никого, споткнулась — случился сердечный приступ. Упала в воду вниз головой и захлебнулась. Никаких следов насилия на теле обнаружено не было. Снятая перед купаньем одежда, аккуратно прибранная, находилась там, где она всегда ее в таком случае оставляла. И домашние тапки лежали там и так, где и как им должно было лежать, когда бабуля принимала ванну. Смерть от несчастного случая — таким был итог медицинской и милицейской проверки.
За вторым актом последовал третий. Но не сразу, не сразу… Ирма унаследовала от матери выдержку и терпение: антракт затянулся. Это тоже заранее было продумано. Но слишком долго он все-таки длиться не мог. Уехав с подругами в краткий отпуск (стоял жаркий июль) и вернувшись через несколько дней, она застала леденящую кровь картину: бездыханный муж лежал на полу возле накрытого для трапезы стола, зажав в руке ножку стула, который свалился, видимо, вместе с ним. Врач констатировал смерть, наступившую не менее, чем за семьдесят два часа до обнаружения трупа. То есть за трое суток. И не более, чем за девяносто шесть. То есть за четверо. Ирма отсутствовала все шесть: ее алиби подтвердили многочисленные подруги, неразлучно проведшие с ней эти дни на ближних морских берегах; хозяйка квартиры, где всей веселой компанией снимали они две комнаты; билеты на поезд — туда и обратно.
Экспертизу проводил главный судебно-медицинский эксперт — не города, а всего края. Выше некуда: не вызывать же по такому — для криминалистов вполне заурядному — делу московских светил! Ни следов насилия, ни следов отравления эксперт не обнаружил: просто инфаркт. Подозрение в убийстве, однако, осталось. Стол был накрыт на две персоны — перед смертью муж и кто-то второй выпили и закусили. Судя по остаткам еды, трапеза длилась изрядно. Ни в одном блюде (салат, рыба, куски отварного мяса и прочая нехитрая снедь), как и в водке, которая осталась в бутылке, никаких отравляющих веществ не нашли. Ни на бутылке, ни на посуде не нашлось и пальцевых отпечатков — кроме Павла, конечно.
Таинственный гость исчез и никаких сведений о себе не оставил. Ради кого же, в отсутствие жены, Павел решился покулинарить? Встретил гостя не по-холостяцки, не абы как, а с несомненным почетом? Круг претендентов в убийцы был достаточно узок: разве что кто-нибудь из коллег, скорее всего не рядовых, видевших в нем опасного конкурента. Близость старшей Бережной к влиятельным лицам вполне могла обеспечить способному кандидату наук путь в руководящие научные кадры. К тому же — такая деталь: по совету разумной и опытной тещи он только что, скрыв про венчание, тоже подался в передовой отряд советских трудящихся. Еще принят не был, но прошение уже написал. Влекомый идейным порывом? Да кто бы в это поверил?! Порывом — да, но карьерным. Другим соискателям кадровых мест вполне мог перейти дорогу. Теоретически мог, но кому?
Результатов поиск не дал. Следствие приостановили за отсутствием конкретных подозреваемых и за доказанным алиби Ирмы. Так бы и осталось оно, скорее всего, без движения, если бы мать и дочь Бережные, уверовав в несокрушимость своей счастливой судьбы, не дали маху. Впрочем, главный прокол допустила, конечно, Ирма. Ей не хватило материнской закалки и хладнокровия. А главное — разумной готовности чем-то и поступиться, в чем-то себя ограничить, чтобы не загреметь.
Одна из подружек-студенток, самая обольстительная, самая востребованная и потому претендовавшая на роль звезды спецбуфета, попросила прибавки. Пожелала поднять тот процент от оплаченных клиентом услуг, который ей отстегивала хозяйка. Не за всех хлопотала, а лишь за себя, ибо считалась заслуженной — в труппе, где все остальные артистки без званий. Просто массовка. Ее притязания Ирма отвергла: привилегиям — нет! Никаких заслуженных и народных, у всех единый процент. Равенство — залог справедливости. Несокрушимые и вечные лозунги демократии стояли, как им и положено, на страже интересов кармана. Но не устояли.
Жадность фраершу сгубила! Это меткое правило, на котором ловились и ловятся фраера, никаких исключений не знает.
Жестоко уязвленная несправедливостью, звезда спецбуфета Лариса Чурикина настрочила самый обыкновенный донос и отправила его прямо в Москву, минуя краевые инстанции, ибо доподлинно знала, что все они у Бережной на крючке. Даже весьма возможную перлюстрацию, и ту предусмотрела: письмо было опущено в смежном с краем городке, то есть в другой области, и значит, не могло попасть под контроль краевых спецслужб — осторожность не помешает. По своему позднейшему журналистскому опыту знаю доподлинно, что в этом крае, как и в ряде других, все письма в центральные проверяющие инстанции непременно читались спецслужбами и об их содержании тут же докладывалось крайкому. Точнее, Первому в нем.
Письмо Ларисы попало по адресу: в Комитет партийного контроля при ЦК КПСС. Необычный для таких случаев выбор адресата говорил о том, что скорее всего не сама буфетная звездочка, а ее советчики и консультанты хорошо разбирались в сложной иерархической системе многочисленных советских инстанций. Комитет партконтроля действительно не был повязан той круговой порукой, которая опутала уже тогда сверху донизу все прочие органы проверок и надзоров. Словом, знала, куда писать и где опасность прокола была наименьшей: Комитет партконтроля крайне редко отфутболивал жалобу тому, на кого жаловались. А возможно, и вообще не отфутболивал, если речь в ней шла о партийных органах или партийных членах.
Жаловалась Лариса отнюдь не на то, что прикрыли дела о подозрительной гибели сына и матери Глотовых. И, естественно, не на то, что ей занизили ставку. И даже не на то, что на окраине города существует и процветает подпольный бордель. А всего лишь на то, что, созданный для поддержания сил пролетарок-ударниц салон красоты предоставляет услуги лишь избранным, прежде всего женам партийной верхушки, а его директриса злоупотребляет своими полномочиями «при попустительстве, но скорее всего покровительстве» этой же самой верхушки.
Удар был прицельно точным: такие «штучки» региональных парторганов на Старой площади не любили. Проверка по этой части относилась вполне (и только!) к компетенции Комитета партийного контроля. Его сотрудники не зависели ни от каких иных, не только местных, но и центральных, структур. И обладали огромной властью. Проверяя невинные с виду факты, о которых информировал Москву поступивший донос, контролеры не могли миновать и того, про что в доносе прямо не говорилось. По точно просчитанной доносчицей логике, им неизбежно предстояло проникнуть самим в буфетные тайны.