х мечтали о будущем этого на редкость богатого, но пока еще безлюдного края.
Вечерние беседы не могли длиться вечно. Бегичев был непоседа, его влекли новые экспедиции, новые открытия, романтика трудного и неизведанного. В те шесть лет, которые отделяют вступление Натальченко в бегичевскую семью от начала их совместного, трагически окончившегося путешествия к берегу океана, вместились и поход по следам «почтальонов» Амундсена, и Пясинская экспедиция Николая Николаевича Урванцева, положившая по сути начало освоению Норильского региона. Ее участником тоже был Бегичев. Позднейший исследователь, рассказывая об этом, напишет, что теперь Бегичев покидал родной дом с легким сердцем, «благо заботу о прокорме семьи взял на себя его новый друг Натальченко».
Однако не все его старые друзья радовались этой заботе. Я имею в виду бесспорных друзей, чья преданность Бегичеву никогда и никем сомнению не подвергалась. Ближайший ему человек Егор Кузнецов почему-то невзлюбил Натальченко с первого взгляда и не раз пытался образумить Никифора Алексеевича, убеждая, что ничего хорошего из вхождения в семью чужого мужчины не выйдет.
Мужчина к тому же был молод и оставался наедине с молодой женой хозяина дома целыми месяцами, пока ее муж совершал свои исторические походы по неизведанным просторам Арктики, ежедневно и ежечасно рискуя жизнью. Было бы странно, если бы эта весьма щекотливая ситуация не вызвала толки и пересуды. Было бы странно тем больше, если бы толки не окрепли и не усилились после того, как Натальченко внезапно вернулся, навсегда оставив «нового друга» в мерзлом арктическом грунте. С поразившей многих поспешностью он увез Анисью Георгиевну из Дудинки в Енисейск, заставил ее продать дом, а взамен — на деньги, вырученные от продажи, — купил новый, уже на свое имя. И наконец довел эту многоходовую комбинацию до логического конца.
Перед следователем Боровским предстал не просто подозреваемый гражданин, но официально зарегистрированный в городском загсе муж вдовы того человека, в убийстве которого он подозревался.
Друзья Бегичева не могли смириться с тем, что под делом так решительно и поспешно подвели черту. Особенно негодовал Егор Кузнецов. Он достучался уже не до местной — до центральной печати. Из Москвы приехал корреспондент популярного журнала «Всемирный следопыт» Смирнов. Долго беседовал и с Егором, и с Манчи. Итогом бесед стал опубликованный в журнале очерк «Смерть боцмана Бегичева», где подробно воспроизведена версия Кузнецова и Анцыферова. Воспроизведена так, чтобы не осталось ни малейших сомнений: автор очерка полностью ее разделяет.
Рассказывая о том, как «было выполнено это черное дело», Смирнов писал: «Тут одно может показаться странным. Убивая Бегичева, Натальченко преследовал вполне определенные цели, ну, а почему остальные — Сапожников и Семенов — допустили совершение этого злодеяния? У них, кажется, не было никаких счетов с Бегичевым, чтобы желать его смерти? Свою пассивность они объяснили боязнью связываться с Натальченко. Как бы то ни было, а, не шевельнув пальцем в защиту невинного человека, они тем самым приобщили себя к преступлению. Следовательно, им ничего не оставалось, как потом вместе с Натальченко рассказывать легенду о естественной смерти Бегичева».
В этом отрывке обращает на себя внимание одна важнейшая фраза: «Свою пассивность они объяснили (выделено мной. — А. В.) боязнью связываться с Натальченко». Кому объяснили? Где и когда? Следователю таких объяснений они не давали, иначе уголовное дело нельзя было бы прекратить. И ничего похожего ему не рассказывали. Значит — корреспонденту? Или кому-то еще? Полное противоречие следственных показаний каким-то неведомым «объяснениям» и «рассказам» тех же свидетелей, воспроизведенным в центральной печати, побуждало возобновить следствие «по вновь открывшимся обстоятельствам» (была и есть в законе такая формулировка).
Побуждало, но не побудило. Сенсационное утверждение журналиста не было ни отвергнуто, ни подтверждено. Никакой проверке оно не подвергалось. А поскольку судебное решение о прекращении дела было известно всего нескольким лицам, статью же «Всемирного следопыта» читали многие тысячи, в общественном сознании, естественно, осталась и закрепилась лишь печатная версия.
Напрасно Натальченко просил снять с него подозрения и наветы публично. «Препровождая при этом копию моего заявления на имя редакции газеты «Красноярский рабочий», — писал Натальченко в суд, — прошу принять меры к тому, чтобы указанная редакция поместила на столбцах своей газеты реабилитирующую мою честь статью со сылкою на состоявшееся определение Красноярского окружного суда о прекращении дела». Отметим попутно: приведенная цитата убедительно свидетельствовала о том, что образовательный уровень Натальченко был гораздо выше так называемой элементарной грамотности…
Суд исполнил свою обязанность, высказался категорично и ясно: не виновен! Но понудить печать довести об этом до всеобщего сведения суд не мог. Тогда Натальченко обратился к окружному прокурору: «…редакция «Красноярский рабочий» до сих пор не напечатала постановление Красноярского окружного суда о прекращении дела о насильственной смерти Н. А. Бегичева. /…/ Ходатайствую о том, чтобы прокуратура приняла меры к помещению в газете упомянутого постановления, восстанавливающего мое имя, опозоренное по вине редакции».
В печати, однако, ни строчки не появилось. Потому, скорее всего, что плохо верилось в невиновность. Оставалось ощущение какой-то неполной правды. А неполная правда, в какие одежды ее ни ряди, все-таки просто неправда. Исключений тут не бывает.
Со временем молва приутихла. Совсем иные события волновали страну. Началось гигантское по своим масштабам освоение Арктики, о котором Бегичев мечтал и которое предвидел. В расстрельных ямах и лагерях оказались миллионы людей, лживо обвиненных совсем не в такой «мелочи», как какое-то сомнительное убийство на любовно-бытовой почве. «Частный» вопрос о тайне мыса Входного потускнел, затмился, растворился в той всеобщей трагедии, которая постигла страну. А грянувшая вскоре война и вовсе перевела эту тайну в разряд вроде бы и не существующих: ну, кому теперь было до нее дело?..
Но имя Бегичева и финал его жизни все же не оказались в забвении. Никита Яковлевич Болотников, о котором уже шла речь в начале этого рассказа, «заболел» Бегичевым еще в начале тридцатых годов, будучи участником арктической экспедиции на пароходе «Правда». Впервые услышав от начальника экспедиции Николая Николаевича Урванцева рассказ об этом мужественном полярнике, Болотников решил вплотную заняться изучением его жизненного пути. Он записал рассказы тех, кто помнил Бегичева, кто соприкасался с ним по работе, изучил его архив. И пришел к выводу: «Версия о его якобы насильственной смерти несостоятельна».
Он был настолько убежден в этом, что не счел нужным вникать ни в какие подробности, ограничившись этой единственной фразой, а во втором издании книги «Никифор Бегичев» (1954 год; именно эту книгу он и подарил мне со своим автографом) добавил: «Все имеющиеся документы опровергают факт убийства Бегичева». К тому времени, когда мне был сделан этот подарок, Никита Яковлевич уже понимал, что одной, даже двух фраз недостаточно, чтобы отмахнуться от так и не опровергнутых убедительно улик, тем более что другой неутомимый «расследователь» с невероятной энергией провел работу по изобличению Натальченко и поведал об этом в своих многочисленных статьях и в книге «Тайна мыса Входного», получивших немалый резонанс.
Энтузиастом этим был сибирский поэт Казимир Лисовский. Несмотря на свою стойкую инвалидность, он преодолел — и не единожды — многие тысячи километров по тундре и Заполярью, добрался до мыса Входного (там уже был небольшой рыбацкий поселок), отыскал в девяти километрах от него почти развалившуюся избу, где Бегичев умер (по версии Манчи — откуда Натальченко вынес его умирать в палатке), и могилу. Это был первый человек, заинтересовавшийся местом последнего успокоения знаменитого путешественника. Точнее, второй. Первым был местный зимовщик З. З. Громадский, который еще в 1929 году побывал на могиле и ограничился тем, что сделал несколько ее фотоснимков.
Желая убедиться в том, действительно ли найденное им основание стоявшего здесь некогда креста есть могила Никифора Алексеевича, Лисовский попросил двух рыбаков произвести раскопку. «Рыбаки взялись за кайла, — описывал впоследствии поэт эту жуткую и отнюдь не правомерную операцию. — Через некоторое время обнажилась плоская крышка гроба. Длина его была два метра. Меня тогда еще удивило, что он находится на очень небольшой глубине. Видно, хоронили второпях, кое-как, в болото. (Мне лично из нарисованной поэтом картины это совсем не видно. — А. В.) Одна из досок гроба немного отстала. Мы приподняли ее. Гроб оказался сплошь забитым мутным льдом. Сквозь тусклый слой льда еле виднелись очертания тела. Бережно, старательно мы забросали могилу землей».
Итак, в мерзлом грунте далекой тундры сохранилось тело легендарного боцмана. Эта находка не могла не реанимировать давнюю версию, снова пробудить к ней интерес. Лисовский решил разыскать героев полярной драмы. В Енисейске ему удалось найти вдову Бегичева Анисью Георгиевну, а Натальченко он отыскал вроде бы «неподалеку» — в Курейке. Некогда там отбывал ссылку великий вождь всех народов, откуда благополучно «бежал», и не раз, под носом у нерасторопной царской полиции. Теперь там же, в том же качестве ссыльного, пребывал Василий Михайлович, осужденный по доносу — нет, отнюдь не за убийство Бегичева, а за «антисоветские высказывания». Вот что годы спустя написал мне об этой встрече обличителя и жертвы врач-хирург из города Щекино Тульской области Павел Владимирович Чебуркин, угодивший в Курейку за такие же «грехи» и деливший с Натальченко общую судьбу «разоблаченных махровых антисоветчиков»:
«Я, наверно, единственный, доживающий свой век, друг Натальченко, оказавшийся рядом с ним в самую трудную пору его жизни. Оба мы пали жертвами проклятого культа личности. Меня просто оговорил завистливый коллега, а Василия Михайловича погубил его открытый, честный характер, который не позволял ему смиряться с тупостью, несправедливостью и враньем. Он вслух говорил то, что думал. А ведь тогда было как? Что-то покритиковал, выразил недовольство чем-то — значит, враг народа. И судьи поверили доносчику-клеветнику, такая была установка. Да что говорить, сами знаете, какое было время. Василию Михайловичу повезло: ему дали не лагерь, а ссылку, и определили счетоводом при главном бухгалтере строительной конторы Зильберштейне и бухгалтере Якубовском, бывшем инструкторе знаменитой Гатчинской летной школы. Все трое (то есть и Натальченко тоже! —