– Простите меня, – прервала ее Ализэ.
Госпожа Худа умолкла – хотя ее рот так и остался открытым от удивления, и Ализэ не могла ее винить за это. Слуги в снодах стояли всего на одну ступеньку выше самых низких отбросов общества, даже Ализэ трудно было поверить в собственную дерзость.
Она почувствовала, как щеки ее запылали.
– Простите меня, правда, – снова повторила Ализэ, на этот раз тише. – Я не хотела показаться невежливой. Просто я молча слушала весь вечер, пока вы пренебрежительно отзывались о себе и своей внешности, и я начинаю беспокоиться, что вы воспримете мое молчание как одобрение ваших заявлений. Пожалуйста, позвольте мне однозначно заявить: ваша критика кажется мне не только несправедливой, но и полностью надуманной. Я умоляю вас никогда больше не делать нелестных сравнений себя с цирковыми животными.
Госпожа Худа уставилась на нее, не мигая, изумление ее достигло наивысшей точки. К огромному разочарованию Ализэ молодая женщина ничего не ответила, и Ализэ охватил нервный трепет.
– Боюсь, я шокировала вас, – тихо произнесла она. – Но, насколько я могу судить, ваша фигура просто божественна. То, что вас так тщательно убеждали в обратном, говорит лишь о том, что вы пострадали от работы безразличных портних, которые не удосужились потратить время и изучить вашу фигуру, прежде чем рекомендовать подходящий фасон. И осмелюсь предположить, что решение ваших проблем довольно простое.
При этих словах госпожа Худа издала преувеличенный вздох, опустилась в кресло и прикрыла глаза от сверкающей люстры над ее головой. Она закрыла лицо ладонью, и из ее уст вырвался один-единственный всхлип.
– Если это действительно так просто, как ты говоришь, то ты должна спасти меня, – заплакала она. – Мама заказывает одинаковые платья для меня и всех моих сестер – только разных цветов, – хотя она знает, что моя фигура заметно отличается от сестринских. Она одевает меня в эти ужасные цвета и отвратительные рюши, а позволить себе услуги настоящей швеи я не могу, ведь денег у меня только на булавки, и я боюсь проронить хоть слово отцу, потому что если мама об этом узнает, то мое положение дома станет только хуже. – Она снова всхлипнула. – А теперь мне совсем нечего надеть на завтрашний бал, и я, как всегда, стану посмешищем всего Сетара. О, ты даже представить себе не можешь, как они меня мучают.
– Ну же, – мягко произнесла Ализэ. – Не нужно так переживать, когда я здесь, чтобы помочь вам. Давайте, я покажу, как можно легко исправить ситуацию.
С драматической неохотой госпожа Худа перебралась на круглый помост, устроенный в гардеробной, чуть не споткнувшись при этом о свои пышные юбки.
Ализэ попыталась улыбнуться госпоже Худе – она подозревала, что они с ней были примерно одного возраста, – когда та ступила на низенькую платформу. Госпожа Худа слабо улыбнулась ей в ответ.
– Я действительно не представляю, как можно спасти ситуацию, – простонала она. – Я надеялась, что успею сшить новое платье к балу, поскольку думала, что до него еще несколько недель, но теперь, когда он уже почти наступил, мама настаивает, чтобы я надела это, – она изобразила гримасу, опустив взгляд на платье, – завтра вечером. Она говорит, что уже заплатила за него, и что если я не надену его, то только потому, что я неблагодарная, и она грозится урезать мои карманные расходы, если я не перестану ныть.
Ализэ с минуту разглядывала свою клиентку; она наблюдала за ней всю ночь, однако почти не проронила ни слова за те три часа, что провела здесь.
Со временем стало очевидно, что госпожа Худа всю свою жизнь страдала от жестокости и неприязни, причем не только из-за своего неудачного рождения, но и за все остальное, что в ней считалось необычным или неправильным. Свою обиду она безуспешно прятала под маской сарказма и плохо разыгранного безразличия.
Ализэ открыла свою сумку.
Она осторожно застегнула игольницу на запястье, затянула вышитый пояс для швейных принадлежностей на талии и размотала измерительную ленту в забинтованных руках.
Ализэ понимала, что госпожа Худа чувствует себя неуютно не только в своем платье, но и в собственном теле, и знала, что ничего не добьется, если сначала не заручится доверием девушки.
– Давайте на время забудем о вашей матери и сестрах, хорошо? – улыбка Ализэ стала чуть шире. – Во-первых, я хотела бы отметить, что у вас прекрасная кожа…
– Разумеется, нет, – машинально ответила госпожа Худа. – Мама говорит, что я получилась слишком смуглой и мне следует чаще умываться. А еще она говорит, что мой нос слишком большой для этого лица, а глаза чересчур маленькие.
Каким-то чудом улыбка Ализэ не дрогнула, хотя все ее тело сжалось от гнева.
– Боже мой! – воскликнула она, стараясь не допустить презрения в голосе. – Какие странные вещи говорит ваша мать. Должна сказать вам, что я считаю ваши черты лица изящными, а цвет кожи очень красивым…
– Значит, ты слепа, – огрызнулась госпожа Худа, хмурясь еще больше. – Я бы попросила тебя не оскорблять меня, говоря мне в лицо неправду. Тебе нет нужды кормить меня ложью, чтобы заработать свои медяки.
Ализэ вздрогнула от этих слов.
Намек на то, что она способна обмануть эту девушку ради денег, слишком сильно ранил гордость Ализэ, однако она понимала, что отвечать на подобные удары не стоит. Нет, Ализэ прекрасно понимала, каково это – испытывать страх; такой страх, что боишься даже надеяться, чтобы потом не разочароваться. Иногда боль делает людей резкими. Поэтому такое поведение было неудивительно, подобно симптому болезни.
Ализэ понимала это и попробовала еще раз.
– Я сказала о вашем сияющем цвете лица, – осторожно произнесла она, – только потому, что хотела заверить вас, что сегодня нам сопутствует удача. Богатые, насыщенные оттенки этого платья сослужат вам хорошую службу.
Госпожа Худа нахмурилась, изучая свое зеленое платье.
Оно было из шелковой тафты, придававшей ткани переливчатый блеск, отчего при определенном освещении цвет казался скорее изумрудным, нежели лесисто-зеленым. Это была совсем не та ткань, которую Ализэ выбрала бы для девушки – она предпочла бы что-то более текучее, например, тяжелый бархат, – но сейчас приходилось довольствоваться тафтой, которую, на взгляд мастерицы, вполне можно было перешить. Однако госпожа Худа оставалась неубежденной, хотя и стала чуть менее агрессивно настроенной.
Это был уже шаг вперед.
– А теперь, – Ализэ осторожно развернула девушку лицом к зеркалу, – я бы попросила вас встать прямо.
Госпожа Худа недоуменно взглянула на нее.
– Я уже стою прямо.
Ализэ заставила себя улыбнуться.
Она шагнула на помост, надеясь, что уже достаточно вошла в доверие за этот вечер, чтобы позволить себе некоторые вольности, – и надавила ладонью на поясницу госпожи Худы.
Девушка ахнула; ее плечи отклонились назад, грудь приподнялась, а позвоночник выпрямился. Госпожа Худа машинально подняла подбородок и с некоторым удивлением оглядела себя в зеркале.
– Смотрите, – произнесла Ализэ, – вы уже преобразились. Но это платье слишком перегружено деталями. Вы очень статная, госпожа. У вас выдающиеся плечи, полный бюст и крепкая талия. Ваша естественная красота заглушается беспорядочностью и ограничениями современной моды. Все эти украшения и воланы, – Ализэ размашистым жестом обвела платье, – призваны подчеркивать достоинства женщин с более скромной фигурой. Ваша же не нуждается в рельефе, и дополнительный объем на плечах и бюсте только перегружает ее. Я бы рекомендовала вам в будущем не обращать внимания на моду, а сосредоточиться на том, что лучше всего дополняет ваши естественные формы.
Не дожидаясь возражений, Ализэ решительно рванула высокую горловину платья, отчего пуговицы на ней разлетелись по комнате, а одна с тупым звоном отскочила от зеркала.
Ализэ уже поняла, что слова в случае с госпожой Худой были не очень действенны. Три часа она молча слушала, как девушка изливает свое расстройство, и теперь пришло время избавиться от него.
Ализэ достала из-за пояса ножницы и, попросив изумленную девушку не двигаться, распорола широкие пышные рукава. Затем отрезала остатки воротника платья, раскроив его от плеча до плеча, аккуратно сняла оборки, нашитые поверх лифа, и распустила вытачки по центру, пережимавшие грудь девушки. Еще несколько взмахов разделителем швов, и Ализэ оторвала ворох плиссированной ткани, позволив юбке свободно расправиться на бедрах. Осторожно, насколько это было возможно с ее перебинтованными пальцами, Ализэ начала драпировать, прикалывать и складывать совершенно новый силуэт платья. Мастерица переделала высокую горловину с рюшами в вырез-лодочку безо всяких украшений; обновила вытачки на лифе, перешив их так, чтобы они подчеркивали самую узкую точку талии девушки, а не сковывали ее бюст; уменьшила чудовищно пухлые рукава до самых простых, приталенных рукавов-браслетов. Юбка же, вместо множества тугих воланов, теперь ниспадала вокруг бедер одной гладкой шелковой волной.
Когда Ализэ наконец закончила, то слегка отступила назад.
Госпожа Худа прикрыла рот рукой.
– О, – выдохнула она. – Ты ведьма?
Ализэ улыбнулась.
– Вам нужно очень мало украшений, госпожа. Вы сами видели, что я ничего не сделала, только убрала отвлекающие детали с платья.
Теперь, когда желание спорить окончательно покинуло ее, госпожа Худа притихла. Она рассматривала себя с осторожным любопытством, сначала водя пальцами по линиям платья, а затем осторожно прикоснувшись к своим скулам.
– Я выгляжу так элегантно, – тихо признала она. – И совсем не похожа на связанного моржа.
– Это не магия, уверяю вас, – ответила ей Ализэ. – Вы всегда были элегантны. Мне лишь жаль, что вас так долго мучили, заставляя думать иначе.
Ализэ не знала, в какое время, наконец, покинула Фоллад Плэйс, но была так вымотана, что у нее кружилась голова. С того момента, когда девушка в последний раз смотрела на часы, прошло не меньше часа, так что было уже далеко за полночь. До звона рабочего колокола оставалось всего несколько часов сна.