Нет, он не заплачет.
– Ты думаешь, что сострадание ничего не стоит, – жестко произнес его дед. – Считаешь, что пощадить невинную жизнь легко; что поступить иначе – проявление бесчеловечности. Но ты еще не понимаешь, что тебе доступна роскошь сострадания, потому что я вместо тебя несу груз всех жестокостей, необходимых для выживания миллионов. Я разгоняю тьму, – сказал король, – чтобы ты мог наслаждаться светом. Я уничтожаю твоих врагов, чтобы ты мог царствовать. И все же теперь, в своем невежестве, ты решил возненавидеть меня за это; ты намеренно не понимаешь моих мотивов, хотя в душе прекрасно осознаешь, что все, что я когда-либо делал, было направлено на сохранение твоего благополучия, твоего счастья и твоего процветания.
– Вы в самом деле так думаете? – тихо спросил Камран. – То, что вы говорите, правда?
– Ты знаешь, что это правда.
– Как же, скажите мне, вы обеспечите мне благополучие и счастье, если угрожаете отрубить мне голову?
– Камран…
– Если вам больше нечего добавить, Ваше Величество, – принц поклонился, – то я удаляюсь в свои покои. Это была утомительно долгая ночь.
Камран был уже на полпути к выходу, когда король окликнул его.
Принц помедлил, сделал глубокий вдох.
– Да, Ваше Величество? – спросил он, не оборачиваясь.
– Удели мне еще минуту, дитя. Если ты действительно хочешь заверить меня в своей верности империи…
Камран резко развернулся, почувствовав, как напряглось его тело.
– …то есть одно важное дело, которое я желаю поручить тебе сейчас.
25
Ализэ стояла на коленях в углу большой гостиной; рука ее застыла на щетке, а лицо было так близко к полу, что девушка почти видела свое отражение в блестящем камне. Она не смела дышать, слыша знакомый звук наполняющейся чаем чашки; то был бурлящий поток воздуха, настолько хорошо известный Ализэ, что она знала его словно свое собственное имя. Если не считать воды, Ализэ никогда не заботилась о еде или питье, но чай она любила, как никто в Ардунии. Чаепитие здесь настолько укоренилось в культуре, что было таким же привычным делом, как и дыхание, даже для джиннов, и от того, что девушка находилась сейчас так близко к этому напитку, в груди у нее все трепетало.
Разумеется, Ализэ не полагалось быть здесь.
Ее послали вычистить этот уголок только из-за того, что в окно влетела большая птица, которая тут же испражнилась на мраморный пол.
О том, что в гостиной будет сама герцогиня Джамила, Ализэ не знала.
Не то, чтобы ей грозили неприятности за выполнение своей работы, однако девушка беспокоилась, что если кто-нибудь увидит ее в одной комнате с хозяйкой Баз Хауса, то тут же выгонит отсюда и отправит куда-нибудь еще в доме. Слугам не разрешалось подолгу задерживаться в залах, где находились господа. Ализэ должна была закончить работу и убраться отсюда как можно скорее, однако вот уже пять минут она терла одно и то же чистое место.
Ей не хотелось уходить.
Девушка еще ни разу не видела герцогиню Джамилу вблизи, и, хотя сейчас она не могла разглядеть женщину как следует, любопытство росло с каждой секундой. Из-под изящных резных ножек диванов Ализэ была видна лишь горизонтальная полоска. Время от времени герцогиня внезапно приподнималась, а затем снова садилась. Затем снова вставала – и меняла место.
Ализэ была очарована.
Вскоре в ее поле зрения попала другая полоска, в которой оказался виден подол платья герцогини; затем – носки ее туфель, когда она пошевелилась в четвертый раз. Даже с этой точки обзора Ализэ было видно, что под юбками дамы кринолин, что в столь ранний час было не только необычно, но и немного неуклюже. Для половины одиннадцатого утра для особы, не собирающейся никуда уходить, герцогиня Джамила была одета в высшей степени нарядно. Наверняка она ожидала гостей.
Именно эта мысль и вызвала в желудке Ализэ ужасающие толчки.
За прошедшие с момента объявления о прибытии принца в Сетар два дня госпожа Амина почти до полусмерти загоняла слуг по приказам хозяйки дома. И сейчас Ализэ не могла не гадать, настал ли наконец тот долгожданный момент – и увидит ли она принца еще раз.
Ализэ быстро опустила глаза в пол.
От этой мысли сердце заколотилось в груди быстрее. Почему же?
В последние несколько дней девушка не позволяла себе много думать о принце. По какой-то причине дьявол предостерегал ее от этого юноши – и с каждым днем Ализэ все больше недоумевала, почему. Ведь то, что поначалу казалось таким тревожным, не подтвердилось: принц не был ни чудовищем, ни убийцей детей.
Не только недавний визит Омида развеял ее сомнения в намерениях принца, теперь Ализэ и сама имела доказательства его доброго сердца. Он не только спас ее от схватки с неизвестным, но и вернул лекарства в самый разгар ливня – и неважно, как принц сумел разыскать ее. Девушка решила больше не гадать над этим вопросом – все равно в этом не было никакого смысла.
Предостережения дьявола всегда были запутанными; Иблис, усвоила Ализэ, оставался последователен лишь в предзнаменованиях. За его краткими, мимолетными появлениями в ее жизни всегда следовали несчастья и неудачи – и в этот раз, по крайней мере, они уже произошли.
Ализэ не мучилась над остальным.
Более того, она сомневалась, что принц вспомнил о ней хоть раз; она была бы очень удивлена, если узнала бы, что он еще не забыл их мимолетную встречу. В эти дни Ализэ окружало очень мало людей, на которых она могла смотреть и вспоминать, но у принца Ардунии не было причин помнить бедную служанку.
Нет, совершенно неважно, кто именно придет с визитом. Это не должно было иметь значения. Внимание Ализэ привлекло вот что: шелест юбок герцогини Джамилы, устроившейся в кресле.
Женщина скрестила лодыжки, затем разжала их. Она поправила подол платья, расправляя ткань, чтобы та легла красиво, а затем вытянула пальцы ног так, чтобы округлые кончики атласных туфелек выглянули из-под юбки, привлекая внимание к узким, изящным ступням.
Ализэ почти улыбнулась.
Если герцогиня Джамила действительно ожидала визита принца, то нынешняя ситуация только усиливала недоумение девушки. Герцогиня была тетей принца. Она была почти втрое старше его. Наблюдать за тем, как эта великосветская дама сводит себя к таким поверхностным проявлениям нервозности и претенциозности, было одновременно и забавно, и удивительно, и оказалось идеальным развлечением для кипящего, беспокойного ума Ализэ.
У нее было достаточно собственных проблем.
Ализэ опустила щетку на полированный камень и поборола внезапный наплыв эмоций. Когда она вернулась домой накануне ночью, у нее осталось всего три часа на сон до звона рабочего колокола, и два из них Ализэ провела, беспокойно ворочаясь на своей койке. Даже сейчас в ней гудело слабое беспокойство, вызванное не только тем, что ее чуть не убили, и даже не тем, что она совершила убийство сама, но и юношей, что преклонил перед ней колени ночью.
«Ваше Величество.»
Родители всегда говорили ей, что этот момент настанет, но прошло столько лет без единой весточки, что Ализэ уже давным-давно перестала ждать. Первый год после смерти матери она коротала долгие безрадостные дни, цепляясь обеими руками за надежду; она была уверена, что скоро ее найдут и спасут. Разумеется, ведь если Ализэ была так важна, то кто-то должен был ее защитить, так ведь?
Но день за днем никто не приходил.
Ализэ было тринадцать лет в ту ночь, когда ее дом превратился в пепелище; у нее не осталось друзей, которые могли бы предоставить ей убежище. Она разбирала обломки дома собственными руками в поисках уцелевших изуродованных кусочков золота и серебра, которые продала потом с огромной убылью для себя, чтобы купить так необходимые швейные и ткацкие принадлежности; она владела ими и по сей день.
Чтобы не выдать себя, Ализэ часто перебиралась с места на место: из одной деревушки в другую, оттуда в город, из города в город побольше. В тот самый первый год ей и в голову не пришло устроиться служанкой, что носит сноду, поэтому, прокладывая путь на юг, Ализэ несколько лет зарабатывала шитьем. Девушка бралась за любую работу, какой бы незначительной она ни была, ночевала везде, где находила место для ночлега. И утешала себя тем, что эти невыносимые дни скоро закончатся, что ее скоро разыщут.
Но вот минуло пять лет, а никто так и не пришел.
Никто не пришел, чтобы уберечь ее от виселицы. Никто не пришел, чтобы предложить ей безопасное убежище ни в одном из городов, что она проходила; никто не пришел, чтобы подсказать Ализэ дорогу к ласковой речке или ручью в непролазной давке города. Никто не пришел, когда она чуть не умерла от жажды; или позднее, когда она в отчаянии выпила канализационной воды и отравилась так сильно, что на какое-то время ее парализовало.
Две недели Ализэ лежала в замерзшей канаве, а тело ее сотрясали жестокие судороги. У нее хватало сил лишь на то, чтобы оставаться невидимой и избежать еще более страшной участи. Тогда, глядя на серебристую луну, она была уверена, что умрет прямо там, на улице, в одиночестве.
Ализэ давно оставила надежду, что ее кто-то спасет. Даже когда ее преследовали и осаждали самые худшие из мужчин и женщин, она больше не взывала о помощи – ведь все ее призывы так и остались без ответа.
Ализэ научилась полагаться на себя.
Это был одинокий и мучительный путь выживания. То, что кто-то наконец нашел ее, казалось настолько невозможным, что теперь девушку охватывали то надежда, то страх, сменяя друг друга с такой частотой, что она боялась сойти с ума. Глупо ли, думала она, позволить себе хоть на мгновение поверить в счастье?
Ализэ шевельнулась и ощутила ностас на своей груди; крошечную сферу она спрятала в единственное безопасное место, которое смогла придумать: внутрь корсета, где отполированное стекло прижималось к голой коже. Ностас становился то горячим, то холодным, когда вокруг завязывались разговоры, и каждое изменение температуры напоминало Ализэ о том, что произошло накануне. Ностас оказался даром во многих смыслах, без него она вполне могла бы засомневаться, не были ли ее воспоминания о прошедшей ночи сном.