– Где твои вещи?
– Выкинула!
– Ты что, на лестнице догола разделась?
– Так никто не видал! Уйди, Маря! Кому говорю!
Марина вернулась на кухню.
– Слушай, Марик, а ведь твой сын здорово похож на этого мужика.
– Мне уже говорили, хотя я особого сходства не вижу, – засмеялась Марина. То ли от выпитого, то ли от разговора с Людой она ощущала какую-то странную легкость, почти счастье.
– А ты уверена, что прижила сына не от него?
– Конечно, уверена, что за глупости!
Они еще долго сидели, в кухню заглянула Алюша, как-то недовольно покачала головой, но присоединиться к ним отказалась.
– Поешь хоть, – сказала Марина.
– Не хочу! – мрачно отозвалась Алюша и ушла к себе.
Наконец Люда собралась домой. Вызвала такси и на прощание потребовала:
– Марик, теперь ты должна у меня побывать!
– Людка, ты еще не будешь знать, как от меня избавиться! Мне давно ни с кем не было так легко и хорошо.
– А что я говорила! Русским бабам психоаналитики не подходят. Подруга и рюмочка – лучший психоанализ, конечно, при условии, что подруга не стерва и не идиотка. Ну все, пока! С мужиком своим познакомишь?
– Обязательно!
– Может, у него какой-нибудь дружбан в запасе есть!
Люда ушла. Марина вернулась на кухню вымыть посуду. Почти сразу за ней туда явилась Алюша. Не стала вырывать у нее из рук посуду, а мрачно села за стол.
– Ну? – сказала она требовательно.
– Что – ну? Это я должна сказать ну! Что за дела? Зачем ты драку учинила? А если б она тебя убила или покалечила?
– Ха! Она – меня? Смеешься, что ли? Я ей как врезала по сопатке, она и снюнилась! Подружка! Теперь вот новую приваживаешь? Мало тебе? Да выпиваешь с ней! Это куда годится? Вона как, цельную бутылку выжрали!
– Что ты разворчалась? Значит, мне так надо было! И Людка – совсем другое дело, я ее сто лет знаю, со школы еще…
– В школе-то небось вы не выпивали! Ишь, дела какие – водку с бабами хлестать! Вот Мише твоему скажу!
– Слушай, ты что на меня нападаешь? Кого в милицию загребли, меня?
– Ой, Маря, ты бы видела… Я чуть со смеху не уссалась!
– Это от чего же? Оттого, что по сопатке врезала?
– Да нет, я такая злая была, врезала ей, а потом в волосенки вцепилась, а волосенки у меня в руках и остались! Парик у ней! Между прочим, она потому и озверела… Народ-то видал, что у ней на башке только пух-перо.
– Народ?
– Ага, она так визжала, что народ собрался, и, как на грех, мент мимо шел… Одно скажу – ни о чем не жалею, даже если меня потом в тюрьму упекут.
– Никто тебя не упечет, и, между прочим, благодаря Людке. Я так растерялась, а она свою адвокатшу вызвала…
– Да ну, надо было взятку дать, и все дела.
– Пробовали, отказался.
– Небось ему эта лысая сука больше сунула… Веришь, Маря, – она даже понизила голос, – я такое удовольствие получила…
– Ну ты даешь!
– А ты? Ты почему всю дорогу от меня такое скрывала, а?
Михаил Петрович возвращался в Москву, снедаемый таким нетерпением, какого уж и не помнил за собой много лет. После довольно вкусного обеда – он летел в бизнес-классе, – с удовольствием вытянув ноги, он попытался заснуть. Но не смог и попросил у стюардессы московские газеты. Она с очаровательной улыбкой принесла ему целую охапку. Он принялся небрежно их пролистывать. И вдруг замер. С газетной полосы на него смотрела Марина. В открытом белом платье, с чуть пьяноватым выражением лица. Он прочитал под фотографией «Героиня роскошной вечеринки Марина Зимина, модный декоратор, в самый разгар веселья, когда она была в центре внимания, подверглась нападению! Одна из присутствующих дам облила ее наряд красным вином! Красавица расстроилась, конечно, но вскоре нашла утешение… (См. следующую страницу!)» Михаил Петрович быстро перевернул страницу и увидел Марину в каком-то капюшоне, а рядом с нею нежно улыбающегося Виктора Раевского. Подпись гласила: «…Нашла утешение в объятиях господина Раевского, который увез ее в ночь на своем «Лексусе».
Ревнивое бешенство захлестнуло его. Потемнело в глазах, задрожали руки. Что она наделала! Но способность трезво мыслить вернулась почти сразу. Что уж такого крамольного в этом снимке? Два человека выходят из здания фирмы, мужчина и женщина. Женщину только что обидели. Что должен сделать нормальный мужчина, особенно если женщина пришла на вечеринку одна? Увезти ее оттуда. Вопрос только в том – куда?
Да домой, глупости все это… У Марины лицо на втором снимке совершенно несчастное, а Раевский улыбается. Значит, пытается ее успокоить. Может быть, они давно знакомы… И в этом нет никакого криминала… А разве я сам, окажись на его месте, не сделал бы то же самое для любой женщины в таком положении? Бедная, каково быть, что называется, царицей бала, а потом… Наверняка она чувствовала себя отвратительно, одиноко… если бы я был рядом… Глупости все это, бред ревнивого воображения! Что ж я, не знаю, что журналюги из всего сделают сюжетец, который может у кого угодно возбудить любые подозрения? У Раевского прекрасная репутация, он уж лет тридцать живет с женой… Ну, положим, это ничего не значит, я тоже прожил с женой почти тридцать лет, а встретил Марину, и все… Может, и он… Нет, нельзя так думать, Марина мне пока никаких поводов сомневаться в ней не давала, она любит меня, я это твердо знаю! А на все остальное мне плевать… Но распаленное ревностью воображение против воли рисовало картины «утешения»… Ну и что, что он тридцать лет женат и у него безупречная репутация? Просто, видно, ловкий мужик, умело все скрывает… А тут такая красивая женщина нуждается в помощи… Нет, я брежу! Что такого особенного случилось? Платье вином облили, подумаешь, тоже мне, повод для трагедии! А откуда, кстати, взялись журналисты? Булавин не любит пускать их на тусовки. Как это все неприятно, теперь на фирме на меня будут пальцем показывать: видали старого дурака? Всю жизнь ради бабы поломал, а она при первой же оказии наставила ему рога! Он даже невольно ощупал лоб, не растут ли уже? И, поймав себя на этом, рассмеялся. Да, я влип! Сроду со мной такого не было! И с этим надо что-то делать! Неужели мое счастье было таким недолгим? Неужели все рухнуло? Нет, нельзя… Нельзя поддаваться… Я как будто проглотил яд, и этот яд будет медленно и верно убивать мою любовь… Нет, я не сдамся. И не стану думать об этом… Я старый, прожженный бабник, неужели я по ее глазам сразу не пойму, было или не было! Она приедет меня встречать, и я сразу все пойму! А если меня что-то смутит, спрошу напрямик! Она признается, если виновата. «Мать умрет, а сын тебе достанется», – всплыло в памяти. Вот оно! Она может покончить с собой, если я несправедливо ее обвиню. Ерунда, с какой стати ей кончать с собой? Просто рассмеется мне в лицо и скажет: «Мишка, ты дурак!» – и будет права…
В продолжение всего полета его терзали эти мысли, и, когда самолет наконец приземлился в Шереметьеве, он чувствовал себя совершенно измочаленным, словно летел не три часа, а как минимум двенадцать. Кажется, это у Шекспира было что-то о ревности… Ревность – зверь с зелеными глазами… Именно что с зелеными…
Он сразу увидел Марину. Она так просияла и бросилась к нему, что он перевел дух – ни в чем она не виновата!
– Миша! Наконец-то! Я так тебя ждала!
– Маленькая, я соскучился, как там Мишка? Почему ты его не взяла?
– Он в школе, а после школы у него английский…
Он обнял ее, ощутил запах ее духов. Нет, она не могла… Он все-таки заглянул ей в глаза. В них была какая-то грусть и в то же время решимость, как будто она хочет сообщить что-то плохое… Вот сейчас скажет, что ошиблась, что любит другого… Тогда почему она тянет…
– Марина, – он слегка отстранился, – что-то случилось? Скажи лучше сразу!
– Миша, Сидор пропал! – выпалила она, и ее глаза налились слезами. – Ушел, мы с ног сбились. Его нигде нет!
От этой несомненно печальной новости он ощутил такое громадное облегчение, что чуть не задушил ее в объятиях.
– Мишка истерзался, как это он папиного кота не уберег…
– Может, он еще найдется, загулял, сволочь, наверное… Все-таки надо было его кастрировать, – сказал он и вдруг почувствовал себя предателем. – А в остальном все нормально? Мама здорова?
– Да, все в порядке.
Они стояли посреди зала, их то и дело толкали.
– Миша, пойдем, что мы тут стоим? – засмеялась Марина, засмеялась так нежно, так искренне, что все подозрения уплыли, как облачко от сильного ветра.
– Ты за рулем?
– Булавин хотел прислать машину, но я решила, что не нужно, я так соскучилась. Он сказал, сегодня тебе не надо на фирму ехать.
– Прекрасная новость! Я сам поведу.
В машине они снова обнялись.
– Маричка, а как прошел вечер? – спросил он с замиранием сердца.
– Сначала все было просто роскошно, а потом появилась Нора…
– Какая Нора?
– Помнишь, я тебе рассказывала, из Швейцарии… И она облила вином мое шикарное платье. Вот сволочь!
– Ты очень расстроилась?
– Как тебе сказать… Я просто растерялась… Стою посреди зала, кругом прорва народу, на платье громадное пятно…
Скажет или не скажет?
– Но тут ко мне подошел Раевский…
– Какой Раевский? – напряженным голосом спросил он.
– Виктор Раевский, актер, он взял меня под руку и увел.
– Куда?
– Посадил в свою машину и отвез домой, очень милый человек оказался, я так ему благодарна… Вхожу в квартиру, вся в растрепанных чувствах, а там Алюша рыдает – Сидор пропал… Ты очень огорчен, да?
– Конечно! Конечно, огорчен. Но может, еще найдется. Он умный кот…
Либо она гениальная актриса, либо я полный кретин. И похоже, что именно так и есть. Она, кажется, даже ничего не знает о газетной публикации, либо, наоборот, знает и потому подает все так легко, между прочим, как бы заранее опровергая подозрения, которые могут у меня возникнуть, если я увижу публикацию, вряд ли она в состоянии предположить, что я уже знаю. Нет, глупости! Она такая искренняя, такая нежная… Нет, в ней все-таки что-то изменилось! Почти неуловимо, но изменилось… Что же это? Ее словно покинуло постоянное напряжение, в котором она жила… Интересно, почему?