После Парижа Скоблины вернулись в Болгарию, где Николая Владимировича ждал строгий выговор за опоздание из отпуска. Но для него это уже не имело ровно никакого значения: теперь он ясно видел свое будущее — их с Надей будущее — тогда как большинство его соратников все еще прозябали в неизвестности.
1 мая 1924 года Скоблины навсегда покинули Болгарию.
Сначала они вернулись во Францию: 6 июня — концерт в парижском зале Гаво с участием модного тогда квартета Кедриных. В артистическую, навестить Плевицкую, зашла Великая княгиня Ксения Александровна, сестра погибшего Государя. Сначала женщины обнялись, как старые подруги, но потом, с соблюдением правил придворного этикета, Надежда Васильевна представила Великой княгине своего мужа. Великая княгиня еще помнила роман Плевицкой с Шадриным — о нем в свое время много говорили — и знала о гибели Василия Алексеевича.
Скоблина она приняла милостиво, что привело его в совершеннейший восторг: прежде он только мечтать мог о том, чтобы быть представленным Великой княгине!
После Парижа Плевицкая отправилась в свое первое американское турне: эта поездка принесла ей прибыль, в несколько раз превышавшую прибыль от европейских концертов. Ей предлагали остаться в Америке, но она не решилась: все-таки основная часть эмиграции сосредоточилась в Европе, а Надежде Васильевне хотелось жить хотя бы "среди своих", раз уж из России пришлось уехать. Скоблин поддержал ее в этом решении: несмотря на появившееся безразличие к "игре в солдатики", с РОВСом порывать он еще не собирался. Кстати, в том первом американском турне приключился первый "политический курьез" — Плевицкая дала концерт в пользу советских беспризорников. Газетчики в Америке и в Европе выразили недоумение: как же так? Жена белого генерала поет в пользу советских беспризорников?! Но Плевицкая легкомысленно ответила, что, как певица, стоит вне политики, а детей очень жалеет, потому что у нее в России три сестры остались и брат, и у каждого дети — мал мала меньше — и неизвестно, что сталось с ними, ведь в России, как пишут те же газеты, голод и мор.
Кстати, здесь она несколько покривила душой: по свидетельству ее внучатой племянницы, Ирины Ракши, опубликовавшей в 1993 году мемуары Плевицкой со своим предисловием, до начала 30-х годов Надежда Васильевна посылала в Киев своей сестре Марии (той самой тихой хромоножке Маше, которая вышла замуж за фельдшера) подарки: вещи, как она считала, необходимые в бедствующей России, и по новым российским понятиям — убийственно-роскошные. "Убийственно" — и в прямом, и в переносном смыслах слова. Иметь родственников за границей в те времена было опасно, носить иностранные вещи — еще опаснее, это могло вызвать завистливый гнев соседей, продать эти вещи — еще опаснее, потому что это называлось бы спекуляцией, и в результате Дежкины подарки Маша закапывала в огороде, где они и гнили, дожидаясь так и ненаступивших "лучших времен".
Вернувшись во Францию, Скоблины поселились сначала на старой ферме в департаменте Вар — сняли они эту ферму пополам с полковником Гордиенко, но потом с ним поссорились, полковник уехал, а на его место поселился брат Николая Владимировича, Феодосий, тоже офицер-корниловец.
Владимир Набоков писал: "Я почти не сомневаюсь, что ее пленение не было только игрою случая. Случайности на студию не допускаются. И еще менее сомневаюсь я в том, что, когда начался великий исход и они, подобно многим иным, потянулись через Секердже к Мотц-штрассе и рю Вожирар, генерал с женою уже трудились на пару, общая была у них песня и общий шифр. Став, что было вполне естественно, деятельным членом С.Б.Б. ("Союза Белых Бойцов"), он непрестанно разъезжал, организуя военные курсы для русских юношей, устраивая благотворительные вечера, подыскивая для бездомных барки, улаживая местные разногласия, — и все это самым непритязательным образом. Я полагаю, что какая-то польза от него была — от этого Б.Б. Но, на беду для его духовного здравия, он не мог обособиться от монархических группировок, не сознавая того, что сознавала эмигрантская интеллигенция: невыносимой пошлости, зауряд-гитлеризма этих потешных, но противных сообществ. Когда благонамеренные американцы спрашивают, знаком ли мне обаятельный полковник такой-то или величавый князь де Вышибальски, у меня не хватает духу открыть им прискорбную правду. Хотя, разумеется, состояли в Б.Б. и личности иного разбора. Я говорю о тех искателях приключений, что, служа общему делу, переходили границу где-нибудь в оглушенном снегом еловом бору и, побродив по родной стороне в обличьях, некогда употреблявшихся, странно сказать, эсерами, мирно возвращались, доставляя в маленькое парижское cafe под вывеской Esh-Bubliki или в крошечную — без вывески — берлинскую Kneipe разные полезные разности, какие шпионы обыкновенно доставляют своим хозяевам. С течением времени иные из них завязли в хитросплетениях иноземных разведок и забавно подскакивали, когда к ним подходили сзади и хлопали по плечу. Другие хаживали за кордон для собственного удовольствия. Один или двое, возможно, и вправду верили, что каким-то таинственным образом готовят воскрешение священного, пусть отчасти и затхлого прошлого".
Осенью 1925 года Надежда Васильевна пела на вечере галлиполийцев в Париже, устроенном Великой княгиней Анастасией Николаевной, супругой Великого князя Николая Николаевича Романова.
Потом концерты в Доме артиста, основанном знаменитым тенором Дмитрием Смирновым.
29 декабря — концерт в зале Гаво в пользу учащейся русской молодежи.
И снова поездка в Америку.
В начале января 1926 года русский Нью-Йорк уже ждал Плевицкую — и первый ее концерт состоялся на сцене оперного театра в Манхэттене, и зал был переполнен. После турне по крупнейшим городам снова Нью-Йорк, концерт в Эоллиан Холле 12 марта. А 16 марта в "Новом русском слове" появляется восторженная рецензия, подписанная А. Ступенковым: "Пела та, которая шаг за шагом прошла с нами весь наш крестный путь изгнания с его лишениями и печалями". И снова курьез: в просоветской газете "Русский голос" появился анонс, приглашающий сочувствующих посетить концерт "рабоче-крестьянской певицы" Надежды Васильевны Плевицкой. "Новое русское слово" тут же откликнулось статьей, напрямую обращенной к Плевицкой — "Глупость или измена?". Но на вопросы интервьюеров Надежда Васильевна по-прежнему отвечала: "Я артистка, я пою для всех. Я вне политики". Скоблин поддержал ее — а что еще оставалось ему делать? Принести публичные извинения? Наденька и так переживала все происходящее. Она нуждалась в его поддержке больше, чем эти журналисты с их претензиями. Все, что он мог сделать, — это запретить всякие интервью. Гастроли продолжались, а журналисты упоенно раздували курьез до размеров скандала. И в Европе это было уже воспринято как "происшествие"! В эмигрантской среде было так мало настоящих происшествий.
Когда 9 февраля 1927 года Врангель подписал приказ об освобождении Скоблина от командования корниловцами, многие сочли, что причина этому — то, что Плевицкая "сочувствует большевикам", что и открылось во время ее американских гастролей. На самом деле Скоблин сам письменно просил об освобождении от должности — ему сложно было совмещать службу, которую он считал уже утратившей всякий реальный смысл, с бесконечными поездками. А отпускать Наденьку одну особенно после нью-йоркского курьеза — ему не хотелось.
В Париж Скоблины вернулись в мае 1927 года. Потом снова отправились в турне по городам Франции, в Прибалтику. Материальное положение было отчаянное, и Надежда Васильевна не могла позволить себе даже краткосрочный отдых, тем более что ей не хотелось, чтобы генерал Скоблин унизился до работы таксиста или официанта, а то и шафера или разнорабочего. Более интеллектуального труда Франция русским эмигрантам предложить не могла. И не ради интеллектуального груда она их впустила на свою землю!
После смерти Врангеля от скоротечной чахотки 25 апреля 1928 года Скоблин, соскучившись по однополчанам, вернулся в ряды РОВСа. Председателем РОВСа тогда стал Кутепов, сам — бывший командир корниловцев, помнивший и чтивший былые заслуги Николая Владимировича. По его представлению 8 июля 1928 года Великий князь Николай Николаевич подписал приказ о возвращении Скоблина на пост командира корниловцев.
В отличие от других генералов РОВСа, Скоблин никогда нигде не работал, поскольку "состоял при жене". Действительно, своими заработками Надежда Васильевна обеспечила ему возможность спокойно заниматься политикой. В том масштабе, в каком политика была ему доступна.
Плевицкая очень любила своего молодого мужа. Детей им Бог все не посылал, она консультировалась по этому вопросу у врачей, ее обследовали, каких-то отклонений, препятствующих беременности, не обнаружили. Но время шло, детей не было, и "Коленька" оставался для нее не только самым любимым и близким человеком, но по-настоящему единственным. Она на все готова была, лишь бы ему было хорошо в этом неуютном мире.
Естественно, что Скоблину завидовали. Говорили, что он находится "под каблуком" властной супруги, тем более что та на восемь лет его старше. Прозвали даже "генералом Плевицким". И, разумеется, все это не могло быть совершенно безболезненно для него. Он должен был как-то самоутвердиться. И самоутвердился. Десятью годами позже — что и погубило их обоих: и его, и Надежду Васильевну.
А пока жили относительно спокойно.
Талант Плевицкой был признан не только слушателями, для которых она была не просто певица, но память о прошлом, уже сокрытом золотой дымкой времени. Признавали ее и те, кто стоял неизмеримо выше ее на лестнице музыкального искусства. Сергей Васильевич Рахманинов ценил ее, любил ее слушать, иногда даже аккомпанировал во время концертов, а в 1926 году оранжировал для хора и оркестра три песни из ее репертуара, составившие его 41-й опус.
В 1924 году Надежда Васильевно познакомилась с молодым русским писателем Иваном Лукашом, и вместе они создали первую книгу ее мемуаров: Плевицкая вспоминала, а Лукаш записывал, стараясь сохранять все особенности ее весьма колоритной речи.