В зале засмеялись. Надежда Васильевна резко поднялась и медленно, очень четко произнесла, глядя в глаза председателю суда:
— Своей женской чести я не марала и никогда не получала дары ни за какие интимные дела. Кто знает Эйтингтона, никогда не поверит, что тут были какие-то пикантные происшествия.
Она постарела за время процесса, но по-прежнему была элегантна. Вся в черном: изящное платье с гофрированными оборками (из того самого модного дома "Каролина", где она впоследствии пыталась приобрести себе алиби), крупная брошь-камея на груди, бархатная шляпка с маленькими полями, неизменные лайковые перчатки, котиковая шубка, небрежно переброшенная через руку, или через деревянный барьер, за которым сидела подсудимая.
В качестве свидетеля предстал Леонид Райгородский. Он рассказал, как в ночь с 23 на 24 сентября он приютил Плевицкую в своей квартире.
— Где сейчас ваш шурин, господин Эйтингтон?
— Он проживает в Палестине.
— Верно ли, что он с ног до головы одевал Плевицкую и давал Скоблиным большие деньги? — вопрос мэтра Рибэ.
— Марк Эйтингтон — богатый, независимый человек. Помогал ли он Плевицкой деньгами, я не знаю. Через меня эти деньги не проходили. Но Эйтингтон помогал многим. Его отец основал госпиталь в Лейпциге, там его именем названа улица. После смерти он оставил сыновьям 20 миллионов марок. Марк Эйтингтон — почтенный человек, уважаемый ученый, ученик Фрейда, друг принцессы Марии Бонапарт. Он чист как снег.
— А не он ли сбывал в Лондоне и Берлине советскую пушнину?
— Это не он, а его брат. В такой торговле нет ничего предосудительного, но к ней Марк не имел отношения.
В суд вызвали генерала Кусонского, начальника канцелярии РОВСа, и председатель суда укорял его с нескрываемым недовольством:
— Как боевой русский генерал, вы совершили ряд стратегических ошибок! Ваш начальник ушел на тайное свидание. Неужели записка, переданная с такими словами, не встревожила вас? Но есть другая ошибка, более серьезная: записка Миллера раскрыла вам Скоблина. Доказательство его лжи было в ваших руках. Если бы вы проявили больше сообразительности и проворства, то Скоблин сидел бы тут, рядом с женой! Ошибка, непростительная для доблестного генерала!
Затем вступили и защитники Плевицкой:
— Зачем вы задержали адмирала Кедрова? Не для того ли, чтобы дать Скобли ну возможность бежать?
— Прошло четырнадцать месяцев, и всех подробностей припомнить не могу, — угрюмо ответил Кусонский.
— Стратегическая ошибка! — усмехнулся председатель Дельгорг.
9 декабря, на пятый день процесса, свидетельствовал генерал Шатилов.
— Считаете ли вы чету Скоблиных виновными? — спросил Дельгорг.
— В этом нет никаких сомнений. Плевицкая знала все, что делал ее муж, она была его злым гением. Ее влияние сказывалось решительно во всем: и в политике, и в полковых делах. Скоблин был прирожденным интриганом, он разжигал недовольство против генерала Миллера, обвиняя его в бездеятельности. Несомненно, он и в этом деле выполнял волю жены. Они оба — агенты ГПУ.
— Как относился генерал Миллер к Франции? — спросил А.Н. Стрельников.
— О, он любил Францию как вторую родину. Но в 1934 году он хотел уйти на покой с поста председателя РОВСа, но генералы убедили его остаться.
— После похищения генерала Кутепова Плевицкая ежедневно посещала мадам Кутепову и была в курсе расследования этого дела. Что вы можете сказать по этому поводу? — вступил мэтр Рибэ.
— Да, она не покидала мадам Кутепову.
— Бывала она одна у мадам Кутеповой? — спросил Шваб.
— Нет, не одна. Бывали и другие дамы. А Плевицкую я заставал там каждый раз, когда приходил к генеральше.
Плевицкая, выслушав переводчика, повернулась к присяжным и сказала:
— Нет, это не так, о похищении генерала Кутепова мы узнали в Озуар, за обедом. Никогда я не была дружна с Лидией Давыдовной Кутеповой и бывала у нее редко.
— Бывали редко до похищения, а после похищения вы не выходили из квартиры, — возразил ей Шатилов.
— Там, на лестнице, я впервые встретила этого типа, — возмущенно заявила Плевицкая, указав на Шатилова, — когда я уходила, Лидия Давыдовна ругала его последними словами. Я тогда не знала, кто он такой, и спросила мужа. Он мне сказал: Шатилов. Я и подумала, до чего ж несимпатичный! А Кутепова сама звала, чтобы я приходила чаще.
Слова Плевицкой перевели, и сидевшие в зале французы смеялись, слушая перепалку двух знаменитых русских, оказавшихся по две стороны судебного барьера.
Кстати, Плевицкая почему-то солгала: Озуар-ла-Феррьер они со Скоблиным купили через полгода после похищения Кутепова. Впрочем, возможно, она что-то спутала или подзабыла как раз в тот момент, взволнованная обвинениями Шатилова.
Когда у барьера появился генерал А.И. Деникин, по залу прошел взволнованный ропот, художники, рисовавшие "персонажей" процесса, быстрее заскрипели карандашами, а те из фотографов, которым было разрешено снимать, торопливо защелкали камерами: всем хотелось запечатлеть легендарного генерала.
— Знали ли вы Скоблина? — спросил председатель Дельгорг.
— Знал его по Добровольческой армии, которой я командовал.
— Знали ли вы его в Париже?
— Изредка встречался с ним на собраниях воинских организаций.
— Знали ли вы Плевицкую?
— Нет, даже не бывал на ее концертах. Незадолго до похищения генерала Миллера Скоблин познакомил меня с нею на банкете корниловцев.
— Был ли у вас с визитом Скоблин 22 сентября? — спросил прокурор Флаш.
— Скоблин, полковник Трошин и капитан Григуль приезжали благодарить меня за участие в банкете корниловцев. В это время генерал Миллер был уже похищен.
— Не предлагал ли вам Скоблин съездить в его автомобиле в Брюссель на праздник корниловцев?
— Он предлагал поездку автомобилем два раза и раньше. А это было его третье предложение.
— Почему вы отказались?
— Я всегда, вернее, с 1927 года, подозревал его в большевизанстве.
— Вы опасались его или ее?
— Не доверял обоим.
Не меньшее оживление в зале вызвало появление Г.З. Беседовского — "старейшего невозвращенца", бывшего советника советского полпредства, сбежавшего в 1929 году прямо через забор посольства.
— Знали ли вы Плевицкую?
— В полпредстве о Плевицкой я ничего не знал. В полпредстве аппаратом ГПУ во Франции ведал чекист Янович, официально занимавший должность архивариуса. От него я случайно узнал, что деятельность белых организаций освещается изнутри. Главный осведомитель — близкий к Кутепову человек. Его фамилию Янович не назвал. Сказал только, что это генерал, женатый на певице. Тогда я не знал ни генералов, ни певиц.
— Куда девался Янович? — спросил мэтр Рибе.
— В 1937 году расстрелян Ежовым.
— Вы бежали, спасая жизнь свою, жены и детей. Когда вы ринулись к выходу, то на вас навели револьверы? — продолжал Рибэ.
— Ну, это в порядке вещей.
— Но ведь это происходило в Париже!
— Вы знаете, что полпредство пользуется правами экстерриториальности. На рю де Гренель имеются подземные ходы и глубокие погреба. Я их сам осматривал.
— Но не доходили до конца?
— О нет, что вы! — испугался Беседовский.
В зале опять раздался смех. Парижане от души потешались над "русскими тайнами".
Следом выступал адмирал Кедров, временно заступивший на место похищенного Миллера.
— Скоблин привел генерала Миллера на свидание, толкнул в ворота виллы на бульваре Монморанси, — заявил адмирал. Там генерала Миллера убили, уложили тело в ящик и увезли на советском пароходе в Россию.
Странно, что он даже не понимал бессмысленности подобного заявления.
НКВД во все времена активно практиковал насильственное устранение неугодных — вспомнить хотя бы убийство Игнатия Рейсса (Игнатия Станиславовича Порецкого), в 1937 году публично порвавшего со сталинским режимом и даже обратившегося к Сталину с "открытым письмом". Это письмо и стоило Рейссу жизни; в убийстве участвовали его давняя подруга Гертруда Шильдбах (причем клок ее волос был обнаружен зажатым в руке мертвого Рейсса) и Сергей Эфрон, муж Марины Цветаевой. И не его одного устранили таким путем: знаменитый "укол зонтиком" — тоже ведь советское изобретение, если вдруг кто-то этого не знает. И совершенно незачем организовывать похищение. Заманить и похитить взрослого человека — сложно. Убить, просто убить — гораздо проще. И уж подавно: зачем вывозить из страны труп? Зачем ради трупа прерывать разгрузку корабля?
Миллер нужен был на Лубянке живым.
И вывезен был именно живым.
И именно поэтому преступление Скоблиных выглядит особенно мерзким.
Эмиграция также обвиняла французское правительство в преступном попустительстве, и даже в том, что "полиция фактически парализовала расследование дела о похищении генерала Миллера, чтобы не испортить отношения с Советским Союзом".
Говорили, будто полицейский комиссар Шовино был уволен за рапорты, в которых он явно указывал на участие советских агентов в похищении генерала Миллера. Будто бы некий министерский начальник сказал комиссару Шовино: "Черт знает, какой рапорт вы мне написали! Так можно испортить наши отношения с советским полпредством. Министр вне себя от гнева".
Адвокат Рибе, нанятый РОВСом, требовал, чтобы в суд вызвали министра внутренних дел г-на Дормуа в качестве свидетеля!
— Я утверждаю, — говорил Рибе, — что 23 сентября 1937 года, когда газеты сообщили об исчезновении генерала Миллера, советский полпред Потемкин был приглашен к председателю совета министров. Глава правительства посоветовал Потемкину передать по радио на коротких волнах приказ "Марии Ульяновой" немедленно вернуться во Францию. Но некоторое время спустя министр внутренних дел Дормуа доложил главе правительства, что грузовик, на котором, как можно полагать, привезли Миллера, прибыл в Гавр слишком рано — в два часа дня, и, следовательно, этот след нельзя считать серьезным. Правительство отказалось поэтому от мысли вернуть советский пароход с помощью миноносца. И только к вечеру того дня выяснилось, что грузовик прибыл в Гавр не в два часа, а между гремя и четырьмя часами! Но тогда уже было поздно действовать. Почему это произошло? Из вполне достоверного источника мне известно: по выходе из кабинета главы правительства советский полпред Потемкин посетил своего друга Венсана Ориоля, министра юстиции. В результате этого визита Дормуа передал по телефону те сведения, о которых я говорил. Вот почему допрос господина Дормуа я считаю необходимым для выяснения дела! — победно заключил Рибе и язвительно добавил: