ом, ходил следом как побитая собака, а она смеялась. А потом мы узнали, что он повесился… Из-за нее… Это кара! Учился на третьем курсе политеха…
– Какие отношения у вас с Денисом? – вдруг спросил он.
– Денис хороший! – Она оживилась. – Ира мучила его. Он стал пить… Они плохо жили, часто ссорились. Ира не понимала его. Денис хотел с ней развестись, но она не давала, у нее были любовники, я видела!
«Конечно, не понимала, куда как сложно. И любовники, куда ж без них», – вертелось на языке у Монаха, но он, разумеется, этого не сказал.
– Он очень переживает… – Зина, казалось, поняла. – Он казнит себя. Вы не представляете себе, это такой человек! Художник! Талант! Он не поднялся из-за нее…
Любовь! Вдруг осенило Монаха. Она же его любит! Потому и лепилась к ним… Интересное получается кино, ребята! И что теперь? Не даст ему покоя? Замучит вниманием и заботой? Будет смотреть глазами больной коровы? Я бы на его месте рванул от нее куда подальше…
– У вас есть жилье?
Она кивнула:
– Квартира родителей.
Монах хотел сказать, что ей необходимо убраться отсюда и от Дениса и начать новую жизнь, но что-то подсказало ему, что это бесполезно. Не сейчас…
– Зиночка, вы не против… – Он тронул ее за плечо. – Я бы хотел слегка оглядеться, мне интересно, как детективу… Подождите меня наверху, лады?
Она кивнула и шагнула от озерца. Он провожал ее взглядом; она, цепляясь за кусты, полезла наверх. В ее черном платье, узкой спине и тонких руках была такая безнадежность, что он невольно крякнул и поспешно отвернулся.
Все мы болтаемся на коротком поводке у судьбы, и хрен сорвешься…
Он совершенно забыл о ней. Наклонившись, рассматривал сырую землю с отпечатками чьих-то ног, сознавая, что там могут быть следы убийцы; изучал сломанные стебли, шевелил подобранным прутиком в зарослях в надежде найти хоть что-то: клочок бумаги, окурок, огрызок, но так ничего и не обнаружил. Даже если здесь раньше и было что-то, то теперь уже не было ничего – местность была прочесана на совесть. Разочарованный Монах вспомнил о Зине, только когда с трудом, задыхаясь и чертыхаясь, порезав руку о жесткий стебель, взобрался по крутому склону наверх. Женщины там не было – она ушла, не дождавшись его. Сбежала. Странная особа, однако. Мысли Монаха переключились на Зину, и он стал вспоминать, о чем они говорили. Она сказала, чувство вины… Вот так взяла и выложила как на духу совершенно чужому человеку… Чувство вины за что? Ее всю жизнь обижали, а у нее чувство вины? Она ненавидела сестру, но жила в ее доме… из-за Дениса? Чувство вины за то, что ненавидела? Или… за что? Он представил, как Зина спешит вслед за сестрой в рощу, подкрадывается поближе и бьет ее… чем-то, а потом тащит вниз по склону, чтобы спрятать… Способна ли она на убийство? Ненависть, любовь, ревность, зависть… гремучая смесь. Дьявольский коктейль. Убила, а потом побежала ужинать с соседями? Спешила, должно быть… Любаша, кажется, сказала, что она пришла минут через пятнадцать после того, как Иричка прошла мимо калитки. «Не получается, – подумал Монах то ли с разочарованием, то ли с облегчением. – Не успела бы…»
Мысль тем не менее его заинтересовала, и он стал прикидывать и так, и этак, сколько времени ей могло понадобиться, чтобы провернуть… всю операцию и вернуться к столу. Не факт, что через пятнадцать, может, позже. Она фигура незаметная, вряд ли кто-то засек точное время…
Он бродил по роще в поисках места, где напали на жертву. Примятая трава, сломанная ветка…
Зачем тело жертвы затащили в овраг? Зачем столько усилий? Скрыть место, где это произошло? Монах был уверен, что дотошный майор Мельник без труда его определил. Так зачем? Нервишки сдали? Попытка спрятать? В темноте? Он вдруг хлопнул себя ладонью по лбу. А если все было совершенно не так? Черт! Это же очевидно… И что бы это значило?
Он вздрогнул от треньканья синички – подал голос его айфон. Интересная мысль тут же упорхнула. Монах в досаде выхватил аппаратик из кармана. Звонил журналист Леша Добродеев, он же Лео Глюк, верный друг и соратник Монаха, подставляющий плечо под самые странные его идеи, он же золотое и изрядно бессовестное перо «Вечерней лошади», о котором мы уже упоминали. С прозвищами Пионер, Лоботомик, Живчик… и т. д. любовно налепленными на него коллегами и друзьями за прыжки – несмотря на изрядный вес, – энтузиазм и оптимизм, а также за склонность к привиранию и сплетням. Привиранию… мягко сказано! Откровенному вранью! Но исключительно для пользы дела. Они познакомились совершенно случайно пару лет назад, работая над делом об убийстве девушек по вызову, подружились и основали известный уже читателю Клуб толстых и красивых любителей пива и подвешивателей официальных версий, главным кредо которого было: вставить фитиля родной полиции и лично майору Мельнику – имелся между ними некий счетец…[3]
– Лео! – обрадовался Монах. – Ты где? Дома? Вернулся? Надо сбежаться! Не-мед-лен-но. – Он посмотрел на часы. – В «Тутси», ровно в полдень.
– Не могу, Христофорыч, честное слово, отчет поджимает…
– У нас на руках убийство! – перебил Монах. – Майор Мельник в деле.
– Убийство?! Майор? Кто жертва? Я ее знаю?
– Все при встрече, Лео.
– Буду. Ровно в полдень у Митрича. До встречи.
Монах спрятал айфон в карман и неторопливо зашагал из рощи…
Глава 19Заседание клуба толстых и красивых любителей пива
Бар «Тутси» и легендарный Митрич, владелец его. Кто в городе не знает бара «Тутси» и Митрича! Среди солидных людей и интеллектуалов таких нет. Приятная, спокойная, даже домашняя атмосфера, никакого мордобоя, криков и ненормативной лексики; красивый интерьер, уютно бормочущий телевизор над стойкой бара, создающий комфортное глазу цветовое пятно; милая девушка, поющая по субботам; коллекция фотографий знаменитостей, почтивших, так сказать, своим присутствием, зачастую на пару с Митричем, и обязательно кудрявый автограф. Имеется у Митрича такая маленькая невинная слабость – любит он местных и заезжих знаменитостей, а особенно футболистов. И друзей у него немерено. Монах и Леша Добродеев – в авангарде…
Монах пришел первым. Митрич, старый добрый Митрич, бросился ему на шею и прослезился. Он славился сентиментальностью, как многие немолодые холостяки, а также склонностью… как бы это поделикатнее… скажем, к собиранию слухов, чему немало способствовала маменька, с которой он проживал. Эта милая и живая дама знала о событиях в городе все, а если не знала, то домысливала, так как обладала богатым воображением. Митрич всегда живо интересовался криминальными хрониками и, бывало, подсказывал Монаху и Леше Добродееву кое-что из домыслов старой дамы. Ушлый журналист только головой крутил и открывал рот: откуда дровишки?
– Митрич, прекрасно выглядишь, – сказал Монах, похлопывая друга по плечу. – Как жизнь?
– Крутимся помаленьку, – отвечал Митрич. – Ты тоже выглядишь – дай бог всякому. Посвежел, загорел… С моря?
– С дачи, в Песках. Навещал друзей…
– Это там, где убили женщину?
– Ну, Митрич, снимаю шляпу! – воскликнул Монах. – Там.
– И ты расследуешь? А Леша?
– Расследую… громко сказано. Прима-балерина – майор Мельник, а я на подтанцовках.
– Кстати, как нога? Не беспокоит? – вспомнил Митрич.
– В порядке. Леша на подходе. Проездом из Европы, учил коллег основам мастерства.
– Коллег? Журналистов?
– Ну! Наш Леша – гиена пера, как сказал классик, он такому научит…
– Леша! – обрадовался Митрич. – Леша пришел!
Журналист Алексей Добродеев степенно подошел к столу, степенно поздоровался.
– Ты только посмотри на него, Митрич! – воззвал Монах. – Каков лоск! Костюмчик, новая бабочка, штиблеты… В Европе прикупил?
Добродеев обнялся с Монахом, потом с Митричем.
– Бабочка старая, – сказал, освободившись из объятий. – Митрич, можно пивка? В горле пересохло, чертова жара!
– Бегу! Ты, Леша, вернулся очень вовремя, – сказал Митрич уже на ходу. – У нас убийство!
– Мне тебя очень не хватало, – признался Монах. – Как семинар?
– Нормально. Утомительные представительские моменты, кофе, ланчи, весь этот официоз, приемы, круглые столы… Устал как собака. Да еще постоянное общение на трех языках, невозможно расслабиться. Они все-таки другие, Христофорыч, что ни говори. Восток и Запад…
Появился Митрич, толкая впереди себя тележку с визжащим колесом.
– Ты знаешь три иностранных языка? – Митрич выхватил из речи Добродеева упоминание о языках.
– Я свободно владею шестью, – скромно сообщил Добродеев. – Без словаря.
– Шестью? – поразился Митрич. – Не считая родного?
– Именно.
Монах ухмыльнулся и поднял глаза горе́. Ну, Добродеев, ну фантазер! Пару месяцев назад им попалась на улице пара туристов из Британии, и Добродеев взялся растолковать им, как добраться до Пятницкой церкви. Он размахивал руками, пыхтел и надувал щеки, вокруг собралась небольшая толпа сочувствующих, и наконец общими усилиями, туристов послали в нужном направлении.
Восхищенный Митрич споро разгрузил тележку, расставляя на столе запотевшие бокалы пива и тарелки с бутербродами, известными под кличкой «фирмовые Митрича» – с маринованным огурчиком и копченой колбасой, его личное ноу-хау.
– За возвращение! – Монах поднял бокал.
– За дым отечества! – Добродеев тоже взял бокал.
– Ну-с, что там у нас произошло, Христофорыч? – начал он, прожевав бутерброд. – Куда мы опять встряли?
– Слушай. Несколько дней назад я встретил знакомого, доктора Владимира Семеновича, друга покойного режиссера Левицкого. Помнишь такого? – Добродеев кивнул. – Он пригласил к себе на дачу, я согласился. На второй день моего там пребывания была убита его соседка, некая Ирина Рудник, владелица спа-салона «Баффи».
– «Баффи»? Знаю, на проспекте Мира.
– Приходилось бывать? – не удержался Монах.
– Видел вывеску. И?..
– Ее нашли в овраге около дачного кооператива, дело ведет наш майор Мельник. Обходил соседей, вышел на меня. Он стучит ни свет ни заря, я открываю и… немая сцена! Представляешь картину?