– Смогу, если надо. Но… – Он пожал плечами. – Я бы надавил на Инессу.
– Надавим, не сомневайся. Не хочется ничего упустить. Поставить птичку и забыть. Все равно больше не за что зацепиться… кроме Инессы. – Он помолчал немного, потом сказал: – Твое здоровье! – и поднял стакан.
– За успех! – ответил Добродеев; они чокнулись и выпили.
– И еще! Ты сказал, что бывал в спа-салоне Ирины… как его? «Баффи»!
– Я там не бывал!
– Неважно. Надо побывать и поговорить с девушками, пока свежо в памяти. Ну, там, что за человек, с кем дружила… включая мужчин, семейная жизнь, привычки, характер, когда ушла в день убийства. Включи обаяние и мотай на ус – я уверен, девушки вывалят тебе всю подноготную начальницы. Народ тебя знает и любит. Можешь взять диктофон.
– Не учи ученого. Сделаю. – Добродеев нахмурился и задумался на миг. – Послушай, ты сказал, три группы, свои и чужие, так? – Монах кивнул, с любопытством рассматривая журналиста. – А ведь было уже темно! Темно, понимаешь? Чужой не мог знать, где овраг. Значит, убийца тот, кто ориентируется в роще, то есть или алкаши, или кто-то из дачников, понимаешь? Это же как дважды два! – Добродеев раскраснелся, глаза горели.
– Или убийца заранее побывал в роще, выбирая место…
– А потом вызвал жертву! – вскричал Добродеев.
– Тогда свой? – поддел его Монах. – Не забывай, у супруга алиби… между прочим. Кстати, загляни к нему в офис. И у сестры алиби… почти.
– Ну тогда… – Добродеев сник.
– Существует еще одна возможность, Леша.
– Какая?
– Сначала ответь на вопрос, зачем ее вообще затащили в овраг? Какой смысл?
– Чтобы спрятать!
– Зачем?
– Что значит зачем? Преступник всегда прячет… – Добродеев осекся. – Алкаши не стали бы, ты прав, Христофорыч. Тогда… ты сам сказал, ее вызвали, а перед этим осмотрели рощу. Получается, свой.
– Неважно, свой или чужой. Можешь объяснить, зачем ее затащили в овраг? Поставь себя на место убийцы. – Добродеев поморщился. – Гипотетически. Представил? Ты, допустим, случайный алкаш, сидишь под березой – там роща, – мимо проходит красивая женщина в шляпе…
– Вечером в шляпе?
– Да. Жертва была в шляпе. Так вот, проходит она мимо…
– Он бежит за ней и бьет сзади…
– Не катит! Ее ударили в левый висок.
– То есть они стояли против друг дружки… – сообразил журналист. – Значит, он увидел ее издалека, пошел навстречу… А потом ограбил!
– Свой мог действовать по той же схеме, а ограбил для виду.
– В принципе согласен.
– И все-таки, Лео, зачем в овраг?
– Да что ж ты заладил… Не знаю! Сдали нервы, испугался… Мало ли! Может, не затащил, а просто спихнул.
– Нет, именно затащил, там до сих пор дорожка примятой травы. Спрятал. Овраг глубокий, но склоны не особенно крутые. То есть недостаточно крутые, чтобы сброшенное тело докатилось до родника. А она лежала в роднике. Я покажу тебе фотки.
– Майор дал тебе фотки?
– Я сам взял. То есть скачал.
– Не вижу разницы, Христофорыч. Затащил, спихнул…
Монах молчал, загадочно улыбался кончиками губ и был похож на Будду. Правда, у Будды не бывает бороды.
– Ну? – не выдержал Добродеев.
– Ты, возможно, прав насчет шляпы.
– Прав? Возможно? В каком смысле? Ты прямо как Дельфийский оракул, Христофорыч! При чем тут шляпа?
– Именно! Причем вечером. А еще овраг.
– Шляпа, овраг… Ты меня окончательно запутал! Какая на хрен разница?!
– Пока не знаю, – ответил Монах. – Может, на хрен, никакой. Посмотрим, Лео. А сейчас предлагаю принять за нашего доброго дружбана Митрича! Что бы мы без него делали?
Они посмотрели в сторону Митрича, и тот помахал им рукой…
Глава 20Мастер
Монах толкнул калитку и вошел во двор, полный цветов. Доктор рассказал ему, как найти дом Мастера, и Монах без труда вышел на небольшой аккуратный домик со свежими заплатками на зеленой крыше. Он поднялся по ступенькам на крыльцо и постучался. Никто ему не ответил. Вокруг была тишина, спокойствие безмятежного летнего дня нарушали пчелы, стрекозы и цветочные мухи, вообразившие себя самолетами…
…Лариса с утра уехала в город – я отвез ее к маршрутке. Она оставила список, что сделать по дому, но я решил довести до ума мотоцикл, давно собирался. «Японец», крепкая машина, правда, старая развалюха, как говорит Лариса. Около двадцати лет, не шутка. Но потенциал есть. Ничего, отрихтуем, еще побегает. Не успел разложиться, как слышу, кричат: пришел кто-то. Даже сплюнул в досаде: вот так всегда! Вытер руки, выхожу, а там философ и путешественник Олег, друг нашего Доктора. Следопыт.
Гостям всегда рады, говорю. Располагайтесь на веранде, будьте как дома, а я руки сполосну. А про себя думаю: «С чего бы это, все вроде ему высказал, чего же еще? И вообще, в этих делах я не сильно понимаю». Возвращаюсь. Здороваемся, руки друг другу жмем. Может, чаю или вина домашнего, спрашиваю. А то перекусить? Ничего не нужно, не беспокойтесь, извините что так, налетом, говорит Олег, вопрос у меня к вам, Петр Андреевич. Отвечу, если знаю, говорю. Тут нам никто не помешает. Слушаю вас, уважаемый. Хочу спросить про вашего ученика, говорит Олег, он был за столом…
Про Гришу? Что же вас интересует, спрашиваю. Хороший парень, знаю его много лет. Хочу с ним поговорить, отвечает. Поговорить с Гришей? О чем? Ну как же, со всеми говорил, а с ним нет, а вдруг он что-нибудь интересное заметил. Так что пожалуйте адресочек, если можно. И вообще, что он за человек? Надежный? Хороший человек, отвечаю, надежный. Уверен в нем как в самом себе. Со сложной судьбой. В каком смысле, спрашивает Олег. Расскажите.
Расскажите… Можно и рассказать, тайны тут никакой нет. Только плохая это история, страшноватая. Непохожая ни на что, а я, поверьте, в жизни всякого навидался. У нас училище образцовое, отбор какой-никакой. Взяли его из-за матери-одиночки, ходила она к директору, просила, а ему, Грише, вроде всё по барабану, и учился едва-едва, и оценки из школы из рук вон. Посмотрел я на него – худой, хмурый, в глаза не смотрит и молчит. Ну, думаю, хлебнем мы с ним. Слава богу, мать у него вроде нормальная, в возрасте только. Спохватилась, видимо, что годы уходят, а семьи нет, и родила Гришу. А отца нет.
Рассказываю, а сам думаю: «Тебе-то зачем?» А Олег глаза закрыл, может, и не слушает, а сказать неловко. Наверное, почувствовал, открыл глаза и говорит: нет-нет, продолжайте, очень интересно, вспомнил свое детство. Были проблемы с родителями? – спрашиваю. Нет, говорит, у них со мной, вы же сами знаете, от горшка два вершка и уже куда какой умный, а родители старые дураки. Ладно, говорю, тогда слушайте. Приняли мы его. Присматриваюсь, а он какой-то не такой, чуть не спит на занятиях, сторонится других ребят… Я грешным делом подумал, может, под этим самым делом, обкуренный или «колёса». А потом вообще стал пропускать уроки, а у нас с этим строго. Раз предупредил его, два. Вроде понял он. А только не прошло и недели, как снова пропуск. Поди знай, может, с компанией связался, может, в грабежах участвует. Ну его и отчислили. Жду, что мать позвонит, но никто не звонит, тихо. На третий день звоню сам. Она берет трубку, я спрашиваю Гришу. А она отвечает, что Гриша на занятиях. Тут я ей сообщаю, что Гриша отчислен за пропуски. Как отчислен, почти стонет она, он ничего не сказал! И бряк трубку. А через два часа являются оба – она и Гриша. Видимо, бежали всю дорогу. Она запыхалась, волосы растрепались, пуговицы наперекосяк застегнуты. Я как есть сказал ей и про пропуски и про занятия. Что тут началось, батюшки-светы! Она стала кричать и рыдать, что воспитывает одна, что мать-одиночка, что мучается с ним, что такой урод уродился бесчувственный… Блузочку на груди рванула и бух на колени! Поднял я ее, перетащил на диванчик, накапал валерьянки, сунул под нос. Успокойтесь, говорю, Клавдия Сергеевна… Ее Клавдией Сергеевной звали. Успокойтесь говорю, я еще раз поговорю с Гришей. А он тут же, бледный, хмурый, с места не сдвинулся: как стоял, так и стоит, как чурбан, честное слово! Короче, сходил я к директору, на педсовете выступил. Отбил парня. А ему сказал, если ты меня подведешь, имей в виду, я работу потеряю. Обещай, говорю, что с этого дня ни-ни! Он кивает. Когда выходили из цеха, взял я его за плечо, а он как-то так резко вывернулся и скривился. Что, думаю, за лажа? А у меня опыт. Придержал за руку, стащил куртку, заломил рубашку и чуть не ахнул. Кровоподтеки, свежие, багровые, на плечах, на ребрах… Измолотили его, похоже, палкой. Стою, держу его, а он голову повесил и не рвется больше. Я своих пальцем никогда не тронул, поверите? Лариса иногда могла накидать полотенцем, а я никогда. Смотрю, глазам своим не верю. Кто, спрашиваю, а он молчит.
Не поленился я, сходил в тот же день в детскую комнату милиции, мы с ними в контакте держались. Капитан там был такой, Саня Яценко, понимающий мужик, пацаны его очень уважали. Спрашиваю, знаешь такого? Знаю, говорит, как не знать. И рассказал, что Клавдия Сергеевна эта законченная психопатка, состоит на учете, периодически лечится. Гришу за любую провинность колотит нещадно и милицию вызывает чуть не каждую неделю: якобы он ее убить хочет, с ножом бросается, газом травит, требует, чтобы поставили на учет, заявления пишет. Хочешь, говорит, почитать? У меня их тут полно, смотри! Стал я читать… аж дыхание сперло.
Как же, говорю, ее лечат, если она такое вытворяет? Нет показаний держать постоянно, отвечает. Не столько той болезни…
И взял я тогда над Гришей шефство. А он после того, как я все узнал, расслабился вроде. Не дичится больше, разговаривает. Я его после занятий оставляю на предмет якобы помощи или уборки мастерской, разговоры всякие веду душеспасительные, по-мужски, воспитываю незаметно. Вот закончишь училище, говорю, получишь диплом электрика и на все четыре стороны, страна большая, тебя с твоей специальностью везде с руками оторвут. А он и отвечает: а ее куда? Она же без меня пропадет. А я и не знаю, что сказать. А только, что же тут скажешь? А в горле ком, бедняга ты, думаю, бедняга, вишь, как за мать стоит, хоть и страшная у него жизнь с этой самой матерью, да ведь другой-то нет!