Монах скользит взглядом по лицам, ожидая укола, вспышки, озарения. Расстроенное лицо Инессы; заплаканное лицо Любаши; бесстрастное лицо Ларисы. Полковник хмурится, Доктор смотрит куда-то поверх голов, Мастер задумчив и строг. Адвокат сумрачен. Налоговик Степан Ильич отсутствует – накануне отбыл в командировку. Десятка два незнакомых Монаху людей. Денис с серым лицом и перекошенным галстуком, похоже, пьян; крупный мужчина придерживает его за локоть и, наклоняясь, что-то говорит. Денис кивает, лицо бессмысленное, не сводит взгляда с лица жены.
Надрывная музыка. Запах увядших цветов и хвои. Два гроба. Две глубокие ямы. Ряды памятников, факелы черных кипарисов… бесконечные улицы города мертвых…
– Высмотрел что-нибудь? – шепотом спрашивает Добродеев.
– Иногда косвенные улики важнее прямых, – загадочно отвечает Монах. – Ты не видишь трупа, Лео, но знаешь, что он там есть, потому что сверху кружат стервятники.
– Чего? – обалдел Добродеев. – Какие еще стервятники? Ты о чем?
– Ни о чем. Образно выражаясь. Тише! Речи!
– Наша Ирина Павловна, Иричка, была таким человеком, такой женщиной, нам будет ее не хватать! – Молоденькая девочка из спа-салона.
– Они были замечательной парой, Денька ее очень любил, это была любовь с первого взгляда! Помню, как он гордился и рассказывал… – Коллега по цеху, свой брат-художник.
– Мы мало ее знали, но она осветила наш скромный ужин, когда пришла с мужем и сестрой знакомиться, так просто, так по-доброму, как будто знала нас много лет! Мы никогда ее не забудем… Их! И сестру Зину. Прощай, дорогая Иричка! Прощайте!
– Что он несет? – пробормотал Добродеев. – Кто это? Я его где-то видел…
– Наш Полковник. Тише. Слушай.
– Полковник? Тот самый? С жалобами? Не узнал! Я с ним раз кофе пил…
– Ты уже говорил. Тише! – Монах пихнул Добродеева локтем.
– Ирка, как же ты, а, Ирка? Как же я без тебя, без вас, девчонки? Не верю, не хочу… – Денис всхлипнул; крупный мужчина рядом обнял его и похлопал по спине, утешая.
– Позвольте мне! – сказал Монах, выступая вперед. – Я не имел чести знать Ирину, но я знал Зину. Или думаю, что знал. Мы много говорили… недавно. Она много чего сказала… открылась для меня по-новому. Это был светлый и не очень счастливый человек, маленький и смиренный, незаметный и надежный, из тех, кто приласкает и накормит, не требуя ничего взамен. Органически не способный лгать, готовый нести крест и принять удар на себя. – Добродеев изумленно поднял брови, «что он несет» было написано на его лице. – Человек, о котором не помнишь, когда все хорошо, и к которому бросаешься за помощью, когда все плохо, – продолжал Монах. – Земля вам пухом, сестрички, спите спокойно. Вы не расставались при жизни, вы пребудете вместе и за гробом. Печальная судьба взяла вас обеих одновременно…
Женщины рыдали; мужчины усиленно моргали; возобновившаяся музыка рвала душу. Добродеев не выдержал и прослезился…
… – Леша, я на минутку, – сказал Монах Добродееву, когда они уже шли с кладбища. – Иди с ребятами!
– Куда ты? – запоздало вскрикнул Добродеев, но Монаха уже и след простыл.
Он приотстал, поджидая молодого человека, идущего далеко сзади, и когда тот поравнялся с ним, тронул за локоть.
– Гриша?
Парень шарахнулся, уставился недоуменно. Лицо у него было бледным. Монаху показалось, он плакал.
– Я друг вашего мастера, – сказал Монах. – Возможно, вы меня помните, я был в гостях у Доктора в… последний вечер, ужинал с вами. Нам нужно поговорить. Здесь рядом есть кафе. Пожалуйста!
Парень кивнул неуверенно…
…Они сели за столик в углу маленького полутемного кафе. Монах, не спрашивая, заказал графинчик водки и бутерброды. Разлил.
– На помин душ сестер Ирины и Зины!
Они выпили.
– Ешь! – сказал Монах, откусывая от бутерброда. – Все проходит, и жизнь продолжается.
– Что вам нужно? – спросил Гриша. Это были первые произнесенные им слова. – Я хотел увидеть Петра Андреевича, знал, что он будет здесь…
– Да ладно, ты все правильно сделал. – Монах отложил бутерброд, уставился на парня глаза в глаза, словно гипнотизируя. – Она была твоей матерью?
Тот опустил взгляд; молчал; смотрел в стол. Монах снова разлил, пододвинул ему рюмку.
– Пей! Все проходит… – повторил.
Парень выпил.
– Ешь! – Монах подтолкнул у нему тарелку с бутербродами. – Ты давно ел?
– Вчера. Не могу… Откуда вы знаете? – Он опьянел, плечи ссутулились, движения стали неверными.
– Догадался. К чужим на похороны не ходят. Расспросил Мастера о тебе, соседи кое-что подсказали…
– Они знают?
– Никто ничего не знает. Даже Мастер. Я догадался исключительно по косвенным уликам, так сказать. Как ты посмотрел на нее, когда она сказала, что не хочет детей, как отказывался сесть за стол. Мастер рассказал про твою мать, и я подумал, что родная не могла бы так… Одним словом, меня вдруг осенило: а что, если не родная? Я прав?
Гриша кивнул.
– А ты как узнал? Она оставила записку?
– И еще документы об усыновлении. Написала, что ненавидит меня, потому что я никому не нужен, даже родной матери, что пыталась полюбить, но не смогла, что я… Обозвала по-всякому. – Он замолчал; молчал и Монах. – Знаете, мне стало легче от ее письма…
– Не нужно было ее оплакивать, – сказал Монах.
– Да. И теперь я мог ее судить, она больше не была моей матерью. Поверите, я за всю жизнь ни разу ни одного грубого слова… Если бы не Петр Андреевич…
– Когда ты ее нашел? Ирину…
– Два года назад. Хотел поговорить, спросить об отце, но все как-то… не знаю.
– Боялся?
– Боялся. Никому не сказал, даже Лесе. Не знал, что делать, думал, может, не надо ворошить. Она же меня не ищет, вот и не надо. Иногда хотел подойти к ней… обругать, даже ударить! Выкинула как котенка… Я же человек! Господи, живой человек! Да я за своего Славика, сына… убить могу!
Молчаливый и бесстрастный обычно, он, торопясь и захлебываясь, выплескивал из глубин души и памяти мутный и страшный осадок. Монах остро взглядывал на него, пытаясь рассмотреть в худом и бледном лице Гриши черты Ирички, но, ничего путного не рассмотрев, разочарованный, отводил взгляд.
– А потом вдруг подумал, что она была тогда совсем молодой, глупой, куда ей ребенок… Может, обманули ее, бросили или чего похуже… – Гриша сжал кулаки. – Она не виновата! Оправдывал. Ходил следом, смотрел издали, даже гордился – красивая! Представлял, как она мучилась всю жизнь, искала меня, как обрадуется, когда я подойду и скажу: мама… Заплачет, обнимет… Узнал, что других детей у нее нет. А потом за столом услышал, как она говорит про пеленки, болячки, бессонные ночи, злобно, с усмешкой, и о том, что никогда не хотела детей, что свобода дороже. Я не мог там оставаться, сразу ушел. Я ненавидел ее! Она не помнила про меня! А теперь все время думаю о ней, вспоминаю, жалею… Пришел попрощаться, подумал, что никогда больше не увижу…
Они молчали.
– Извини, но я должен спросить, – начал Монах. – Ты ушел почти сразу, как она появилась у калитки…
– Как вы могли подумать! – Парень вскочил. – Это же моя мать! Настоящая! Я бы ее пальцем не тронул!
Лариса раскрыла пеструю пляжную сумку, достала коврик, разложила на песке. Сняла халатик, заколола на затылке волосы и пошла к воде. Река, спокойная неторопливая Белоуска, сверкала на солнце. Песок был еще прохладным. Она вошла в воду, поежилась и обхватила себя руками – вода в речке из-за источников была холодной даже в самый жаркий день. Постояла немного; решившись, бросилась в воду и поплыла по течению, стараясь держаться берега – пловчиха из нее была никудышная. Вдруг она почувствовала, что рядом кто-то есть. Ей почудилось что-то, посторонний звук, которого не было минуту назад, то ли всплеск, то ли дыхание человека. А может, это было то самое шестое или седьмое чувство, предупреждавшее об опасности. Она беспорядочно забила руками и оглянулась.
– Доброе утро, – сказал мужчина. – Раненько вы сегодня, пляж пустой…
Лариса не ответила, на лице ее отразился ужас, хотя в его словах не было ничего угрожающего, наоборот, он приветливо улыбался. Она торопливо поплыла к берегу. Мужчина, сделав пару мощных гребков, схватил ее за плечо. Лариса закричала и попыталась освободиться. Мужчина дернул ее к себе и сомкнул пальцы на ее шее. Лариса барахталась, задыхаясь, и пыталась разжать его пальцы. Мужчина толкнул ее под воду, с силой удерживая. Она пыталась оттолкнуться от дна и хваталась за него, но движения ее становились все слабее.
Стороннему наблюдателю могло бы показаться, что мужчина занят чем-то вроде водной гимнастики, но на пляже никого не было, он был пуст.
Через две или три минуты он отпихнул ее тело от себя, и оно безвольно поплыло вниз по течению…
Глава 25Что происходит?
Прекрасный летний день, солнце в зените; сверкающая ленивая Белоуска, небольшой песчаный пляж, окаймленный с двух сторон зарослями ивняка. Ни ветерка. Тишина, нарушаемая воплями мальчишек. Они спорят о чем-то, наперегонки мчатся к воде, поднимают фонтаны брызг, на спор переплывают на ту сторону. Изредка просыпаются потревоженные собакой гуси. Вожак, расставив крылья, наступает на пса и шипит, остальные сбиваются в кучу и возмущенно гогочут. Пес бросается наутек.
Оглушительный крик взлетает вверх, и на миг наступает тишина. Потом снова крики, мальчишки вылетают из воды, стоят, рассматривая что-то в воде. Бегут с пляжа звать взрослых…
…Майор Мельник со товарищи рассматривали вытащенную из воды женщину в голубом купальнике. Фотограф бегал вокруг, щелкая камерой.
– Гена, посмотри на берегу ее вещи, – приказал майор длинному тощему парню. – Сумку, одежду… И попроси сюда кого-нибудь из местных, пусть ее опознают.
Он кивнул на небольшую толпу неподалеку. Люди, прослышав о страшной находке, побросали огороды и рванули на пляж. Атмосфера накалялась; люди сдержанно гомонили, обсуждая, кто это может быть, – подойти ближе не решались. Вердикт гласил: убили! В Белоуске отродясь еще никто не утонул. До майора долетали отдельные слова, вроде: «куда милиция смотрит», «а ведь предупреждали!», «хотят, чтобы нас всех тут извели!» и многое другое, столь же нелестное.