Дымов Осип
Плод осени
Осип Дымов
Плод осени
I.
Она обещала прийти в два часа. Он ее ждал.
Окна квартиры выходили на реку. Внизу, под самыми окнами, у набережной, шла работа. Вчера кончили разгружать барку с дровами, а сегодня с утра, когда он еще спал, тихо, тяжело толкаемая длинными скользкими шестами, подплыла барка с кирпичами. Она была огромная, чистая, многотысячепудовая. До самого верху правильными рядами были наложены розовато-красные кирпичи. Барка как будто была чревата ими. Как огромное брюхо неведомого, плодящегося беременного животного, осела она в загадочной воде, -- осела, низко, грузно, прочно, словно вросла в реку.
Вода казалась загадочной оттого, что уже несколько недель над всем севером стояла неподвижная, прозрачная, нетворящая осень и не уходила. Небо было светло-сине, глубже весеннего, но обманное. Не было ветра, ласкал теплый, мягкий воздух, но все представлялось большим, коварным обманом.
Многотысячепудовая, осевшая, вросшая в загадочную воду барка казалась гигантским плодом, который выжали из себя лето и солнце и который, созрев, упал вниз в реку, и его прибило к берегу. Розово-красные кирпичи, словно бесчисленные зерна, выполнили сочную утробу спелого плода.
В этих неподвижных, холодных -- цвета крови -- "зернах" таилась огромная сила... Или исполинская рыбина -- такая, каких теперь нет, -- сонно подплыла к берегу и в тяжких содроганиях готовилась метать красную икру, что бременем переполняла ее брюхо...
У набережной стояли в ряд возы и ждали. Шестеро мужиков с тачками двигались по длинным, неверным, трясущимся доскам, расположенным замысловато-ломанной линией. Они медленно шаг за шагом пробирались в тело барки, унося зерно за зерном, отнимая каплю за каплей. Люди теперь копошились только на поверхности, и огромный зрелый плод ушедшего лета был неподвижен, безучастно покоен под обманным небом нетворящей осени.
Все шесть мужиков казались одинаковыми. На поворотах хитро проложенных досок каждый из них делал одно и то же сильное, красивое, враждебное барке движение и вкатывал кверху тяжелую тачку с розовыми четко-обрезанными кирпичами. У чугунной, теперь разобранной решетки, стоял седьмой мужик и, длинным багром зацепляя тачку, помогал ей подняться к возам.
Послышался глухой звонок, милый и полный смутных обещаний. Так звонит молодость за дверью с дрожью, украдкой, в свежих перчатках и волнуясь не то от ожидания, не то от высокой лестницы.
Она была в свежих белых перчатках с тремя черными полосками сверху. Когда сняла перчатки, на белой изнеженной руке ясно были видны отпечатки этих трех полос. Потому она казалась мило-земной, без страданий, вечно-юной и вечно-причесанной.
-- Я опоздала, кажется. Разве я опоздала? -- проговорила она.
-- О, нет, -- улыбаясь, ответил он.
-- Но я так спешила. Боже мой, я, действительно опоздала.
-- Пустяки; пятнадцать минут. Даже четырнадцать.
Он посмотрел на часы, все еще улыбаясь.
-- А вы думали, что я уже совсем не приду?
-- Нет, я не думал этого. Я знал.
-- Почему вы знали? -- спросила гостья.
-- Так. Чувствовал, -- ответил хозяин.
-- Что вы чувствовали?
-- Все.
-- Что все?
Они оба улыбались друг другу неизвестно почему. Оба казались друг другу очень добрыми, нежными, деликатными.
-- Ну... я чувствовал.
-- Может быть, вы гипнотизер?
-- Нет, я не гипнотизер; но я бывал на спиритических сеансах, -- почему-то очень серьезно ответил он. Она тоже сделалась серьезной и даже печальной.
-- А я не верю в это.
-- Как вам сказать? Отчасти, конечно, но...
-- А меня вы могли бы загипнотизировать? -- спросила она, придвинувшись и глядя прямо в его большие черные глаза.
-- Вас? -- понизив голос, переспросил он.
-- Кажется, при этом нужно смотреть в глаза.
И она продолжала смотреть, не улыбаясь.
-- Да, -- машинально ответил он, приближая свое лицо, она отвернулась.
-- Я не хочу. Не смотрите на меня. Это зависит от того, чья воля сильнее? -- проговорила гостья, закрывая своей холеной рукой милые глаза. Оп взял ее руку и сказал:
-- Посмотрите, у вас на руке отпечатались три полосы.
-- Это от перчаток. На этой тоже.
Она тихо пробовала высвободить свою руку.
-- У вас прекрасные руки. Они когда-нибудь работали? -- иронически продолжал он, не отдавая руки.
-- Да-а, -- протянула гостья.
-- Как?
-- Вот так. Она быстро и больно царапнула его по руке.
-- За что это? -- спросил удивленно хозяин.
-- За то, что вы трогаете мои руки.
-- А разве нельзя?
-- Вы видите, что нет.
-- Недотрога. Но, послушайте, кто же теперь из умных женщин царапается? Это устарело -- уверяю вас.
-- Да я вовсе не умная.
-- Деритесь, но, по крайней мере, не обижайте моего хорошего друга Григоровича, -- сказал, оглядывая свою руку.
-- Разве я вам хороший друг?
-- Разумеется.
-- Но мы знакомы... сколько времени мы знакомы?
Он посмотрел на часы и ответил:
-- Уже четыре дня. Нет, больше: -- четыре с половиной.
-- Немного, -- засмеялась гостья.
-- Да, конечно, если считать на эти обычные дни, то действительно немного.
-- А как надо считать? -- удивилась она.
-- Надо считать ночи тоже.
-- Вы говорите глупости.
-- Почему же я говорю глупости?
Ей захотелось поддразнивать его.
-- Вы сегодня сделались как будто ниже ростом, -- с невинным видом сказала она.
-- Ниже?
-- Или, кажется, толще. Вы просто толстяк.
Он смутился, потому что имел склонность к полноте, и это было его больным местом.
-- Это оттого, что вы видели меня во фраке, -- ответил он и быстро отвлек разговор. -- Простите, я не предложил вам чаю. Хотите чаю?
-- Нет, спасибо. Мне ведь скоро надо уйти. У нас обед. Муж будет ждать.
-- Муж -- это, конечно, обстоятельство, -- сказал безразличным тоном хозяин.
-- И очень милое обстоятельство -- могу вас уверить. Я его очень люблю.
-- Бывает. Не знаю почему, но мне правятся ваши волосы. Ну, просто нравятся.
-- Что ж тут удивительного? Красивые волосы, -- ничуть не жеманясь возразила гостья.
-- Конечно, удивительного в этом мало, -- согласился он. -- Они такого оригинального цвета и, пардон, поразительно мягки, поразительно.
-- У меня вылезли все волосы.
-- Это вы называете: вылезли?
-- О, если б вы видели меня раньше. У меня было вдвое больше волос.
Он подумал, что это говорят все женщины, но промолчал, стараясь не улыбаться. Как-то само собой случилось, что он положил свою руку на ее лоб. Она удивилась.
-- Постойте, почему вы трогаете мой лоб?
-- Я хотел посмотреть, не простужены ли вы? -- серьезно ответил он, не отнимая руки.
-- Почему я должна быть простужена? Нет, я совершенно здорова.
-- Ну да, я вижу: холодный лоб.
-- Не понимаю. -- Она все еще удивлялась. -- Возьмите же вашу руку.
-- При простуде всегда горячий лоб. Это уж правило.
-- Какой странный, -- про себя сказала она и отошла в угол.
-- Почему вы ушли?
-- Потому, что вы, должно быть, меня принимаете за другую.
-- Умоляю вас, не сердитесь.
-- Мне все равно скоро надо уйти.
-- Ах, да: обстоятельство.
-- Именно. -- Она стала натягивать свои перчатки.
-- Но мы увидимся, конечно? -- вкрадчиво спросил он.
-- Если вы будете так тревожиться о моем здоровье, то... -- не поднимай глаз сказала гостья и оборвала.
-- Я буду вести себя идеально. Серьезно.
-- Тогда... Впрочем, вы, как спирит, должны все вперед знать.
-- Я и знаю.
-- Который час? Как поздно.
-- Спасибо за подарок, -- сказал он, опять взглянув на свою оцарапанную руку.
Она удивилась:
-- Какой подарок?
-- Вот. Посмотрите, немного вспухло. Вы умеете царапать.
-- Хотя это уже устарело?
Он набрался храбрости и сказал:
-- Слушайте, поедемте вместе обедать, как добрые друзья.
-- Обстоятельство ждет, -- с некоторой насмешливостью возразила она.
-- Разве оно еще не привыкло ждать?
-- Вы хотите еще один подарок?
-- Покорно благодарю. Слишком много археологии.
-- Почему археологии? -- спросила она, поправляя прическу.
-- Устарело, старо, древность.
-- Боже мой! Сейчас же просите прощения за эту остроту.
-- На коленях, -- и он шутливо опустился около нее на колени.
Через пять минут она действительно ушла. Он не провожал ее: не позволила. Легкий запах духов остался еще в комнате и особенно ощущался в ладони правой руки.
-- Она очаровательная, -- вслух сказал он и подошел, улыбаясь сам себе, к окну.
...Седьмой мужик с длинным багром, зацепляя тачку, помог ей подняться к возам. Была видна его широкая спина в запотелой красной рубашке и дикие волосы на щеках и затылке. Лошади, полузакрывши глаза, утомленные долгими, бесконечно однообразными думами, ждали пока нагрузят кирпичи на возы. Розовая пыль маленьким красивым облаком ложилась над тяжелой баркой и людьми.
-- Очаровательна, -- повторил он и провел осторожно по оцарапанной руке, -- хотя уже не молода...
II.
Все еще стояли ясные обманные дни. Но посвежело. За сотни тысяч верст отсюда уже поднималась и шла тяжелой поступью зима. Впереди нее неслись сумрачные слепые ветры.
Он ее ждал. Из окна слабо дуло; это тоже раздражало.
Шесть мужиков разгружали барку. Слой аккуратно сложенных кирпичей стал тоньше на три ряда. Барка сделалась легче и чуть-чуть поднялась над поверхностью воды. Извилистый, хитро ломанный путь досок увеличился. Мужики углублялись, спускались ниже, упорно добираясь до самой сердцевины. Жилистые, загорелые, грязные, мускулистые, волосатые руки были обнажены по локоть и, толкая перед собою тачку, на поворотах делали одно и то же сильное, красивое, враждебное барке движение.