– Поберегись!
Красная пожарная машина, едва не зацепив меня, пронеслась мимо и, задев охваченное огнем такси, резко затормозила. Из машины выскочили бравые парни, которые тут же смело ринулись в огонь, прокладывая себе путь толстыми струями девственно-белой пены, оглушительно завыли сирены, и все слилось в моих глазах в один разноцветный круг: красные куртки пожарников, темно-синяя униформа прибывших сразу за ними полицейских, холодный свет фар пожарных машин. Пожарники быстро очертили периметр безопасности, но, как бы быстро они ни работали, все было слишком поздно: передо мной вились лишь черные клубы дыма, тянувшиеся к небу между стеной Пер-Лашез и фасадом похоронного бюро Летру. Мужчина с обнаженным торсом таял на глазах вместе с продолжавшей плавиться рекламной тумбой.
А надо было еще заняться детьми, подбегавшими к пепелищу.
Жереми закричал первым:
– Тереза! Где Тереза?! Где она?
Малыш стоял молча, словно только что пробудился от ночного кошмара.
– Симон, хватай детей и тащи их домой!
Симон ушел, схватив в охапку брыкающихся Малыша и Жереми, а я взглянул на Клару. Она замерла на месте, уставившись на автоприцеп, точнее говоря, на то, что от него осталось; как всегда, она держала фотоаппарат, но на сей раз у нее не поднималась рука фотографировать, нет, на сей раз она не решалась это сделать.
– Клара, иди с ними, займись мальчишками.
Жюли взяла меня за руку:
– Ты не ранен?
– Жюли, уведи их домой, всех!
Все. Конец. Ничего не осталось, ничего, кроме почерневших кузовов машин, кипящей пузырящейся краски, расплавленной пластмассы, в которую превратился автоприцеп, последних голубоватых капель, падавших с рекламной тумбы на потрескивающий от жара асфальт, воя сирены машины скорой помощи, увозившей обоженного таксиста, полицейских и врачей, обступивших обугленное тело. На которое я хотел взглянуть.
– Пропустите, это ее брат!
– Вы ее брат?
Но был ли я по-прежнему братом этой обугленной вещи, от которой остались лишь острые углы?
– Она пришла, чтобы погасить Йеманжи.
– Йеманжи?
– Кто этот парень?
– Это брат погибшей.
– Ее звали Йеманжи?
И голос Хадуша:
– Бен, как ты, в порядке? Бен, ты меня слышишь?
– Он должен пройти с нами в машину.
– Да он же в шоке, он не может давать показания.
– Он должен пройти с нами!
В конце концов фараоны добились, чтобы я рассказал им все, что мне было известно. Они даже притащили Жюли, Клару и мальчишек.
А Верден? А Это-Ангел? А Господин Малоссен? Кто остался с ними?
– Малыши? Кто приглядывает за малышами?
Ясмина, успокоил меня Хадуш, осталась с маленькими.
– Не волнуйся, Бен. Моя мать уложила их в вашей спальне. Она спит вместе с ними.
Они заставили нас рассказать все, что делала – по минутам – Тереза, вернувшись домой. Допрашивали нас отдельно, по одному. Сначала в полицейском автобусе, затем в комиссариате на улице Рампонно. В спокойной, размеренной манере: короткие вопросы, мягкий вкрадчивый голос, мелькание пальцев по клавиатуре компьютера, глубокое почтение к трауру, и в конце – подписи, наши немые подписи под протоколами. Когда мы покинули участок, заря уже занималась. Было, наверное, около пяти-шести утра. Занималась заря, заря, пахнувшая бензином, горелой пластмассой, раскаленным асфальтом, кипящей краской, горелой плотью – холодная заря застывшей смерти. Амар, Хадуш, Рашида, Мо и Симон ждали нас на улице у выхода из комиссариата. Помню, Рашида набросила шаль на плечи Клары и мы все потянулись к дому.
На пути домой нас встретил Жозеф Силистри – один из друзей нашего племени, инспектор Силистри, или, как говорят сегодня, «лейтенант полиции».
– Малоссен, можно тебя на минуту?
Он отвел меня в сторону, дав знак другим двигаться дальше. Видно, он очень спешил, поскольку отдышался не сразу.
– Извини, я приехал слишком поздно. Титюс только что разбудил меня.
Инспектор Титюс – правая рука инспектора Силистри, второй представитель тандема Титюс – Силистри. Татарин и уроженец Антильских островов из Уголовной бригады.
– Это дело поручено нам, Малоссен.
Так быстро? Неужели они уже в курсе? Но мне не хотелось задавать им этот вопрос.
– Малоссен, ты меня слышишь?
Титюс и Силистри не входили в первый круг наших друзей; они были со мной на «ты», но звали меня по фамилии. Как друзья-коллеги. Силистри произнес фразу, которую должен был произнести.
– Мы найдем подонков, которые сделали это, можешь положиться на нас.
Так, значит, это был не несчастный случай…
– Знаешь…
Силистри попытался сформулировать фразу с соболезнованиями.
– Мы скорбим вместе с вами.
Наверное, это было так… Но как утешить тех, кто вас утешает?
– Хочешь, Элен придет к вам?
Мне очень нравилась Элен, жена Силистри, но у меня дома и так хватало плакальщиц.
– Послушай… Учитывая состояние трупа… я хотел сказать, тела… ну, то есть Терезы… ее останков, одним словом… понимаешь… я…
Он словно барахтался в море слов.
– Мое начальство решило…
Я стоял рядом с инспектором, но сам был где-то далеко-далеко, слова потеряли свою плоть, когда погибла плоть Терезы, они все превратились в дым, как превратилась в дым моя сестренка; какое-то время я соображал, что это за существо такое «Начальство» и какое отношение оно имеет к Силистри. Лоб Силистри от волнения покрылся мокрой испариной.
– Короче, они решили продолжить кремацию.
Я по-прежнему ничего не соображал.
– Понимаешь, Малоссен? Они передали тело в крематорий кладбища Пер-Лашез, чтобы там закончили работу по его сожжению.
Он прикрыл свой рот ладонью. «Закончить работу» вырвалось нечаянно. Просто профессионал перевесил человека. Он выглядел удрученным. Тотчас же извинился.
– Прости меня, я не хотел.
И еще он сказал:
– Теоретически, нам нужно было сначала получить твое согласие, но Титюс не хотел, чтобы ты еще раз проходил это испытание. Он выступил в качестве твоего поручителя. Наверное, в эту минуту они уже заканчивают. Он был не прав?
Нет, нет, Титюс все сделал правильно. Нельзя было оставлять Терезу в таком виде. И хоронить ее в таком виде тоже было нехорошо. Я поблагодарил его, ну что ж, спасибо, Титюс все сделал правильно, так и нужно было поступить, спасибо. И потом я спросил – не потому что мне это было интересно, а просто так, автоматически:
– А Титюс где?
Замявшись, Силистри тихо произнес:
– В доме Роберваля.
Ну конечно, Мари-Кольбер… Конечно, Титюс отправился предупредить мужа, поехал сообщить вдовцу о трагедии, само собой… Все верно…
– Нет, Малоссен, все не так просто…
Неужели? Титюс подозревал Мари-Кольбера? Мари-Кольбер был главным подозреваемым в списке Титюса?
– Нет, не совсем так…
В первый раз за все время нашего разговора Силистри взглянул мне в глаза.
– Роберваль тоже убит.
Взгляд полицейского-ищейки, когда ты не знаешь, допрашивает он тебя, уже обвиняет или пока еще думает над этим.
– Роберваля нашли мертвым в вестибюле его дома. Его сбросили с пятого этажа в лестничный пролет. Сегодня утром мы собирались допросить Терезу.
Я только и мог сказать:
– Вот как…
И поспешил догонять своих.
ГЛАВА ШЕСТАЯ,в которой то, что должно было случиться, случилось точь-в-точь, как должно было случиться
Вернувшись в нашу скобяную лавку, мы все уселись за круглый обеденный стол, а Жюли приготовила кофе.
– Жереми, Малыш, вам нужно отдохнуть.
Мальчишки замотали головами.
– Клара, уведи их.
Клара не двинулась с места.
– …
Они даже не осмеливались взглянуть на дверь своей спальни. И я понял, что они никогда больше не лягут там спать.
– …
И вдруг мне все осточертело. Осточертела эта скобяная лавка, этот Бельвиль, эта столица, осточертел воздух этого города, осточертела тишина, царившая за этим столом. Мне опротивело это племя, я сам себе опротивел, и мне опротивело то, что я сам себе опротивел. И я сказал себе, что все очень просто: Тереза указала нам путь. Вот она была, а вот ее уже и нет. Так-то. Все очень просто. Ты есть – и тебя уже нет.
– …
– …
Стоя за кухонным столом, Жюли резала хлеб, передавала ломтики Кларе, а та опускала их в тостер. Щелкнули ножницы – на стол упал уголок от картонного пакета молока… Загремела кастрюля, вспыхнул газ, чиркнула спичка… И меня достало это тоже, меня достали эти обыденные жесты, повторяющиеся изо дня в день…
– …
– …
– Я сейчас вернусь.
Я поднялся в нашу с Жюли спальню. Ясмина тоже не осмелилась тронуть пустую кровать Терезы. Она выудила Верден и Это-Ангела из детской и уложила их в нашу постель, а Господина Малоссена устроила над ними, в гамаке. Сидя у окна, Ясмина смотрела, как занимается рассвет. Только бы она не говорила мне о судьбе. Этого я боялся больше всего. Только бы она не принялась объяснять мне, что все случившееся входило в планы Аллаха. Но нет, увидев меня, она лишь прошептала:
– Йа рабби… (О боже…)
Затем, раскрыв свои объятия, так же тихо произнесла:
– Эджи хена, мой малыш.
Я послушно подошел к Ясмине и припал к ее груди.
– Бека, сынок, бека, поплачь, тебе полегчает.
Что я и попытался сделать в ее материнских объятиях. Но ничего у меня не вышло. Великая засуха. Я не смог выдавить из себя ни слезинки. Я просто сидел, прижавшись, словно младенец, к Ясмине, и наблюдал, как за окном начинается новый день, как невинно-голубоватый свет проникает к нам через окно со стороны площади Фет, как это обычно бывает в солнечные дни. Волнующее очарование прозрачного утреннего неба, какое увидишь только над Иль-де-Франс… И эта нежная гамма утреннего неба меня тоже доканала. Мне осточертели деликатные оттенки небес… Меня чуть было не стошнило прямо на колени Ясмине, когда раздался стук в дверь.