разорением и опустошением на покинутой скале: машины валяются и ржавеют, материалы, повозки, многое под открытым небом, все без призора, в отчаянном виде. Кое-где на стенах бараков прибиты рукописные плакаты, запрещающие уносить или портить инструменты, экипажи и строения, принадлежащие обществу.
Аксель останавливается поболтать с помешанным лавочником и спрашивает:
– Уж не на охоту ли вы собрались?
– Да, мне непременно надо добыть его! – отвечает Аронсен.
– Кого вам надо добыть?
– Кого? Того, кто разоряет и меня, и всех остальных в округе. Кто не захотел продать свою скалу, прекратил движение и отнял у людей торговлю и деньги.
– Вы говорите про Гейслера?
– Именно про него. Его следовало бы расстрелять! – Аксель смеется и говорит:
– А ведь Гейслер был на днях в городе, вы могли бы его там встретить. Только, по моему слабому разумению, не думаю я, чтоб вам стоило связываться с этим человеком.
– Почему это? – резко спрашивает Аронсен.
– Я боюсь, что он окажется для вас чересчур непонятен и высокопоставлен.
Они заспорили, и Аронсен все больше и больше сердился. Под конец Аксель спросил шутки ради:
– Ведь вы не собираетесь оставить нас здесь совсем ни при чем и не уедете от нас?
– Уж не воображаешь ли ты, что я стану гнить в ваших болотах, когда я не могу заработать даже на табак для трубки? – злобно вскричал Аронсен. – Если ты достанешь мне покупателя – непременно продам!
– Покупателя? – спросил Аксель. – У нас хорошая земля, если б вы занялись ею как следует; на таком участке, как ваш, смело можно прокормиться.
– Ты же слышишь, что я не желаю в ней копаться! – опять закричал Аронсен прямо в бурю. – Я могу найти занятие получше!
Аксель сказал, что может достать ему покупателя, но Аронсен язвительно засмеялся над подобной мыслью:
– Здесь в округе нет ни одного человека, который мог бы купить мой участок.
– Нет, как раз здесь. Но могут найтись и другие.
– Здесь только дрянь и нищие, – с бешенством продолжал Аронсен.
– Уж какие есть. А только Исаак из Селланро может купить ваш участок в любой день, – обиженно сказал Аксель.
– Не думаю, – сказал Аронсен.
– Мне все равно, что вы думаете, – отвечал Аксель и повернулся уходить.
Аронсен крикнул ему вслед:
– Подожди немножко! По-твоему, Исаак мог бы избавить меня от «Великого», так, что ли?
– Да, – отвечал Аксель, – и от пяти таких «Великих», если говорить о средствах и деньгах!
Идя на рудник, Аронсен прошел мимо Селланро стороной, ему не хотелось, чтоб его видели; на обратном пути он зашел на усадьбу и имел беседу с Исааком.
– Нет, – сказал Исаак и только покачал головой, – я об этом не думал и не собираюсь.
Но когда к Рождеству приехал домой Элесеус, Исаак стал уже не так несговорчив. Правда, он никогда не слыхал ничего глупее, как покупать «Великое», во всяком случае, фантазия эта исходила не от него; но если Элесеус находит, что лавка – дело для него подходящее, – надо об этом подумать.
Сам Элесеус относился к этому так себе, середка на половинке, совсем не против, но и не равнодушен. Если он оснуется здесь, дома, то ему, до известной степени, конец: деревня не город. Осенью, когда в городе происходила регистрация жителей их местности, он избегал показываться, не желая встречаться с земляками: они принадлежали к другому миру. Неужели теперь ему самому предстоит вернуться в этот мир?
Мать его настаивала на покупке, Сиверт тоже, они уговаривали Элесеуса, и однажды все втроем поехали в «Великое» осмотреть «поместье».
Но, очутившись пред перспективой лишиться участка, Аронсен вдруг стал точно другим человеком: ему нет надобности продавать!
Если он уедет, участок может оставаться и без него, это бумконстантный участок, роскошный участок, он всегда успеет его продать.
– Вы не дадите столько, сколько я за него хочу, – сказал Аронсен.
Обошли комнаты, побывали на скотном дворе, в складе, осмотрели жалкие остатки товаров: несколько губных гармоник, часовые цепочки, коробочки с розовой бумагой, висячие лампы со стеклянными подвесками – все вещи неходкие среди хуторян. И в заключение – немножко бумазеи и несколько ящиков гвоздей.
Элесеус ломался и осматривал все с видом знатока.
– Таких товаров мне не нужно, – сказал он.
– Их можно не брать, – ответил Аронсен.
– А за участок, как он есть, со всеми товарами, скотиной и всем прочим я могу предложить вам полторы тысячи крон, – сказал Элесеус. – Ему было все равно, что ни сказать, предложение его было просто своего рода озорство, ему хотелось показать себя.
Поехали домой. Сделка не состоялась, Элесеус предложил Аронсену слишком дешевую цену и страшно оскорбил его.
– Я считаю недостойным слушать тебя, – сказал Аронсен, переходя на «ты», – этакий городской щелкопер, вздумал учить торговца Аронсена, какие должны быть товары!
– Насколько мне известно, я не пил с вами на «ты», – проговорил Элесеус, не менее оскорбленный. Того и гляди, между ними вспыхнет вражда не на живот, а на смерть.
Но почему Аронсен с первой же минуты оказался так несговорчив и не захотел продавать? Этому были причины. У Аронсена снова пробудились некоторые надежды.
В селе состоялось собрание для обсуждения положения, создавшегося вследствие отказа Гейслера продать свою скалу. Страдала от этого не только их местность, весь округ совершенно замер. А почему люди не могли жить так же хорошо или так же плохо, как жили до пробных разведок медной скалы?
Не могли!
Они привыкли к манной каше и белому хлебу, к фабричной ткани для платья, к высоким заработкам, к расточительности, привыкли к большим деньгам, сделались людьми. А теперь деньги опять исчезли, ушли, словно стая сельдей в море, господи помилуй, опять нужда, что делать?
Не подлежало никакому сомнению, что бывший ленсман хотел отомстить селу за то, что оно помогло амтману сместить его, и не подлежало также сомнению, что село не сумело оценить этого человека. Он не ушел. Самым простым средством, одним только бесстыдным требованием четверти миллиона за какую-то скалу, он приостановил развитие села. Разве он не был силен? Об этом мог порассказать Аксель Стрем из «Лунного», недавно встретивший Гейслера. У Барбары Бреде было дело в городе, и она вернулась домой оправданная, а Гейслер присутствовал в суде во время разбора дела. Те же, кто думал, что Гейслер покатился под гору не хуже иного нищего, пусть посмотрят дорогие машины, которые он прислал Акселю в подарок.
Итак, этот человек держал в своих руках судьбу округа, приходилось с ним считаться. За сколько в крайнем случае продаст Гейслер свою скалу? Это надо выяснить. Шведы предлагали ему двадцать пять тысяч, Гейслер отказался.
Ну, а если село, если община доложит остальное для того, чтоб сделка все-таки состоялась? Если сумма будет не слишком несообразная, это стоит сделать. Торговец на берегу и торговец Аронсен в «Великом» тайно согласились сделать дополнительные взносы: лишний расход, который они понесут теперь, с течением времени окупится.
Кончилось тем, что двоих уполномоченных отправили для переговоров с Гейслером. И теперь ожидали их возвращения.
Вот потому-то у Аронсена и появились некоторые надежды, и он полагал, что может упрямиться с покупателями на «Великое». Но упрямиться ему пришлось недолго.
Через неделю уполномоченные вернулись с решительным отказом. И с самого начала плохо вышло то, что один из уполномоченных был не кто иной, как Бреде Ольсен, а все оттого, что у него было много свободного времени.
Уполномоченные разыскали Гейслера, но он только покачал головой и усмехнулся.
– Поезжайте домой, – сказал он. Но Гейслер оплатил им обратную дорогу.
Стало быть, так округу и погибать!
Побесновавшись некоторое время и совсем растерявшись, Аронсен в один прекрасный день отправился прямо в Селланро и заключил сделку. Вот что сделал Аронсен. Элесеус поставил на своем, участок с постройками, скотом и товарами достался ему за тысячу пятьсот крон. Правда, при сдаче оказалось, что жена Аронсена припрятала боˊльшую часть ситцев, но на такие пустяки люди, подобные Элесеусу, не обращают внимания.
– Не надо быть мелочными, – сказал он.
В общем же Элесеус был вовсе не в восторге: отныне жизненная карьера его была припечатана, деревня похоронит его! Приходилось отказаться от блестящих планов: конторщиком он уже не был, ленсманом не будет, не будет даже городским жителем. Перед отцом и домашними он гордился, что сторговал «Великое» как раз за ту цену, какую сказал, пусть видят, как хорошо он во всем разбирается! Но этот маленький триумф недорого стоил. Кроме этого, ему льстило, что он мог взять доверенного Андресена, составлявшего в некотором роде придачу к лавке, – Аронсен, до открытия новой торговли, не нуждался в своем доверенном. Элесеуса очень приятно пощекотало, когда Андресен пришел и попросил не увольнять его; в первый раз Элесеус почувствовал себя начальником и хозяином.
– Можешь оставаться! – сказал он. – Мне понадобится доверенный здесь, на месте, на то время, когда я буду уезжать по делам и завязывать сношения в Тронгейме и Бергене, – сказал он.
И Андресен был неплохим доверенным, это он доказал сейчас же; он много работал и следил за всем, когда хозяин Элесеус находился в отсутствии.
Только вначале своего пребывания здесь доверенный Андресен разыгрывал из себя важную персону, в этом был виноват его хозяин Аронсен. Теперь стало по-другому. Весной, когда болота оттаяли немножко и в глубину, Сиверт из Селланро приехал в «Великое» и стал мотыжить землю у своего брата, и тогда вышел мотыжить и доверенный Андресен – чего ради, неизвестно, это вовсе не входило в его обязанности; но, во всяком случае, вот какой он был человек!
Земля оттаяла еще настолько мало, что как следует измотыжить нельзя было, но пока что они сделали половину работы, и это уже было много. То была мысль старика Исаака – осушить болота в «Великом» и заняться там земледелием; мелочная же торговля пусть будет только чем-то побочным, просто ради того, чтоб людям не ездить в село, если понадобится катушка ниток.