– Как же! – отвечает отец и начинает шарить по карманам. – Должно быть, от маленькой Ревекки.
Элесеус берет письмо, его-то он и ждал, он чувствует, что оно плотное и толстое, и говорит отцу:
– Жалко, что ты приехал так рано, лучше бы денька через два. Но, может, ты подождешь немножко и свезешь мой чемодан.
Исаак слезает и привязывает лошадь. Он обходит участок. Маленький доверенный Андресен неплохой землепашец, за счет Элесеуса, конечно; Сиверт приезжал ему помогать с лошадью из Селланро, но он и сам осушил порядочный участок болота и нанял человека обложить камнями канавки. Нынче в «Великом» не придется покупать корма для скотины, а на будущий год Элесеус сможет, пожалуй, держать лошадь. Этим он обязан интересу Андресена к сельскому хозяйству.
Некоторое время спустя Элесеус кричит, что он уложил чемодан и готов. Сам он тоже стоит на крыльце, готовый к отъезду, на нем красивый синий костюм, белый воротничок, на ногах галоши, в руках тросточка. Правда, он приедет за два дня до отхода парохода, но это не беда, он может подождать в селе, ему все равно, где быть.
И вот отец с сыном едут. Доверенный Андресен стоит в дверях лавки и говорит:
– Счастливого пути!
Отец заботится о сыне и хочет предоставить сиденье ему одному, но Элесеус сейчас же отказывается и садится сбоку. Они проезжают мимо Брейдаблика. И Элесеус вдруг вспоминает, что позабыл одну вещь.
– Тпру! Что такое? – спрашивает отец.
О, зонтик, Элесеус позабыл дождевой зонт, но не решается сказать и говорит только:
– Ну, делать нечего. Поезжай!
– Не повернуть ли?
– Нет, поезжай дальше!
Но, во всяком случае, чертовски досадно, что он стал так забывчив! Это второпях, оттого что отец ходил по участку и ждал. Теперь Элесеусу придется купить второй зонт, чтоб ходить с ним в Тронгейме, когда туда приедет. Ведь то, что у него будет два зонта, никакой разницы не составит. Однако он так сердит на себя, что соскакивает на землю и идет позади телеги.
Так им не удается особенно много побеседовать, потому что отцу приходится каждый раз оборачиваться и говорить через плечо. Он спрашивает:
– Ты надолго уезжаешь? – Элесеус отвечает:
– Недели на три, самое большее – на месяц.
Отец удивляется, как это люди не путаются в больших городах и не попадают невесть куда. Но Элесеус отвечает, что если говорить о нем, то он привык к городам и ни разу не плутал, с ним этого никогда не случалось.
Отцу совестно сидеть одному, он говорит:
– Нет, теперь поезжай ты, мне надоело!
Но Элесеус ни за что не хочет согнать отца с сиденья и предпочитает сесть сам. Но сначала они закусывают из большой отцовской котомки. Потом едут дальше.
Они подъезжают к двум нижним хуторам, и сразу видно, что они приблизились к селу, в обеих усадьбах белые занавески на маленьких оконцах, выходящих на дорогу, а на коньке сеновала укреплена жердь для флага в честь Семнадцатого мая.
– Это сам Исаак! – говорят люди на обоих хуторах, увидя проезжающих.
Наконец мысли Элесеуса настолько отходят от его собственной особы и его собственных дел, что он спрашивает:
– Зачем ты едешь сегодня?
– Хм! – отвечает отец. – Да низачем! – Но Элесеус ведь уезжает, так что не беда, если он и узнает: – Да вот, еду за кузнецовой Иенсиной, – признается отец.
– Стоило ли тебе ехать из-за этого самому, разве не мог бы съездить Сиверт? – спрашивает Элесеус.
Вот тебе и раз, Элесеус ничего не понимает; он думает, значит, что Сиверт поехал бы за кузнецовой Иенсиной после того, как она так заважничала, что уехала из Селланро!
Нет, в прошлом году насчет сенокоса у них было неважно. Правда, Ингер здорово работала, как и обещала, Леопольдина тоже делала свое, да, кроме того, у них были конные грабли. Но сено – частью тяжелая тимофеевка, а покос большой. В Селланро теперь большое хозяйство, у женщин много другой работы, помимо уборки сена: сколько скота, кушанье надо приготовить вовремя, да варить сыр, да сбивать масло, да стирать, да печь хлебы; мать и дочь выбивались из сил, Исаак не хотел пережить второе такое лето, он заявил, что Иенсина должна вернуться, если она свободна. Теперь Ингер тоже ничего не имела против, она опять образумилась и отвечала:
– По мне, делай, как хочешь!
Ингер стала теперь рассудительнее, немалая штука – вернуть себе разум, когда его потеряешь. Ингер уже не нужно тушить внутренний жар, не нужно держать в узде какое-то особенное буйство, зима остудила ее, жар у нее остался для домашнего употребления, она начала понемножку полнеть, стала красивая, статная. Удивительная она была женщина: она не увядала, не отмирала по частям; может быть, это происходило оттого, что цвести она начала так поздно. Бог знает, отчего все происходит, ничто не имеет одной-единственной причины, все имеет целый ряд причин. Разве Ингер не пользовалась величайшим уважением у кузнечих? За что кузнечихи могли ее осуждать? Благодаря обезображенному лицу она пропустила зря свою весну, потом ее посадили в искусственную атмосферу и на шесть лет оторвали от лета; так как в ней оставалась жизнь, осень ее поневоле должна была дать буйные побеги. Ингер была лучше всяких кузнечих, немножко поврежденная, немножко искривленная, но хорошая от природы, добродетельная от природы…
Отец и сын едут, подъезжают к гостинице Бреде Ольсена и ставят лошадь в сарай. Уж вечер. Они входят в дом.
Бреде Ольсену удалось снять этот дом; это был нежилой дом, принадлежавший торговцу, сейчас в нем устроены две комнаты и две каморки, он неплох и стоит на хорошем месте, заведение охотно посещается любителями кофея и жителями соседних сел и деревень, приезжающими к пароходу.
Кажется, на этот раз Бреде повезло, он попал на свое настоящее место и этим обязан своей жене. Действительно, мысль о кофейне и гостинице пришла жене Бреде, когда она продавала кофей на аукционе в Брейдаблике, очень уж весело было торговать, чувствовать между пальцами скиллинги, наличные деньги. С тех пор, как они попали сюда, дела идут отлично, жена продает теперь кофей всерьез и дает приют многим, у кого нет крыши над головой.
Проезжие ее благословляют. Конечно, ей помогает дочь, Катерина, она уже взрослая девушка и отлично прислуживает; но, конечно, это вопрос времени, потому что Катерине недолго придется пробыть в родительском доме и прислуживать. Но пока что оборот очень приличный, а это самое главное. Начало было очень хорошо и было бы еще лучше, если б торговец не подвел с крендельками и печеньем к кофею; а то в праздник Семнадцатого мая весь народ сидел и тщетно требовал хлеба к кофею, печенья! Это научило торговца запасаться печеньем к сельским торжествам.
Семья Бреде и сам он как-никак кормятся своим предприятием. Частенько обед состоит из кофея с черствым хлебом и печеньем, но это все-таки поддерживает жизнь, а дети приобретают благородную, можно даже сказать, изысканно благородную наружность. «Не у всех есть хлеб и кофей!» – говорят сельчане. Семья Бреде, по-видимому, живет хорошо, они даже держат собаку, которая обходит гостей, ластится, получает лакомые куски и жиреет. Такая жиренная собака еще как может рекламировать кухню и стол в гостинице!
Сам Бреде Ольсен играет в этом доме роль хозяина; попутно он успел упрочить свое общественное положение. Он снова состоит понятым и постоянным спутником ленсмана, и одно время к услугам его очень часто прибегали; но в последнюю осень дочь его Барбара не поладила с ленсманшей из-за безделицы, попросту сказать, из-за вши, и с того времени Бреде стали недолюбливать в доме ленсмана. Но Бреде от этого не очень внакладе, есть и другие господа, которые теперь обращаются к нему как раз для того, чтоб позлить ленсманшу; таким образом, он в большом фаворе у доктора, а пасторша, «так у той свиней-то столько нет, сколько раз она посылала за Бреде, их колоть», – это его собственные слова.
Но, конечно, частенько семье Бреде приходится туговато, они не все такие жирные, как собака. Ну да, слава богy, у Бреде характер легкий: «Дети все растут и растут!» – говорит он, хотя постоянно появляются новые малютки. Те, что выросли и уехали, заботятся о себе сами и изредка посылают кое-что домой: Барбара живет замужем в «Лунном», а Хельге служит в сельдяной артели; они уделяют родителям немножко провизии или денег, когда могут. Даже Катерина, прислуживающая дома, и та умудрилась сунуть отцу в руку пять крон как-то зимой, когда им пришлось очень туго.
– Вот так девчонка! – сказал Бреде и не спросил, откуда у нее бумажка и за что она ее получила. Так ведь и следует, дети должны любить родителей и помогать им!
В этом отношении Бреде недоволен сыном Хельге. Частенько Бреде стоит в мелочной лавке, окруженный слушателями, и развивает свои взгляды на обязанности детей к родителям.
– Взять для примера сына моего – Хельге: если он курит табак или выпьет рюмочку, я против этого ничего не скажу, все мы были молоды. Но непорядок, что он посылает нам письмо за письмом с одними поклонами. Непорядок, что он заставляет мать свою плакать. Это безобразие. В старину было по-другому: дети не успевали вырасти, как сейчас же поступали на службу и начинали помаленьку помогать родителям. Да так и должно быть! Разве не отец и мать носили их сначала под своим сердцем и трудились до кровавого пота, чтоб прокормить их, пока они не вырастут? А они это забывают!
И Хельге словно услышал речи отца, потому что вдруг пришло от него письмо с бумажкой, целых пятьдесят крон. И тут семья Бреде закутила вовсю, купили мяса и рыбы для варева и лампу с подвесками для парадной комнаты в гостинице.
День прошел, чего же больше? Жила и семья Бреде, жила, перебиваясь с хлеба на квас, но без больших трудов. Чего больше желать!..
– Вот так гости! – сказал Бреде, провожая Исаака и Элесеуса в комнату с висячей лампой. – Нет, что я вижу! Ведь ты, надеюсь, не уезжаешь, Исаак?
– Нет, я только к кузнецу, по делу.
– Так, значит, это Элесеус опять собрался на юг, по городам?
Элесеус привык к гостиницам, он располагается как дома, вешает пальто и палку на стену и заказывает кофей; закуска у отца с собой в котомке.