Катерина приносит кофей.
– Нет, пожалуйста, не платите! – говорит Бреде. – Я так часто бывал в Селланро, и вы меня угощали, а у Элесеуса я и посейчас записан в книгах. Не бери ни одной эре, Катерина.
Но Элесеус платит, вынимает кошелек и платит, а потом дает еще двадцать эре. Не безделица!
Исаак уходит к кузнецу, а Элесеус остается.
Он говорит, что нужно, Катерине, только самое необходимое, не больше; разговаривать же предпочитает с ее отцом. Нет, Элесеус не гоняется за девицами, его точно оттолкнуло от них когда-то, с тех пор он утратил к ним интерес. Может быть, в нем никогда и не было заложено любовного влечения, о котором стоило бы говорить, раз он живет так, зря. Редкий экземпляр в деревне, господин с тонкими руками и женской страстью к франтовству, зонтикам, тросточкам и галошам. Испортили, что ли, подменили этого непонятного холостяка? И усы-то у него не хотят как следует расти. Но может быть и так, что поначалу он и был правильно устроен для продолжения рода, а потом попал в искусственную обстановку и превратится в кастрата? Или же он так усердно занимался в конторе в мелочной лавке, что вся его непосредственность исчезла? Может быть, и так. Во всяком случае, он живет, добродушный и бесстрастный, немножко слабый, немножко апатичный, и уходит все дальше по своему ложному пути. Он мог бы завидовать любому человеку в деревне, но не способен даже на это.
Катерина привыкла шутить с гостями и поддразнивает Элесеуса, что, наверно, он опять едет на юг к своей душеньке.
– У меня другое на уме, – отвечает Элесеус, – я еду по делам, завязывать сношения.
– Не приставай с глупостями к приличным гостям, Катерина! – останавливает ее отец.
О, Бреде Ольсен так вежлив с Элесеусом, так почтителен, что прямо удивительно. Да ему и приходится быть таким, это очень умно, он должен в лавку в «Великом», он стоит сейчас перед своим кредитором. А Элесеус? Ха, ему нравится эта вежливость, и он милостиво отвечает на нее: «Ваше благородие!» – называет он Бреде в шутку и ломается. Рассказывает, что позабыл свой дождевой зонт:
– Мы как раз проезжали мимо Брейдаблика, и в эту минуту я и вспомнил про зонт.
Бреде спрашивает:
– Ведь вы, наверное, пойдете к нашему торговцу вечерком на стаканчик пунша?
Элесеус отвечает:
– Да, будь я один. Но со мной отец.
Бреде настроен приятно и продолжает разговор:
– Послезавтра приезжает сюда один человек, который возвращается в Америку.
– Он приезжал домой на побывку?
– Да. Он из верхнего села. Уезжал бог знает на сколько лет, а теперь прожил зиму дома. Чемодан его привез сюда подводчик, вот это так чемодан!
– Я сам частенько подумываю об Америке, – откровенно говорит Элесеус.
– Вы? – восклицает Бреде. – Да разве вам это нужно!
– Я, может быть, не остался бы там на вечные времена, не знаю. Но я уж много путешествовал, хотелось бы побывать и там.
– Разве что так. А они зарабатывают там пропасть денег, в этой Америке.
Вот, взять хоть этого парня, с которым я разговаривал: он устраивал эту зиму пиры за пирами у себя в селе, а когда приходит ко мне, то говорит: «Дай мне целый кофейник кофея и все, говорит, печенье, какое у тебя есть».
Хотите посмотреть его чемодан?
Пошли в коридор и осмотрели его чемодан. Чудо на земле, так и горит со всех сторон от металла и блях, с тремя пряжками, не считая замка.
– Не вскрыть отмычкой! – говорит Бреде, словно пробовал.
Они вернулись в комнату, но Элесеус вдруг притих. Этот американец из верхнего села уничтожил его, он совершал свои путешествия как самый важный чиновник; ясно было, что Бреде увлечен этим субъектом. Элесеус спросил еще кофе и попробовал тоже разыграть богача, потребовал к кофе печенья и покормил им собаку, но чувствовал себя ничтожным и обескураженным. Что такое его чемодан перед тем чудом! Вон он стоит: черная клеенка, углы потерлись и побелели, ручной саквояж, – ей-ей, он купит себе великолепный чемодан, как только приедет на юг, вот посмотрите!
– Вы напрасно беспокоитесь кормить собаку, – сказал Бреде.
И Элесеус опять почувствовал себя до некоторой степени человеком и закривлялся:
– Прямо колоссально, до чего жирна эта собака, – сказал он.
Одна мысль перегоняла у него другую, он прервал беседу с Бреде и вышел, пошел в сарай к лошади. Здесь он вскрыл конверт, лежавший у него в кармане.
Он просто сунул его тогда, не посмотрев, сколько в нем денег; он уж раньше получал такие письма из дома, и в них всегда лежало несколько кредиток, пособие на поездку. Что-то в нем теперь? Большой лист серой бумаги, разрисованный маленькой Ревеккой для братца Элесеуса, потом записочка от матери. А еще что? Ничего? Больше ничего. Никаких денег.
Мать писала, что не решилась больше просить денег у отца, потому что сейчас от капитала, который они получили за медную гору, почти ничего не осталось, все пошло на покупку «Великого», а потом на товары и на поездки Элесеуса. Придется ему на этот раз справиться как-нибудь самому, потому что деньги, какие еще есть, должны пойти сестрам, а то они останутся совсем уж безо всего. Счастливого пути и с любовью низкий поклон.
Никаких денег.
Своих денег на поездку на юг Элесеусу не хватало, он выскреб кассу в своей лавке и собрал не очень много. Ах, как же он сглупил, послав недавно своему поставщику в Бергене денежное письмо в уплату по нескольким счетам. Это могло бы подождать. Разумеется, он поступил очень легкомысленно: пустился в путь, не распечатав предварительно письма; он мог бы избавить себя от поездки в село со своим несчастным чемоданом. А вот теперь извольте радоваться…
Отец возвращается от кузнеца, удачно покончив дело: Иенсину отпустят с ним завтра. Иенсина не упрямилась, не заставила себя упрашивать, она сразу поняла, что им в Селланро нужна работница на лето, и согласилась поехать.
Опять правильное поведение.
Пока отец рассказывает, Элесеус сидит и думает о своем. Он показывает отцу чемодан американца и говорит:
– Как бы я хотел быть там, откуда приехал этот чемодан!
Отец отвечает:
– Да оно бы неплохо!..
Наутро отец собирается в обратный путь, запрягает лошадь и едет к кузнецу за Иенсиной и ее сундучком, Элесеус стоит все время и смотрит им вслед; когда они скрываются за опушкой леса, он расплачивается в гостинице и дает на чай:
– Пусть чемодан мой постоит у вас до моего возвращения, – говорит он Катерине и уходит.
Элесеус, – да куда же он идет? У него только одно место, куда пойти, – он поворачивает назад: приходится опять постучаться домой. Он идет по пустоши, прежней дорогой, стараясь держаться на таком расстоянии позади отца и Иенсины, чтобы они его не увидали. Так идет он дальше и дальше. И теперь начинает завидовать каждому хуторянину. Жаль Элесеуса, он совсем сбился с толку! Разве у него нет торговли в «Великом»? Да ведь не на чем разыгрывать барина, он совершает слишком много интересных поездок для завязывания сношений, они обходятся слишком дорого, он ездит недешево.
– Не надо быть мелочным, – говорит Элесеус и дает двадцать эре, когда мог бы обойтись десятью. Торговля не может прокормить этого расточительного человека, ему необходимы прибавки из дому. Сейчас участок в «Великом» дает картофель, ячмень и сено для домашнего обихода, но остальные припасы приходится посылать из Селланро. Это все? Сиверт возит товары Элесеусу бесплатно с пристани. Все ли? Мать должна добывать ему денег от отца на разъезды. А теперь-то все ли? Самое худшее осталось.
Элесеус действует как безумец. Ему так льстит, что люди приходят из села за покупками в «Великое», что он с радостью отпускает им в кредит; когда об этом узналось, народу стало приходить все больше и больше, и все забирают в кредит, творится черт знает что; Элесеус очень добр и отпускает, лавка опустошается, снова наполняется. Все это стоит денег. Кто же платит? Отец.
Вначале мать его была верным адвокатом. Элесеус считался в семье светлой головой, ему надо дать настоящий ход; вспомни, как дешево он купил «Великое» и как он точка в точку угадал, сколько за него дать! Когда отец говорил, что из его торговли выходит чепуха, мать отвечала: «Что ты понимаешь!» Она даже сердилась за такие грубые выражения, выходило чуть ли не так, что почтенный Исаак слишком неуважительно относится к Элесеусу.
Ну да, мать сама путешествовала, повидала свет, она понимала, что, в сущности, Элесеус пропадает в деревне, он привык к лучшим условиям жизни, стал общительнее и подвижнее, ему недоставало здесь общества равных ему по развитию. Он слишком много тратил на нестоящих людей, но это он делал не по испорченности и не для того, чтоб разорять родителей, а исключительно из благородства и доброты характера, ему хотелось помочь людям, стоящим ниже его. Господи, да ведь во всей округе только у него одного и есть белые носовые платки, которые постоянно приходится стирать. Когда люди доверчиво обращались к нему за кредитом, если бы он ответил: «нет», это поняли бы так, что он не такой добрый человек, каким его все считали. Кроме того, в качестве местного горожанина и гения у него были особые обязанности.
Все это мать принимала во внимание.
Но отец, не понимавший по этой части ни аза, раскрыл ей однажды глаза и уши:
– Посмотри, вот что осталось от денег, какие мы получили за медную гору!
– Так, – сказала она, – а остальные где?
– Их забрал Элесеус.
Она всплеснула руками и воскликнула:
– Нет, пора ему взяться за ум!
Бедный Элесеус, он так изболтался, стал таким никчемным. Ему следовало бы все время оставаться деревенским жителем, теперь он человек, научившийся писать буквы, у него нет инициативы, нет глубины. Но он вовсе не злодей и не исчадие ада, он не влюблен и не честолюбив, он почти ничто, даже и ничтожество-то не очень большое.
На этом молодом человеке словно лежит печать какого-то несчастья и обреченности, словно заложена в нем какая-то порча. Пожалуй, было бы лучше, если б добрый окружной инженер не заметил его в детстве и не брал к себе в город, чтоб сделать из него человека; должно быть, у мальчика подрезали корни, и он зачах. Все, что он затевает, указывает на какой-то таящийся в нем дефект, какую-то черноту на светлом дне…