Он все идет и идет. Телега проезжает мимо «Великого», Элесеус сворачивает в сторону и тоже обходит «Великое»; что ему делать дома, в своей лавке?
Телега подъезжает к Селланро ночью, Элесеус подходит следом за нею. Он видит, как Сиверт выходит во двор и удивляется при виде Иенсины; они здороваются за руку и оба улыбаются, потом Сиверт берет лошадь и уводит ее в конюшню.
Элесеус отваживается подойти ближе; гордость семьи теперь отваживается подойти. Он не идет, он крадется, застает Сиверта в конюшне.
– Это я, – говорит он.
– И ты тоже! – говорит Сиверт и опять удивляется, Между братьями начинается тихий разговор: не упросит ли Сиверт мать, чтоб она дала сколько-нибудь денег на дорогу, пусть выручит его. Так, как сейчас, больше не может продолжаться, Элесеус устал, он давно уже об этом думал, это должно случиться сегодня же ночью, большое путешествие, Америка, сегодня же в ночь.
– Америка? – громко произносит Сиверт.
– Тише! Я давно об этом думал, теперь ты должен уговорить мать. Так больше нельзя, и я давно об этом думал.
– Но в Америку – как же так? – говорит Сиверт. – Нет, не надо этого делать!
– Непременно. Я сейчас же уйду и захвачу пароход.
– Тебе, верно, надо поесть?
– Я не голоден.
– А поспать?
– Нет.
Сиверт любит брата и отговаривает его, но Элесеус стоек, раз в жизни он стоек. Сиверт совсем сбит с толку, сначала он взволновался при виде Иенсины, а теперь вдруг Элесеус хочет покинуть родину, все равно что этот свет.
– А как же «Великое»? – спрашивает Сиверт.
– Пусть достанется Андресену, – отвечает Элесеус.
– Как же оно может достаться Андресену?
– Разве он не женится на Леопольдине?
– Не знаю. Да, наверно, женится.
Они говорят шепотом и не могут наговориться. Сиверт предлагает позвать отца, чтоб Элесеус поговорил с ним сам, но… «Нет, нет!» – шепчет Элесеус, он не может, у него никогда не хватало храбрости встречаться лицом к лицу с подобными опасностями, ему всегда был нужен посредник.
Сиверт говорит:
– А мать, ты ведь знаешь, какая она. Тебе не избежать слез и уговоров.
Она не должна знать.
– Нет, – соглашается Элесеус, – она не должна знать. – Сиверт уходит, пропадает на целую вечность, потом возвращается с деньгами, – много денег:
– Вот, больше у него нет. Как думаешь, довольно? Сосчитай, он не считал.
– А что отец сказал?
– Да ничего особенного. Подожди минутку, я сейчас оденусь и провожу тебя.
– Не надо, ложись спать.
– Ну, ты что же, боишься остаться один в темноте, в конюшне? – спрашивает Сиверт со слабой попыткой подбодриться.
Он уходит на минуту и возвращается одетый, на плече у него отцовская котомка с припасами. Когда они выходят из конюшни, их встречает отец:
– Я слышал, ты собираешься уехать очень далеко? – говорит он.
– Да, – отвечает Элесеус, – но я вернусь.
– Ну, ну, что же это я тебя задерживаю, – бормочет старик и круто поворачивается. – Счастливого пути! – как-то странно взлаивает он и поспешно уходит.
Братья спускаются по направлению к равнине, пройдя немного, садятся и закусывают, и оказывается, что Элесеус очень голоден, он никак не может наесться. Стоит чудесная весенняя ночь, на холмах во многих местах токуют тетерева, и этот родной звук на минуту сжимает изгнаннику сердце:
– Какая хорошая погода, – говорит он. – А теперь иди домой, Сиверт!
– Ну, – говорит Сиверт и идет дальше.
Они проходят мимо «Великого», мимо Брейдаблика, все время то тут, то там на холмах токуют тетерева, это не духовая музыка, как в городах, нет, но это голоса, благовест, весна пришла. Вдруг слышится с вершины дерева первая пташка, она будит другую, со всех сторон несутся вопросы и ответы, это больше, чем песнь, это славословие. Должно быть, изгнанник чувствует что-то вроде тоски по родине, какую-то безнадежность, он едет в Америку, и никто не созрел для этого путешествия так, как он.
– Ну, а теперь, Сиверт, тебе пора поворачивать! – говорит он.
– Хорошо-хорошо, – отвечает брат, – раз тебе так хочется.
Они садятся на опушке и видят впереди село, торговую площадь, пристань, гостиницу Бреде; несколько человек копошатся возле парохода, готовясь к отплытию.
– Однако мне, пожалуй, некогда сидеть, – говорит Элесеус, вставая.
– Жалко, что ты так далеко уезжаешь, – говорит Сиверт.
Элесеус отвечает:
– Да ведь я вернусь. И тогда у меня будет не какой-нибудь клеенчатый чемодан для разъездов!
Прощаясь, Сиверт сует брату в руку какую-то вещичку, завернутую в бумагу.
– Что это? – спрашивает Элесеус. Сиверт отвечает:
– Пиши почаще! – И уходит.
Элесеус развертывает бумажку и смотрит: это золотая монета, те двадцать крон золотом!
– Нет, не надо, зачем ты это! – кричит он.
Сиверт не останавливается.
Пройдя немного, он поворачивает назад и опять садится на опушке. Внизу у парохода становится все оживленнее, он видит, как люди поднимаются по трапу, вот поднимается брат, пароход отчаливает. И Элесеус уезжает в Америку.
Он так и не вернулся.
Глава X
По направлению к Селланро поднимается удивительная процессия, пожалуй, немножко смешная, если смотреть на нее как на процессию, но не только смешная: три человека с огромными ношами, с мешками, свисающими у них вдоль груди и спины. Они идут гуськом и шутливо перекликаются между собой, но нести им тяжело. Первым в процессии идет маленький доверенный Андресен, да, впрочем, и процессия-то – его: он снарядил самого себя, Сиверта из Селланро и еще третьего, Фредрика Стрема из Брейдаблика, в эту экспедицию. Чертовски забавный человек этот доверенный Андресен, одно плечо у него перегнулось совсем к земле, а куртка съехала чуть не до полспины, так он идет, но упорно тащит свою ношу.
Он не купил по-настоящему «Великое» и торговлю после отъезда Элесеуса, на это у него нет средств; но у него есть средство получше: выждать время и, может быть, получить все задаром. Андресен далеко не дурак; пока что он арендовал участок и понемножку торгует. Он обревизовал товарную наличность и нашел множество непродажных предметов в лавке Элесеуса, вроде зубных щеток, невышитых дорожек для стола, даже птичек на стальной проволоке, которые пищат, если их подавить в надлежащем месте.
Со всеми этими товарами он пустился в странствие, он надумал продать их рудокопам за скалой. Еще со времен Аронсена он знает по опыту, что рудокопы при деньгах покупают все на свете. Сейчас его сердит только то, что пришлось оставить дома шесть деревянных лошадок-качалок, купленных Элесеусом в последнюю поездку в Берген.
Караван входит во двор Селланро и снимает с себя вьюки. Отдыхают недолго; напившись молока и предложив, для потехи, свои товары всем обитателям хутора, они вскидывают вьюки на плечи и идут дальше. Затеяли-то они не одну только потеху. Они шагают по лесу в южном направлении.
Идут до полудня, обедают и идут до вечера. Потом ужинают и ложатся, спят часок-другой. Сиверт спит сидя на камне, который он называет мягким креслом.
О, Сиверт в таких делах очень умен. Ведь солнце за день накалило камень, сидеть и спать на нем очень приятно, товарищи его не так сведущи и не слушаются советов, они ложатся на вереск и просыпаются с ознобом и насморком. Проснувшись, они завтракают и идут дальше.
Идут и прислушиваются, не услышат ли шума взрыва; они рассчитывают среди дня набрести на людей и шахты, работы, наверное, отошли уже далеко от моря по направлению к Селланро. Взрывов не слышно. Они идут до полудня, не встретив людей, но изредка проходят мимо больших ям в земле, выкопанных людьми для разведки. Что же это значит? Должно быть, на том конце скалы руда необыкновенно богата, они работают в чистейшей полновесной меди и почти не двигаются вверх от моря.
После полудня они натыкаются на несколько шахт, но народа не видать. Идут до вечера и уже внизу видят море, проходят пустыней покинутых шурфов и не слышат ни единого взрыва. Это поразительно, но надо поужинать и лечь соснуть – вторая ночь под открытым небом. Они совещаются: уж не кончились ли работы? Не повернуть ли им назад со своими товарами?
– И речи быть не может! – говорит доверенный Андресен.
Утром к месту их ночлега подходит человек, бледный, изнуренный человек, он хмурит брови и смотрит на них, пронизывает их взглядом:
– Это ты, Андресен? – говорит человек.
Это Аронсен, торговец Аронсен. Он не прочь выпить с караваном горячего кофею и закусить и присаживается:
– Я увидел ваш дым и захотел посмотреть, что это такое, – объясняет он. – Я подумал: вот увидишь, они взялись за ум и возобновили работу. А оказывается, это только вы! Куда вы собрались?
– Сюда.
– А что несете?
– Товары.
– Товары? – кричит Аронсен. – Вы пришли сюда продавать товары? Кому?
Здесь нет народу. Все уехали в субботу.
– Кто уехал?
– Все. Здесь никого нет. А если бы и были, так у меня довольно товаров. У меня полная лавка. Вы можете купить товары, если хотите.
Ах ты господи, опять торговцу Аронсену не повезло: работа на руднике прекратилась.
Они успокаивают его второй кружкой кофея и расспрашивают.
Аронсен подавленно мотает головой:
– Этому слов нету, это просто непонятно! – говорит он. – Все шло хорошо, он продавал свои товары и копил деньги, поселки вокруг благоденствовали, обзавелись манной кашей, новыми школами, лампами с подвесками и городской обувью. И вдруг господа находят, что больше не стоит работать, и прекращают.
Не стоит? Ведь до сих пор стоило же? Разве медная лазурь не выходит на белый свет после каждого взрыва? Это просто обман.
– И они не думают о том, что ставят такого человека, как я, в величайшее затруднение. Но, должно быть, оно так и есть, как они говорят, и опять всему виноват этот Гейслер. Не успел он приехать, как работа прекратилась, точно он пронюхал.
– Разве Гейслер здесь?
– Еще бы не здесь! Его следовало бы пристрелить. Он приехал однажды с пароходом и сказал инженеру: «Ну, как дела?» – «На мой взгляд, хорошо», – ответил инженер. А