Ночь мама провела в доме водителя. Ее накормили, выслушали про бабушку в больнице. Водитель обещал утром же отвезти ее в Змейку.
Мама рассказывала, что в ту ночь плакала, как никогда в жизни. Особенно в тот момент, когда думала о еловых лапах, которые завернула в мокрую марлю, чтобы довезти свежими. А также о шоколадных конфетах, которые растаяли, потому что она положила сумку ближе к работавшему мотору.
Утром водитель довез ее до какой-то развязки, от которой она еще три километра шла пешком. На порог больницы она буквально упала. Хорошо, что в тот день дежурила врач родом из бабушкиного и маминого села.
– Ольга, откуда ты здесь? – ахнула она, увидев маму, которая лежала на стульях в приемном покое.
– А вы откуда, тетя Фатима? – спросила мама.
– Они меня так замучили, что лучше я дежурить буду, чем еще пять минут с ними проведу! – закричала тетя Фатима, счастливая жена, мать двоих сыновей и одной дочери, бабушка семерых внуков и прабабушка двоих. И все они собрались на праздники в отчем доме. – Слушай, это не дом, это дурдом! Я люблю детей, внуков, но не в таком количестве и не в одном месте! У меня так голова от них разболелась, что только здесь прошла! Невестки плиту не могут поделить, наперегонки готовят. Если я еще что-нибудь съем, в халат не влезу. Ой, что я говорю! Твоя мать с ума сошла! Ты знаешь, что тебя милиция ищет?
– Из-за елки? – уточнила мама, поскольку в случае всех происшествий в селе она всегда оказывалась первой и главной подозреваемой.
– Какой елки? О чем ты говоришь? Мария думала, что тебя опять украли! И на этот раз окончательно! Тетя Тая позвонила мне и сказала, что ты приехала и белишь печку, а потом уехала, и никто не знает куда. Вроде бы на мосту тебя последний раз видели. Тетя Тая подумала, что ты решила уже наконец сброситься в Терек. Но кто ж в это поверит? Так что мы подумали, что тебя опять украли! И даже выпили за это. Бабушка сначала радовалась, а потом переживать начала.
– За кого? За жениха или за меня?
– Что ты говоришь? Конечно, за тебя! Она боялась, ты убьешь жениха и тебя в тюрьму посадят. Репортаж собиралась писать про… не помню, как она говорила… Ну, что нельзя девушек воровать. Что это – пережитки прошлого, которым не место… Слушай, она так красиво говорила, что я не повторю. Как песню пела. Даже я решила своему мужу сказать, что он пережиток, раз меня украл. На ноги твоя мать подняла всех – даже в Орджоникидзе! По всем семьям тебя искали! А ты будто в Терек упала! Никто тебя не воровал и даже не собирался. Ну, из приличных семей. Но Мария решила, что тебя украл тот, кто про тебя не знал. И опять всех на ноги поставила. По дальним селам тебя искать начали. Может, до сих пор ищут. А я Марии укол поставила, чтобы она поспала немного. Ладно, пойду позвоню домой, пусть племянник мужа отбой дает. Он у меня в милиции работает.
– Я спать хочу и есть. И мне бы помыться, – сказала мама.
Она помылась, переоделась в больничное – тогда выдавали и ночнушки, и халаты, и даже тапочки. Съела то, что осталось от завтрака, и легла в палате, где спала бабушка. Мама увидела бабушку, которая улыбалась во сне, и тоже уснула спокойно, впервые за многие сутки. Проснулась от бабушкиного крика.
– Нет, я точно своей смертью не умру! – кричала она. – Как ты здесь? Почему в больнице? Ты жива? Тебя не украли?
– Мамочка, я тоже рада тебя видеть. С Новым годом, кстати.
– Ты зачем приехала? Кто тебя звал? – продолжала возмущаться бабушка.
– В редакции сказали, что ты в больнице, с сердцем плохо, я переживала. Еле добралась, – ответила мама.
– Нет, даже здесь покоя нет. Куда мне еще скрыться, чтобы текст дописать? Фатима, переведи меня куда-нибудь, где меня никто не найдет! – кричала бабушка.
Позже, успокоившись, она объяснила, что давно пользуется близким знакомством с главврачом больницы. И уже не в первый раз ложится именно сюда. Бабушка писала книгу про совхоз имени Ленина. Материал давно собран, несколько десятков интервью. Но от написания полноценного произведения все время отвлекали насущные дела в редакции. То одно, то другое: то в типографии что-то случится, то надо ехать в срочную командировку. Вот бабушка и придумала, что ляжет на недельку в больницу – якобы с сердцем, и спокойно поработает. Один раз легла и действительно – ей хорошо работалось. Она отвлекалась только на время завтраков, обедов и ужинов. Да и то исключительно потому, что Фатима стояла рядом и настаивала на приеме пищи. Работа над книгой шла быстро. Требовался лишь финальный рывок. И бабушка легла в больницу под Новый год – время затишья. Ей непременно хотелось закончить книгу за неделю. Но тут вдруг ей на голову свалилась дочь. Да так свалилась, что сначала то ли утопилась, то ли замуж наконец позволила себя украсть.
– Мам, это я с тобой умру! Ну кому в голову придет ложиться в больницу, чтобы поработать? Ты дома не могла книгу писать? Или предупредила бы меня! Я должна была догадаться, что у тебя все хорошо, просто книгу решила закончить?
– Нигде мне нет покоя. Фатима, где у тебя самое спокойное место в больнице? Вот туда меня переведи! И отправь уже Ольгу домой! – закричала бабушка, хотя тетя Фатима стояла рядом.
– Нет, я не уеду. Я тоже хочу спокойно полежать. У меня был нервный срыв и развилась тахикардия. Тетя Фатима, можно мне капельницы какие-нибудь поделать с витаминами?
– Можно, дорогая, ты какие витамины хочешь? – Тетя Фатима не знала, на какую из пациенток реагировать. Бабушке она не могла отказать, потому что очень ее уважала, а маме действительно не помешали бы витамины внутривенно. Совсем бледная, аж серая.
Неизвестно, чем бы кончился их спор, если бы тетю Фатиму не вызвали к телефону – звонили из сельсовета. Требовали срочного ответа – это Ольга надругалась над голубыми елями, росшими перед органом местной власти, или искать другого виновного?
– Так отпилила, что это уже не елки, а кустики какие-то. Как теперь делегации встречать? Что они увидят? Что о нас подумают? Это точно Ольга! – кричал председатель сельсовета, оторванный от праздничного стола и вызванный на работу. Если бы речь шла о других елках, да никто бы не заметил. Но других не имелось, а эти три, голубые, были символом власти.
– Как она могла отпилить, скажи мне? – закричала в ответ тетя Фатима. – Я сейчас от нее вышла! Лежит в палате под капельницей. Ложку поднять не может, такая слабая. Как она могла пилу удержать? Не знаю, я тебе сейчас как доктор говорю – я ее госпитализирую из-за слабости состояния. Такой слабости, что еще неделю здесь пролежит. Мария? Что Мария? Ты разве не знаешь, что она сердечница? Ты ей еще про елки расскажи, и сам сюда приедешь, обещаю. Только не в палату, а в морг, потому что сначала я приеду к тебе, убью, довезу до своего морга и красиво все оформлю. Или ты сейчас забываешь про свои елки и сажаешь на их место жасмин или сирень – что тебе больше нравится, или мы с тобой больше не родственники!
Да, как часто случается, тетя Фатима приходилась дальней родственницей по тетке жене председателя сельсовета.
Тетя Фатима, даром что главврач, умела быть очень убедительной. В палату она буквально ворвалась.
– Так, лежите обе! И чтобы никаких мне тут скандалов! – велела она. – Одна пишет, другая капается!
Мама рассказывала, что это было лучшее начало года в ее жизни. В палате пахло еловыми ветками. Бабушка писала, она читала. Потом они выходили вместе на прогулку в больничный двор, разговаривали или молчали. Иногда бабушка советовалась с мамой – как лучше назвать главу или стоит ли упоминать имя какого-то человека. После обеда обе засыпали. А вечером разговаривали, мама читала бабушке, у которой уставали глаза от собственных заметок и рукописей, вслух. Они снова отправлялись на прогулку, ужинали. Вечером бабушка раскладывала пасьянс на желание, а мама уходила в кабинет тети Фатимы. Приезжал ее муж, дядя Алик, и они с мамой играли в нарды. Тетя Фатима просила маму приезжать в больницу почаще – Алик такой счастливый ходил, такой спокойный, просто не муж, а сокровище. Пусть они еще поиграют, чтобы Алику надолго хватило.
Мама, когда звонила и не заставала бабушку в редакции или когда та сообщала, что ложится в больницу, всегда уточняла:
– Ты по-настоящему или работать?
Даже когда бабушку забрали с инфарктом, она накануне сказала маме, что, скорее всего, поедет «поработать» – надо большой материал написать. Будто чувствовала. Мама такая же. Когда я звоню, мне приходится кричать, умолять, шантажировать, ловить на слове, чтобы узнать правду. Мама ни за что не сознается – плохо ей по-настоящему или просто стало грустно или тоскливо.
Вот что обычно люди берут в больницу? Предметы личной гигиены, тапочки, халат, полотенце. Что взяла с собой моя мама? Сигареты, зажигалку, книжку, очки, бутылку коньяка.
Это я узнала уже следующим утром. А вечером накануне укладывала в пакет туалетную бумагу, гель для душа, шампунь, тапочки, кружку, ложку, вилку. За продуктами собиралась сбегать утром. Вечером же я понимала, что у мамы может не оказаться ни халата, ни смены белья. Съездила в магазин, купила все – от халата до трусов. Утром купила продукты. Мне стало плохо, когда я проходила мимо нашей местной «Шоколадницы». Я не знала – зайти и купить сырники или нет? Накатила паника – а вдруг мама захочет сырников? Я, стоя перед кафе, расплакалась. Сырники, я думала о сырниках. Мое подсознание цеплялось за какие-то очевидные, понятные, простые вопросы. Купить сырники или нет? Все ради того, чтобы не думать о главном – насколько плохо маме и как я переживу следующую неделю.
Когда это было? Уже три года прошло. Почти четыре. Или больше? Я не помню. Иногда кажется, что все это случилось буквально вчера. Иногда – в прошлой жизни. Как раз тогда, когда мама попала в аварию в Тверской области. Как обрывается сердце и падает вниз, в пятки, я точно могу описать, в деталях. Как в голове обнаруживается пустота, а на глаза наваливается пелена, уж извините за банальность. В стрессовых ситуациях мы все становимся банальными и предсказуемыми. Все чувства описываем одинаковыми словами. Действия совершаем на автомате.