Я смотрела в мамину карту. Почерк врачей умею разбирать с того же подросткового возраста. В том месте, где требуется указать телефоны родственников, стоял жирный прочерк.
– Пожалуйста, запишите телефоны. Если что-то будет нужно, звоните, – сказала я медсестре.
Я диктовала телефоны, имена. Дочь, зять, старший внук, сиделка, домработница, близкая подруга дочери, соседка, близкий друг зятя. Медсестра замерла и в какой-то момент перестала записывать.
– Что-то не так? – спросила я.
– Почему она сказала, что у нее никого нет? Вообще никого! – воскликнула медсестра.
– Вот этого я не знаю, – ответила я.
– Может, вы ее обижаете? Или зять обижает? – Медсестра все еще переживала из-за того, что я узнала о ее личной жизни больше, чем должна была. И все еще хотела вызвать во мне чувство вины.
Пришлось привести медсестру в палату, чтобы та убедилась в том, что зять сидит рядом с тещей, веселит ее как может, притащил цветы, стопку книг и в данный момент даже подкладывает ей под голову дополнительную подушку, привезенную из дома.
– Ничего не понимаю, – призналась медсестра, – она говорила, что у нее никого нет из родных.
– А вы не интересовались, почему мама не хочет со мной жить? – спросила я.
– Нет, а почему? – опешила медсестра.
– Потому что я мешаю ее личной жизни. Понимаете, она планирует еще раз выйти замуж. И не хочет, чтобы я стояла на пути ее счастья.
– Еще раз? – Медсестра, кажется, не подозревала, что у удивления тоже существует несколько стадий.
– Ага, в шестой, если считать официально. А про неофициально я со счета сбилась.
Медсестра кивнула, потеряв дар речи.
– Так, мам, и почему ты прикинулась сиротинушкой? Телефон у тебя рядом, заряжен, почему ты не отвечала на мои звонки? – спросила я, когда медсестра вышла из палаты.
– Я оставляла, это они не записали! – объявила мама, тоже избрав тактику нападения. – Ладно, я думала, что тебе так будет интереснее. – Она изобразила придурковатый взгляд Мальвины.
– Мам, ты хоть знаешь, сколько времени я провела на телефоне, разыскивая тебя по всем больницам?
– Манечка, разве ты не журналист? Тебе не стоит терять хватку. – Мама все еще изображала Мальвину. – Ты не представляешь, что я пережила за это время. И ты еще на меня кричишь! Прости, дай мне телефон. Да, это Владик звонит. – Мама очень обрадовалась звонку и немедленно схватила телефон.
– Кто такой Владик? – спросила я, едва сдерживаясь. Как же мне хотелось заорать или хоть как-то выразить все, что я в тот момент чувствовала. Какому-то Владику мама отвечает, а мои звонки игнорировала! Кажется, я как-то лихо сдвинула кровать вместе с тумбочкой. Поближе к окну. Одним махом. Странно, что тумбочку об стену не шарахнула, а ведь так хотелось.
– Как кто? Врач «Скорой»! Такой замечательный мужчина. Беспокоится обо мне. Да, дорогой, все хорошо. Дочь приехала, опять меня до нервного срыва доводит. Скандал мне устраивает. Вот прямо сейчас стоит и устраивает. Вот зачем приехала? Да, дорогой, конечно, я помню. Обязательно. Сейчас вырвусь отсюда и сразу встретимся.
Мама хихикала в трубку. Я хотела ее убить прямо там.
– И зачем, прости, ты собираешься встречаться с врачом «Скорой»? – спросила я, когда мама, еще несколько раз хихикнув в трубку, наконец распрощалась с Владиком, сказав, что она его целует. Мне она никогда так не говорит на прощание – мол, целую тебя. А Владика какого-то – так пожалуйста.
– Затем. У меня может быть личная жизнь? – возмутилась мама.
– Может, конечно. Только почему-то последствия твоей личной жизни расхлебывать должна я.
– Ой, и что ты такого расхлебывала, интересно знать?
– Двух твоих последних мужей мне пришлось хоронить, если ты забыла. А родственники твоего, так сказать, гражданского мужа, не помню, какого по счету, до сих пор считают меня родней и звонят. Хорошо, что твоя последняя попытка выйти замуж ничем не закончилась.
– Я бы прекрасно вышла замуж, если бы ты мне все не испортила!
Да, мне пришлось рассказать маминому жениху, что он не жилец. И мама моя, можно сказать, носит официальный титул «черная вдова». Да, я в курсе, что он на пять лет младше моей мамы, предпоследний муж был младше на десять, и ему это не помогло. Скончался. Правда, быстро, без мучений. Тромб оторвался. Нет, мама недолго его оплакивала. И да, снова вышла замуж. Так что мое дело предупредить.
Жених сбежал под благовидным предлогом – лег в больницу на обследование. Простата замучила. Возможно, потребуется операция. Естественно, мама не стояла у плиты, колдуя над паровыми котлетками, и не неслась с кастрюлькой с бульоном в больницу к жениху. Пару раз позвонила – и все.
Впрочем, это даже хорошо, что она к нему не приехала. Иначе он точно бы попрощался с жизнью. Мама же не умеет наносить визиты куда бы то ни было в спокойном режиме. Для нее каждое появление у нас в доме, на выступлении внучки, даже в районной аптеке – как выход на театральную сцену.
Как-то она приехала к нам в гости в приличном виде. То есть в виде бабушки. Но потом скрылась в комнате и затихла. Я подумала, что она прилегла отдохнуть, и решила ее не тревожить. Но моя на тот момент четырехлетняя дочь, бабушкина любимая внучка, решила ее проведать. В том, что дочь начала поздно говорить, лет в пять, – точно вина ее бабушки. Я была на кухне и заваривала чай, когда дочь заорала как резаная. Кинув чашку, я побежала на крик. Мама лежала на диване, укрывшись пледом. Вместо бабушкиного лица из-под пледа торчала волчья морда. Бабушка, то есть волк, тянула руки к внучке и говорила: «Иди ко мне, моя девочка, я тебя съем». Дочь вопила, я от неожиданности и бессилия застыла на пороге. В голове крутилась одна мысль: «Ну вот зачем она это делает?»
Мне пришлось содрать с бабушки маску волка, которую она нацепила, и отпаивать дочь валерьянкой, смешанной с пустырником.
– Мам, ты совсем уже ку-ку? – Я даже заикаться начала от возмущения.
– Ну ты же запретила мне выскакивать из-за угла и пугать ребенка! Щекотать ее нельзя, игрушечный пистолет ей дарить нельзя. Ничего нельзя! Как я должна с ней играть? – Мама не понимала, из-за чего я ору дурниной.
– По-твоему, это нормальные игры? Посмотри, до чего ты ее довела! – вопила я.
Дочь кое-как успокоилась, но от бабушки шарахалась весь остаток дня. После этого все наши достижения в смысле логопедии обнулились. Дочь вообще замолчала, как было и в прошлый раз, когда бабушка неожиданно выскочила из-за угла и крикнула «бу».
– Ты ей что, про Красную Шапочку не читала? – Мама всегда убеждена, что ничего плохого не делала. – Разве она не понимает, что волк в виде бабушки – это сказка?
– Мам! Она маленький ребенок!
– Вечно ты всем недовольна. Ты нервная, вот и ребенок у тебя психует. Я-то тут при чем? Что я такого сделала?
Действительно, что такого? Просто тихо и мирно поиграла с внучкой в Красную Шапочку. До нервного срыва у Шапки и Шапкиной мамы.
Едва воспоминания о бабушке-волке стерлись, как мама снова приехала в гости. Кажется, на дворе стоял май. Солнечный день, и все такое. Мама появилась на пороге в маске Снегурочки. Причем такой, которая закрывает половину лица, оставляя свободным только рот. Ладно бы еще глаза-дырки, так там еще и кокошник здоровенный. Зрелище не для слабонервных, если честно. Даже волк как-то милее выглядел, чем эта Снегурочка.
– Мам, ты хорошо себя чувствуешь? – уточни-ла я.
– Да, а что? – удивилась она.
– Ну май на дворе…
– Ты же запретила мне пугать ребенка! Только не говори, что она и Снегурочки боится!
– Такой даже я боюсь! Чуть не описалась. Снимай эту чудовищную маску немедленно, иначе в дом не пущу. Твоя внучка только начала шипящие произносить.
Мы препирались на пороге еще минут пять. Мама продолжала стоять в образе Снегурки, что придавало особый трагикомизм ситуации. Я ору, Снегурка орет. Из комнаты вышла дочь, чтобы узнать, почему в доме стоит крик. И что случилось? Конечно, она вжалась в стену и заплакала. Помимо звуков, логопед проходила с ней времена года. И дочь твердо выучила, что в мае не бывает Снеговиков, Дедов Морозов, Снегурок и прочих зимних персонажей, потому что весна. А весной жаворонки прилетают, цветы распускаются и прочая красота расцветает. Дочь выучила стишок про «травка зеленеет, солнышко блестит, ласточка с весною в сени к нам летит». А тут на тебе – бабушка-Снегурка в гости пожаловала.
– Нет, я так больше не могу! – закричала бабушка и вышла из квартиры.
Конечно, потом она плакала у подъезда, я спускалась и извинялась, просила вернуться, бабушка заламывала руки. Целый спектакль на глазах у благодарных зрителей-соседей.
Оказалось, что мама в маске Снегурочки даже в такси ехала, и таксист ей ничего не сказал. И консьержка вежливо поздоровалась и тоже ничего не сказала. А то, что какая-то девушка выскочила из лифта и отказалась с ней ехать, так та сама дура психованная.
Кое-как я вернула маму в дом, слушая, как она в такси расковыривала пальцем глаза-дырки в маске, чтобы лучше видеть. И как долго пристраивала убор на голове для красоты и доступа воздуха. Именно из-за этого брови Снегуркиной маски начинались практически у маминого рта.
– Мама, завтра я не могу к тебе приехать, – сказала я, переборов желание что-нибудь разбить. – Приеду послезавтра. Постарайся хорошо себя вести!
Я снова поблагодарила врача, которая вколола мне ботокс во все лицевые мышцы. Иначе я обросла бы морщинами, причем глубокими, в то же утро. Но из-за мамы даже ботокс не выдерживал эмоциональной перегрузки и быстро рассасывался.
– Я уже забыла, когда вела себя плохо, – огрызнулась мама. – Совсем с вами приличная стала. Надоело уже. Владик меня именно в эту больницу отвез. Договорился. А ты не договорилась! Он позвонил узнать, как я себя чувствую. Ты же не позвонила!
– Мама! Я вообще не знала, в какой ты больнице! – закричала я. – Миллион раз звонила. Проверь непринятые входящие вызовы! Ты не брала трубку!