Но в отличие от мамы, я не рву связи. Мне важно сохранить общение, пусть и редкое – поздравить с праздниками, с днем рождения.
Я умею шить, вязать, готовить, торговаться на рынке, находить то, что найти невозможно, включая аленький цветочек. Я не хотела, меня жизнь заставила. Или мама. Она, кстати, считала это своей главной задачей – научить меня не жить, а выживать. Не наслаждаться, а преодолевать.
Кажется, я слишком долго таращилась в окно, когда заведующая произносила свою речь. Опять же спасибо ботоксу и волшебным рукам моего врача – я все еще изображала застывшую вежливую улыбку.
– Что на сей раз? – спросила я у заведующей тоном, каким уставшая многодетная мать интересуется у воспитательницы детского сада, что натворил ребенок. Съел пластилин? Заглядывал девочке под юбку? Сказал нехорошее слово? Размазывал козявки по шторе? Господи, какая ерунда по сравнению с тем, что у младшего режутся зубы и он уже всю грудь съел. Сил нет терпеть. А старший каким-то образом разбил лампу в спортивном зале. Чтобы поменять лампу, нужно вызывать пожарных – высоко, на стремянке не дотянешься. И лампы не обычные, а специальные. Или оплачиваешь замену лампы, или ребенка выгоняют из секции.
Бедная, измученная мать даже в стрессовой ситуации может думать только об изгрызенной груди и о том, что лифчик уже промок – молоко сейчас сквозь блузку польется. Есть в материнской психике такой защитный механизм, выключающий эмоции, которых становится слишком много из-за гормонов. Грудь перевешивает все козявки и разбитые лампы вместе взятые. Мать соглашается на все – вызывайте, меняйте.
Я у заведующей была в роли такой мамы, у которой сработал тумблер, «предохранитель». Я слушала ее, но думала о другом – дочери надо написать сочинение, она рыдает из-за четверки по биологии, сын получил тройку и не получит стипендию: лежит, страдает. Муж жалуется на боли в спине или в ноге – точно не помню, или на жизнь жалуется, что тоже возможно. Надо сшить костюм для дочери на выступление, у меня зуб болит уже сильно, пора до зубного врача доехать. Еще эндокринолог велела сдать анализ на гормоны щитовидной железы. Когда это было? Два месяца назад? Или уже год прошел? Так ведь и не сдала. По дороге домой не забыть заехать в аптеку – витамины купить и от головной боли что-нибудь. Только бы не очередной приступ мигрени. Пусть лучше зуб в голову отдает.
Заведующая откашлялась, достала из папки листочек и начала торжественно зачитывать список маминых нарушений.
Она опять курила в туалете. И даже не в том, который общий, на этаже, а в том, который в палате. Чтобы избавиться от запаха табачного дыма, мама взяла на посту свою карту, вырвала из нее первую страницу со всеми данными и сожгла в туалете. Естественно, запах гари донесся до соседних палат, больные выскочили со всеми вещами, готовые к эвакуации. Сигнализация не сработала, потому что висела исключительно для красоты. Больных пришлось успокаивать. Мама твердила, что она сердечница, поэтому ей можно курить в неположенных местах. Или они хотят инфаркта, пока она дойдет до курилки? И вообще – в ее возрасте бросать курить даже вредно.
– Я заберу у нее сигареты и зажигалку, – пообещала я заведующей.
– Да при чем здесь курение! – воскликнула та.
Мама, как поведала мне врач, организовала подпольные игры. Играла в шахматы и карты на деньги.
– И где она нашла столько женщин, играющих в шахматы и в преферанс? Она ведь в преферанс играла, правильно?
– Да, в карты, и да, не нашла. Не все женщины такие… не такие, в общем, – строго сказала заведующая, которая так и не смогла подобрать уместное в подобном возмутительном случае прилагательное. Я хотела ей подсказать – «распутная», например, или «падшая», но не стала. – Но ваша мама прошла в мужское отделение! И играла там! У нас разное бывало, но чтобы женщина в возрасте в мужском отделении… Такое в первый раз!
Заведующая развела руками, посмотрела в потолок, потом снова исполнила жест, означавший крайнее возмущение и недоумение.
– То есть вы выгоняете маму не за курение в туалете и панику в отделении, а за то, что она прошла в мужское отделение? – вежливо уточнила я, чтобы потянуть время. Мне стало нехорошо. Голова закружилась, подступила тошнота. Очень не хотелось, чтобы меня вырвало прямо на стол заведующей. Хотя мне нравилась перспектива упасть в обморок в ее кабинете, чтобы вызвать жалость.
– Она не просто прошла, она его разложила! – объявила заведующая.
– Отделение было против? – уточнила я, все еще разглядывая темные точки перед глазами.
– Вы издеваетесь? Оно было счастливо! Но это же ни в какие ворота! Мы же ее потеряли! Марк Данилович потерял! Он подключил, так сказать, связи! Меня вызвали! Вы хоть понимаете, чем это может грозить отделению, больнице, мне? – заведующая кричала очень искренне, с явным испугом.
Боже, дай мне терпения. Мама, решив, что с Марком Даниловичем ей уже играть неинтересно, да и неперспективно – на деньги им запретили, только на интерес. А кто играет на интерес? Только фраеры или молодняк. Да и игра в поддавки маме надоела, так что она решила найти себе новую компанию. Через подземный переход в соседний корпус она прошла в мужскую курилку отделения травматологии. Там нравы царили попроще, контингент был поразнообразнее, да и врачи с медсестрами не отличались хорошим зрением – закрывали глаза на нарушение дисциплины. Появление женщины в халатике с глубоким декольте и с бутылкой коньяка в кармане халатика произвело настоящий фурор в курилке. Мама наконец оказалась в своей стихии и почувствовала прилив адреналина. Она могла выбирать и решать. И конечно же, нашла себе партнеров по преферансу, который любила с молодости и считала важнейшим из карточных игр. Играли, естественно, на деньги. И все было бы хорошо, если бы слухи о маме не распространились в другие отделения больницы, включая детское. Кто-то из мамочек решил, что в больнице лежит знаменитый тренер по шахматам и можно организовать кружок. По шашкам тоже, если есть желающие. И тут же от желающих не стало отбоя. Мамочки завели секретный чат, в котором составляли расписание занятий, обсуждали, какое это счастье – дети хоть в гаджеты перестанут таращиться и вообще в шахматы играли все гении.
Мамочки – страшная, сокрушающая сила. Родительский чат способен совершить революцию. Именно родительницы организовали два благотворительных мастер-класса в детском отделении (благотворительных – в смысле мамочки отблагодарили, коллективно скинувшись на коньяк и коробку конфет). Да и в детском отделении оказалась свободной комната, в которой могли уместиться все желающие поиграть не только в детские, но и во взрослые игры. К тому же безопасно – ну кто станет искать подпольных игроков у детей? Конечно, мама влюбила в себя абсолютно всех – и детей, и родителей. Все отмечали: эта женщина с такой харизмой, какую в наши дни не встретишь. Дети к «Олечке Ивановне», как называли ее мамочки, сразу потянулись. Даже неуправляемые подростки проявили интерес и менялись на глазах. Ведь Ольга Ивановна еще и дает жизненные советы – такие, что к психологу не ходи. Мама была расписана на месяц вперед. Травматология ревновала – они тоже составили расписание недетских игр. Кажется, подключилась и венерология. «Олечка Ивановна» в своем отделении появлялась редко.
Точку в этом безумии поставил Марк Данилович, который воспылал ревностью к своей партнерше и решил отомстить, – рассказал о ее успехе на игровом поприще в больнице дочерям и любимому ученику-заведующему. С маминой точки зрения, «донес», оказался «стукачом», «повел себя по-бабски». Она больше ни разу не появилась в палате Марка Даниловича. Отказала, когда сестры и заведующий приходили с просьбой нанести визит – Марку Даниловичу стало плохо. Опять рука перестала работать. Он ничего не хочет, целыми днями лежит и смотрит в стену. Но мама оставалась верной себе. Категоричной до крайности. Она никогда не прощала предательства и такой мелкой, бытовой мести. Марк Данилович нарушил правила, кодекс поведения – своих не сдавать. Он раскрыл всю схему. Им двигали вполне понятные и сильные чувства – ревность, одиночество, отчаяние. Он не предполагал, даже в мыслях не держал, что может навредить маме – просто так получилось само собой. Марк Данилович хотел, чтобы Ольгуша принадлежала лишь ему, а она променяла его одним махом не пойми на кого. Ради выгоды и интереса. Это он тоже понимал, как игрок, даже восхищался, но простить не мог. Как мужчина.
– Давайте вы подержите маму еще два дня. Остался всего один анализ. А потом, я вам клянусь, она больше не попадет в вашу больницу! – предложила я заведующей.
– Вы не можете мне это гарантировать. – Заведующая отодвинула бумаги и наконец посмотрела на меня. – Я могу уйти хоть вчера! – Она хотела кричать, но перешла на шепот. – Для меня держат место в другой больнице! Но из-за вашей мамы я должна сидеть здесь.
– Почему? Мне просто интересно.
– Потому что в преферанс играл наш главный врач! В детском отделении! – Заведующая шептала так громко и яростно, что забрызгала слюной мою рубашку.
– Простите, я не знала.
– Он проигрался и теперь требует, чтобы я назначила вашей маме дополнительные обследования. Ему хочется отыграться. А заведующая детским отделением готова вашей матери поставить любой диагноз, хоть ветрянку с коклюшем, лишь бы она еще раз поиграла с детьми в шахматы и шашки. Что она с ними делает? Зачем она это делает? Что я должна делать? Я выписываю вашу мать! Сегодня же! И увольняюсь! Видите? При вас заявление написала по собственному желанию! Анализ, кстати, ей еще вчера сделали. Срочно. Результаты есть. Назначения есть. Выписку вы получите. Все!
Я собирала мамины вещи.
– Ну в чем я еще виновата? – Мама красила губы и пребывала в приподнятом настроении.
– Курила, сожгла медицинскую карту, – ответила я.
– Ну я же свою карту сожгла, а не чужую! – удивилась мама.
– Азартные игры, – продолжала я.
– Я ни при чем! Меня заставили! – закричала мама, но как-то очень радостно.