Мама убедила себя в том, что если природа отдохнула на мне, то талант непременно передастся моим детям. Она учила своих внуков играть, и они оба знают – если приезжает бабушка, надо доставать шахматную доску. Но лишь ради бабушки. Сын играет прилично, но редко, хотя ходил заниматься в шахматный клуб и имеет разряд. Дочь играет, потому что бабушка ее смешит, всегда позволяет выигрывать, и шахматы стали своеобразным ритуалом – где бабушка, там и шахматы.
Эту часть завещания мама выполнила – научила играть внуков. Но главную – нет. Шахматная доска с резными фигурами в нашей семье не сохранилась и не перешла по наследству. Мама на мой вопрос, где она, отмахивалась – много переезжали, забыла где-то, уже и не вспомнишь. Как с моими золотыми сережками – подарком бабушки.
И лишь спустя много лет мама призналась. Доску продала. Но в хорошие, достойные руки. Не просто коллекционеру, а знатоку и ценителю. Который понимал, что покупает. И обещал относиться к доске с уважением. Заплатил больше, чем просила мама.
– Почему ты ее продала? – спросила я, не понимая, как можно было вообще на это решиться. Ведь доска могла стать частью истории нашей семьи, сокровищем, подтвержденным воспоминанием.
– У меня больше ничего ценного не было. Ни фамильных бриллиантов, ни золота. Ничего. Только эта доска. Надо было заплатить за операцию, – спокойно ответила мама.
Я плохо это помню – детской памяти свойственно избавляться от самых страшных воспоминаний, психика включает защитный тумблер. Мне было лет четырнадцать. Кто-то привел меня к маме в больничную палату. Я стояла и смотрела на чужую женщину, которая к моей маме не имела никакого отношения. Послушно отвечала на вопросы – учусь хорошо, хожу в кружок танцев.
– Ты поедешь с тетей Галей, – сказала мне женщина. – Веди себя хорошо.
Я кивнула. Все, больше ничего не помню. Следующий год я провела в семье тети Гали в городке на Западной Украине, в Карпатах. Тетя Галя подарила мне котенка, и я была очень рада – всегда мечтала завести хоть какое-нибудь живое существо, что не представлялось возможным из-за наших с мамой частых переездов. Котенка – белого, с черными лапками и чернильным пятном на глазу, я помню прекрасно. Его звали Збышек. Кто дал ему такое имя, в памяти не осталось. Но со Збышеком я не расставалась. Котенок со мной ел, спал, делал уроки. Я ходила с расцарапанными руками и пыталась его воспитывать. Котенка могу описать до последнего пятнышка, а тетю Галю, взявшую на целый год ответственность за меня, чужого ребенка, – нет. Все стерлось, смылось. Зато первые колготки-капронки и помада, которые мне подарила тетя Галя, как сейчас стоят перед глазами.
Збышек. Почему моя детская помять сохранила воспоминания о том, какой у котенка был лоток, как я рвала туда газетную бумагу? Помню, что мой питомец любил огурец и не ел колбасу. Подсознание избавилось от всего остального. Не могу описать ни дом тети Гали, ни двор, хотя именно детали быта, как правило, застревали в моей памяти. Тот год вычищен, будто кто-то нажал на клавишу Delete. Без всякой возможности восстановления. Я даже не могу сказать, ходила ли я в школу, дружила ли с кем-то.
Маме тогда поставили страшный диагноз, который не предвещал ничего хорошего. И свою операцию мама оплатила теми самыми шахматами. Как и курсы химиотерапии. Шахматная доска спасла ей жизнь. Так что все случилось так, как, наверное, и должно было быть. Ведь Валерий Георгиевич всегда заклинал маму: шахматы – ее жизнь. Получалось, что он был прав, ошибся лишь в предназначении доски.
Маме врачи говорили, что она должна подумать о том, с кем останется ее дочь. Кто станет опекуном в случае ее смерти. Чтобы я не попала в детский дом. Но бабушка уже умерла, а других родственников у нас никогда не было. И мама честно ответила – никого нет, некому ребенка оставить, так что давайте делать так, чтобы я не умерла. Или она это не врачам говорила, а собственной судьбе, с которой заключала сделку. Что она пообещала в тот момент взамен – не знаю. Но мама жива. И дай ей бог прожить еще много лет. Если Валерий Георгиевич наблюдает за своей любимой ученицей с небес, то, надеюсь, он не против такого обмена.
Тогда, в тот день, когда должны были состояться похороны, вдова через соседок позвала маму к себе. Она отдала ей шахматную доску, завернутую в бархатную ткань.
– Забирай. Но на похоронах не появляйся. Я скажу всем, что шахматы в гробу лежат. Так я исполню и его волю, и сплетни остановлю.
Мама кивнула и забрала шахматы.
В тот же день, когда Валерия Георгиевича несли на кладбище, мама решила встретиться с бывшими одноклассниками. Она пошла на старое место сбора, где вскоре собралась вся компания. В детстве и юности они пытались переплыть Терек, совершали вылазки в колхоз, собирали грецкие орехи в наволочку, крали кур, выкапывали картошку на чужих огородах, пасли баранов. Мама умела дружить с мальчиками, парнями, мужчинами. У нее не было близких подруг, лишь хорошие приятельницы или подруги по необходимости. Близкими всегда оставались друзья-мужчины. И ни разу она не смешала дружбу с романом или наоборот. Никто из ее бывших мужей или возлюбленных не стал ей другом, а друг не имел ни единого шанса изменить статус на более близкий. Хотя, конечно, все друзья были влюблены в эту ненормальную, яркую, сумасшедшую девочку, девушку, женщину, которая была способна поставить все с ног на голову, сжечь мосты и построить их заново. Женщину с мужской логикой, мужскими поступками и характером, мужской силой духа и при этом удивительную, яркую красавицу, великолепную хозяйку, которая может напечь такие беляши, что даже женщины готовы были на ней жениться. Ради того, чтобы узнать рецепт.
На тайном месте встречи поначалу сидел только Жорик, который был влюблен в маму в шестом и седьмом классах. Чуть позже подошел Эльбрус – Брусик, мамин ухажер в восьмом. Борис, Борик, в десятом классе торжественно, на крови поклялся маму украсть – даже порезал себе палец перочинным ножом. Пришла от скуки и еще одна девочка в мужской компании – Зарина. Ее судьба зависела от старшей сестры – та должна была наконец выйти замуж, чтобы и Зарина могла обрести личное счастье. Но старшая сестра замуж никак не выходила, поэтому шансов на замужество у Зарины с каждым годом становилось все меньше. Пришел и Алан, который был влюблен в Зарину и терпеливо ждал, когда ее старшая сестра выйдет замуж.
– Что делать будем? – спросила мама собравшихся.
– Посидим и разойдемся, – пожал плечами Жорик.
– Я что, для этого приехала? – У мамы загорелись глаза. Именно она всегда была инициатором вылазок и зачинщиком всех проказ. – Давайте на минарет залезем!
– Не получится, – сказал Брусик, – на него замок повесили, туристов возят.
Как я узнала спустя многие годы, село, в котором выросла мама и где провела детство я, считалось мусульманским. Именно на нашем сельском кладбище стояли старые стелы, обращенные, будто под углом, в сторону Мекки. Запах жженого кирпича, которым укреплялись могилы, я помню с детства. Именно это кладбище было обнесено высоким забором, чтобы отпугивать животных – мусульман не хоронили в гробах.
Старый минарет, стоявший возле дороги, которая появилась много позже, всегда считался для детей запретным. Когда я росла в селе, ходила легенда, что в минарете живет дух старого муллы и лучше с ним не встречаться. Мол, кто увидит привидение муллы или услышит его голос, навсегда останется в минарете. Ходил слух, что мулла, точнее его дух, по-прежнему служит службу, созывая на намаз. Его голос, призывающий к молитве, слышали жители села перед бедствиями – разливом Терека, засухой, падежом скота и прочими напастями. Мол, мулла оберегает свой минарет и предупреждает жителей о грозящей беде. Кто-то клялся, что слышал его голос, когда праздновали столетний юбилей старейшины или в день рождения первенца у сорокапятилетней Розы, которая считалась древней старухой, не имевшей мужа и клявшейся, что рожденного мальчика ей послал сам призрак – мулла, а не живой мужчина. И вроде бы кто-то даже слышал голос, доносившийся с минарета в тот день, когда Роза разродилась, принеся в мир мальчика от непорочного зачатия.
Конечно, позже выяснилось, что Роза родила от вполне себе живого человека, случайного, можно сказать, постороннего. Все закрыли на это глаза. Тем более что Роза объявила, что, чай, уже не девушка, в Терек топиться не пойдет. Да и вдова уже почти десять лет. Так что родила и родила. Когда Роза объявила родного сына своим внуком, а матерью назвала старшую бездетную дочь, то все еще сильнее закрыли глаза. Зажмурились и заодно закрыли рты. Однако оставались и те, кто верил в дух муллы и непорочное зачатие.
В разные годы объявлялся свидетель того, что мулла о чем-то предупредил, от чего-то предостерег. В последние годы минарет стал считаться исторической ценностью и памятником архитектуры. Его оградили забором и повесили на ворота амбарный замок. Туристы действительно останавливались, выходили из автобусов, смотрели с уважением.
Местные дети не испытывали никакого пиетета перед старым минаретом. Но из поколения в поколение передавали знание: если нужно спрятать что-то ценное – запас орехов, тутовника, картошки с чужого огорода, лучше прятать во дворе рядом с минаретом. По традиции часть добычи оставляли для муллы. Считалось, что тогда он не выдаст секрет тайника. Около минарета происходило и воровство невесты по договоренности – когда она сама бежала к минарету, где в машине ее уже ждал жених. И они неслись в новую счастливую жизнь, которой препятствовали родственники. Если невесту украли у минарета, то все сложится хорошо. Родственникам оставалось только принять, простить и благословить молодых.
Опять же по легенде, считалось, что в минарете хранятся великие клады и сокровища, которые все пытались найти, но никому не удавалось.
Так вот, мама уговорила всю компанию отправиться на поиск сокровищ в минарет. Никто не соглашался, пока Брусик не принес с поминок вина, араки и пирогов.