— Хочу тебе кое-что показать, — сказал многозначительно, — вставай.
Когда мужчина проследовал вглубь спальни и остановился у той самой двери, которую я упорно продолжала видеть в своих снах, меня снова прошибло холодным потом.
— Здесь заперто… — прошептала я сипло, словно бы растворяясь в моменте сейчас. Все было как на замедленной съемке. Как в моем сне…
Он посмотрел на меня знающе-пренебрежительно.
— Да, ты права, здесь заперто… Секретный замок, со стороны плинтуса. Хозяин дома знает, как спрятать свои секреты… Вот только… Итинный хозяин этого дома я, Алёна. А у истинного хозяина всегда есть ключ от всех дверей.
С этими словами он вытащил из кармана какую-то похожую на карточку пластину, провел по дверному косяку, после чего раздался характерный щелчок.
— Вперед, — произнес он, надавливая на дверь.
Мы зашли внутрь темного пространства. Мужчина нажал выключатель на стене — и комната осветилась слабым светом от одинокой лампы сверху. Я подошла к стоящему у стены столу и с неверием начала рассматривать расположенные на нем предметы…
Этого не может быть, нет… Мое белье, мои духи, отдельные предметы моих вещей… Всё то, что, как я думала, либо теряла и забывала, либо крал неприятный помощник Али- индус…
Ламун снова что-то нажал. В глазах зарябило. Я проморгалась и со смесью ужаса и неверия стала озираться по сторонам- на стенах весели десятки экранов с видеорядами… Каждый показывал что-то свое… Вернее, каждый показывал что-то из моей жизни… Я в ресторане, я на скачках, я в душе, я в постели с Али… Словно бы каждый мой шаг документировался, фиксировался, контролировался…
Попятилась назад, прикрывая рот руками. Ощущение уязвленности, открытости, доступности разрывало нутро… Что это? Черт возьми, что это за срез моей жизни, самой интимной стороны… Сокровенная тайна Даниэля… Когда это началось? Зачем он это делал? Зачем следил за каждым моим вдохом?
— Теперь у тебя есть какие-то сомнения, Алёна? — спросил Ламун-старший, задерживаясь глазами на одном из самых больших экранов, где была я, Али и… еще одна девица… Помню этот день, мы были жутко пьяными. Он предложил втроем, увидев шибко услужливую, рьяно рвущуюся его «обслужить» официантку… — Мой сын одержим тобой, Алёна… Это уже болезнь, от которой его нужно спасать…
Глава 33
Это началось пять лет назад. Нежданно. Негаданно. Одним нокаутом под дых. Одной затяжкой сигареты, которая пробирает до самой последней альвеолы в легких…
Мне было двадцать и я приехал в Ливан из Франции на зимние каникулы. Политика и дела отца тогда интересовали меня относительно, скорее для вида, для того, чтобы за спиной не шептались о том, что «семья не без урода». Статус в нашем случае- это не только величайшая привилегия от Бога, это еще и крест, который приходится тащить на себе всю жизнь, хочешь ты того или нет… Мы поехали с друзьями в горы, покататься на лыжах и просто провести время вместе. Заселились в любимый отель, весело и беззаботно проводили время. Что еще нужно парням в двадцать? Выпивка, веселье, девушки… В моей жизни всего этого было в избытке. Отец недовольно шикал, призывая взяться за ум, посторонние скептически качали головой, мол, что еще взять с богатого повесы. А я… Я знал, что прячу за гримасой вечного веселья и реками алкоголя… Но вспоминать об этом, думать об этом не хотел. Особенно в тот момент- когда на дворе праздник, зимний воздух дерзко хлещет по щекам, возмущаясь твоей смелости и молодости, а ты несешься ему навстречу, седлая горные вершины. Я всегда любил адреналин. Адреналин-лучший наркотик. И лучший анальгетик. Он заглушает боль. Выплескивает подавленную изнутри ярость… То, что нужно.
Я с детства ненавидел Новый год и Рождество. Это семейный праздник. Праздник домашнего очага, уютных посиделок в одинаковых свитерах с оленями у камина, милых нелепых подарков. У меня никогда не было этого всего- тепла, чувства спокойствия и любви к дому. Я не был привязан к нашему семейному поместью, которое у меня скорее ассоциировалось со склепом… Да и отцу на праздники я особо не был нужен. Политика, женщины… Ему всегда было не до меня, а мне не до него… Суровая правда жизни, мать ее. Я обрадовался, что в моей жизни были с десяток так называемых друзей, которые разделяли мое нежелание проводить время с семьей. Не знаю, что ими двигало- жажда до моих денег или просто банальное разгильдяйство молодости, мы никогда не делились сокровенным. Зато время проводили весело. Я упивался ощущением перманентного праздника, пусть и созданного литрами алкоголя и красивых женских тел. И даже постоянное ощущение тяжелой головы, особенно поздним утром после пьянки, не останавливало от желания снова забыться.
Ненавидел эти горькие утра похмелья. Чувство эйфории отпускало, уступая место упадку сил и эмоций. Краски волшебства, иллюзия счастья рассеивались. Я пил крепкий, щекочущий ноздри кофе, изнемогая от головной боли, и задавался вопросом- какого черта нелегкая в очередной раз принесла меня на новый год в Ливан, если точно так же убиваться я мог и во Франции… Ответ я прекрасно знал- там, внутри, все еще бился о клетку жестокости и цинизма маленький мальчик, преданный всеми, жаждущий любви и понимания. А еще я любил свою страну. Любил ее идеальную, созданную Творцом красоту. Не очень любил живущих в ней людей, но даже на это недоразумение был готов закрывать глаза, чтобы лишний раз вдохнуть полной грудью воздух родного Ливана.
То утро было точно таким же. Поздний завтрак на террасе отеля. Вру, не завтрак. Никогда не мог жрать после бухалова, как другие. Опять кофе без сахара, тлеющая сигарета в пепельнице рядом, удивительно красивое, пробирающее свежестью, на фоне которого чувствуешь свое человеческое ничтожество, утро…
Я помню тот момент. Помню, как что-то заставило меня повернуть голову налево и посмотреть на соседнее шале нашего гостиничного комплекса…
Я помню её. Уязвимую, слабую, хрупкую. Стоящую на краю… На улице шел сильный снег, падающий на ее белые волосы мокрыми хлопьями, но она этого даже не замечала. Сильно сжимает перила, до посинения бледных пальчиков. Немного потрагивает, как лист на ветру… Ее кожа почти прозрачная, с узорами синих венок на идеальном гладком мраморе. И я так отчетливо их вижу, словно бы мои глаза вмиг стали орлиными…
Потом я узнаю, что Она часто так делала. Она часто стояла «на краю» в прямом и переносном смыслах этого слова. Маленькая беззащитная девочка, попавшая в логово к волкам и успешно претворяющаяся тигрицей. Только за этой маской скрывались боль и растерянность, пусть она и камуфлировала их умело. И сколько же ей стоило сил прятаться за фасад самоуверенной циничной стервы, сколько жизненной энергии у нее отбирало это притворство.
А она ведь даже не знала о той нашей роковой встрече. Для нее я не существовал. Просто наблюдатель со стороны. Сколько таких было на ее пути, пути красивой женщины с белыми волосами, попавшей в лапы жестоких чернооких восточных мужчин… Один из таких мужчин сейчас был рядом с ней. Я знал его заочно, в отеле перешептывались, что в люкс накануне вечером заселился отшибленный на голову отпрыск дубайского шейха Макдиси.
Я навел о нем справки в тот же вечер. Наши охотливые до чужих больших денег спутницы с энтузиазмом вывалили мне всю подноготную- что Али Макдиси проводит в Ливане чуть ли не половину года, так как в Европу не въездной, а брат и отец не разрешают ему беспредельничать на родине. Правда, мол, и в наших краях, даже несмотря на огромные деньги, которые он здесь тратит, его присутствием начинают тяготиться… А еще рассказали, что сопровождавшая его блондинка- его любовница, и далеко не первый год. Что многие даже считают, что между ними больше, чем просто товарно-денежные отношения…
Я не вернулся в Париж. Наверное, внутри меня должна была зародиться хотя бы искра вины и стыда за то, что я оправдывал перед возлагавшим на меня надежды отцом то, что бросил университет, желанием погружаться в реалии своей страны. Стал делать вид, что мне интересно то, чем он занимается, что одумался и готов вникать в его работу… Мне было плевать на его дела. Я считал политику грязной вещью- и доучившись до четвертого курса «сьянс по» (франц. — политических наук), еще более убедился в этом. Политика не имела никакого отношения к моей любимой стране. Политика- порождение грешных людей, не созданного Богом рая на Земле…
Мое попадание в охрану к Макдиси я тоже прикрыл ложью. Я беззастенчиво врал отцу, что хочу попробовать себя «в поле», что все они когда-то начинали с такой работы, стать «джеймсом бондом» местного пошиба, что неплохо было бы проникнуть в ближайший круг шаловливого брата наследного принца Дубая, чтобы узнать побольше компромата на их семейку. Всегда хорошо иметь компромат на сильных мира сего- это либо убьет тебя, либо возвысит. Для ливанца оба варианта проходные…
Вы, конечно, понимаете, что мне было плевать на Али и его дела. На всё плевать. Я шел туда только из-за нее… Какое-то странное, незримое чувство толкало меня быть рядом. Усмехался сам себе. Ангелом-хранителем заделался? Или сталкером? Потом я с горечью признаю сам себе, что я стал и тем, и тем…
Я не могу объяснить, как получилось, что я помешался на ней. Этого не понять умом. Зато можно было чувствовать. Чувствовать ее на расстоянии. Ощущать Её запах. Считать каждый вдох и выдох… Предугадывать каждый ее шаг. Стоять на дежурстве часами и предвкушать ее появление за углом на считанные секунды и брошенный мимо тебя взгляд… А я и не понял, когда вляпался с головой, когда так помешался, что успех исхода дня для меня стал определяться тем, увидел ли я ее хотя бы на миг или нет… Я просто стал ее тенью… Тряпкой, зацепившейся за ее каблук, о чем она даже не ведала.
Потом, когда я узнаю полную правду о своей матери, то пойму, что невольно проецировал ее образ на Алёну. Светловолосая чужестранка в обличии светлой нимфы и со шлейфом грешницы. Непонятая и презираемая обществом. Вожделенная жестокими мужчинами, готовыми разорвать ее в своей страсти… Мать Магдалена… Я не знал всей истории своей матери, да и вряд ли узнаю, но тогда мне казалось, что Алёна- это ее подарок мне, ее сигнал… Она так же заблудилась, как и Малена когда-то… Моей матери некому было помочь. А у Алёны буду я, пусть она этого и не знает…