ПреждеМакс‑брат
Дорога была хорошо знакома Максу. Короткий путь вдоль реки прочь от Молдона, и вот они трое уже на поляне у кромки воды, идеально подходящей для летних дней, когда можно не делать почти ничего, но в то же время все и сразу. Барбекю, катание на гребных досках и игра во фрисби. Именно для этого существовало лето, и это помогало ему забыть о худших моментах учебного года в Кембридже.
Поначалу Макс настороженно относился к Джейку и внимательно следил за происходящим. Он считал, что это его работа. Это было для него определяющим моментом – с тех пор, как он себя помнил. Он защищал Джастину. Всегда. Они могли положиться только друг на друга. Поначалу было сложно впустить в круг общения Джейка, но вскоре они стали дружной троицей.
Макс наблюдал за ними с травянистого берега: сестра и ее парень катались на досках. Джейк приблизился к доске Джастины, угрожая сбросить ее в воду. Она смеялась, беззаботно запрокинув голову, и упорно пыталась отплыть от него. Чувство свободы здесь было просто осязаемым по сравнению с обстановкой дома. У них дома. Макс ощущал эту разницу в себе и видел в Джастине. Здесь они казались себе более живыми.
Дело было не только в летней беззаботности, но и в воздействии Джейка – он был для них чудодейственным элементом. Джейк и Джастина идеально подходили друг другу. Макс знал, что Джастина часто бывает злейшим врагом сама себе; ее обуревали мысли, грозившие погубить ее: дескать, отец контролирует ее, а мама сторонится. Но когда Джейк был рядом, Максу казалось, что она отдыхает душой, освобождается от всего, что творится дома.
– Помогай! – окликнул его Джейк.
– Не смей! – закричала Джастина, принявшись грести быстрее.
Макс вскочил на ноги и помчался к травянистому урезу воды, остановился у самой кромки, спрыгнул в реку и поплыл к Джастине. Она повернулась; паника в ее глазах сливалась с радостью – как у ребенка, играющего в прятки и знающего, что его вот-вот найдут. Джейк подбадривал Макса. Когда он добрался до доски Джастины, то лишь злобно ухмыльнулся, угрожая опрокинуть ее, – и тут она прыгнула в реку. Предпочла сбежать, а не быть пойманной, хотя в любом случае оказалась бы в воде.
Макс заранее знал, что Джастина поступит именно так.
Они были созданы такими – он и она.
Стоуны были устроены так, чтобы всегда сохранять контроль над ситуацией. Даже когда шансы складывались против них.
Глава 14
Чарльз отвечает после первого же звонка. Это застает меня врасплох, и я на мгновение забываю, что хотела сказать.
– Алло? – повторяет он, и в его голосе слышится беспокойство.
– Здравствуйте, Чарльз. Извините, я на связи.
– Всё в порядке. Как продвигается дело? – С Чарльзом невозможно вести пустые разговоры, у него нет на это времени. Я делаю глубокий вдох, а затем, фигурально выражаясь, срываю пластырь с раны.
– Мне жаль… – Боже, как я ненавижу эти слова! Они кажутся слишком примитивными: можно подумать, парой слов можно выразить то, что я чувствую на самом деле. Никто никогда полностью не сожалеет о своих поступках. Или, по крайней мере, не только сожалеет. Эта фраза звучит слишком упрощенно. Я вообще не доверяю тем, кто начинает с «мне жаль». – Я осознала, что допустила огромную ошибку: я знаю обвиняемого. – Я заставляю себя открыть правду.
– Вы знаете Брэда Финчли? – В голосе Чарльза звучит недоверие.
– Знаю, но не как Брэда. Раньше его звали Джейк Рейнольдс. Я не видела его восемнадцать лет и понятия не имела, что он сменил имя. Честное слово, для меня это такое же потрясение, как и для вас. – Допускаю в своих словах некоторую условность, но это не совсем ложь. Я была искренне потрясена, когда Джейка обвинили в убийстве.
Слышу, как Чарльз резко выдыхает на другом конце.
– Я действительно не знала об этом до сегодняшнего утра, – повторяю я, надеясь, что не перегибаю палку.
– Это очень серьезно, Джастина, ты должна была сказать об этом еще несколько дней назад. – Он произносит фразу медленно, подчеркивая слово «очень».
– Знаю. И клянусь: если б я сразу поняла, что Брэд – это Джейк, то немедленно сказала бы об этом. Меньше всего мне хотелось бы ставить дело под угрозу, но вы должны понять, что я не видела его много лет, с тех пор как мы были детьми. Я его даже почти не знала, мы просто из одного города.
– Понятно… – Он делает паузу, как будто на самом деле ему совсем ничего не понятно. – Вы сказали судье?
– Еще нет. Я хотела сначала все объяснить вам.
– Очевидно, что вас отстранят от дела, и кто знает, какая адвокатская палата получит его теперь… – Голос Чарльза звучит недовольно – скорее всего, не только из-за неудобства, связанного с тем, что у нас забрали дело, но и из-за сложности организации дальнейших действий. Если б мы обеспечили обвинительный приговор, это чудесным образом поспособствовало бы притоку новых дел в нашу компанию.
– Мне действительно очень жаль. Вы, как никто другой, знаете, как сильно я желала, чтобы это стало для меня звездным часом.
– Что сделано, то сделано, Джастина. Я верю, что вы не стали бы ставить нас всех в такую ситуацию сознательно. – Мысленно я вижу, как Чарльз поднимает брови, глядя на меня поверх очков. По его взгляду понятно: хотя он и говорит, что доверяет мне, сам он в это ни капли не верит.
– Нет, не стала бы. – Я твердо стою на своем, и мы оба выдерживаем паузу. Я стараюсь не сдаться первой, но, возможно, чувство вины подтачивает мою волю, и я добавляю: – Спасибо за понимание.
Он хмыкает в трубку, но продолжает молчать. Именно благодаря такой выдержке Чарльз столь грозен в суде.
– Хорошо. Увидимся, когда я в следующий раз буду в палате. Извините, что подвела вас, – повторяю я еще раз, уже сожалея, что сделала это, а потом вешаю трубку.
Ненавижу разочаровывать людей. Особенно мужчин. Айя говорит мне – это потому, что я проецирую на них необходимость угодить отцу. Отец – даже спустя столько лет и столько часов терапии – все еще влияет на мое поведение. Мне не следовало бы так удивляться этому.
Глава 15
Моя кожа горит от жара, но я в очередной раз поворачиваю рычаг душа, прибавляя температуру воды. Горячая и так выкручена почти на максимум. Задерживаю дыхание, дожидаясь, пока тело привыкнет к новой температуре, и чувствую, как жжение стихает. Расслабившись, снова нажимаю на рычаг. Вверх поднимается пар. Это похоже на некий экзорцизм, и вместе с этим паром я уношусь прочь отсюда: от мамы, Макса, Молдона, Джейка; выше, выше и дальше. Я игнорирую почти невыносимую вонь алкоголя, сочащуюся сквозь поры моей кожи, и позволяю жару унести меня.
Не знаю, насколько Чарльз поверил в мои слова, когда сегодня утром я сообщила ему, будто только сейчас поняла, что знаю обвиняемого. Чарльз не отличается доверчивостью, но по какой-то причине он решил позволить мне изложить эту ложь. Решил принять ее как правду – по крайней мере, на словах. Посмотрим, что будет дальше. Часто худшее наказание – то, которое применяется медленно; настолько незаметно, что ты даже не можешь предъявить претензии. Но ты знаешь, что оно есть. Ты чувствуешь его в подробностях. Все всегда сводится к чертовым подробностям.
Я беру мочалку и начинаю тереть кожу. С силой, долго.
Пока не слышу это.
Одна из самых жутких историй, которые рассказывал папа Джейка, была о том, как его отец, дед Джейка, выскочил на улицу в халате и помчался через дорогу, чтобы спасти соседку, на которую напал муж. Отец Джейка был тогда совсем мальчишкой, но, по его словам, крики, доносившиеся из соседского дома, звучали словно в фильме ужасов. «Сразу было понятно, что у нее не просто что-то случилось. Этот крик означал, что ее убивают». Мне всегда было интересно – как крик может быть настолько выразительным, настолько понятным без слов?
«Значит, вот как он должен был звучать…»
Это первое, что приходит мне в голову, когда раздается крик.
Я мчусь вниз по лестнице, завернувшись в полотенце, которое не скрывает мои красные от горячей воды ноги, – и резко останавливаюсь при виде двух полицейских у входной двери.
«Они добрались до меня…»
Это вторая мысль, которая возникает у меня в голове.
Мама медленно-медленно оборачивается, как будто ей физически трудно шевелиться в обычном темпе.
Крик уже смолк.
Между нами никогда не было той тесной связи, которая возникает между матерью и дочерью. В половине случаев я понятия не имею, чем она живет и о чем думает. Но как только она обращает взгляд на меня, я понимаю.
Макс мертв.
Осознание приходит мгновенно, но одновременно с этим время словно замедляется. И из-за сочетания этих факторов ужас обрушивается на меня не сразу – он приливает медленно. Проходит по телу тягучей волной раздирающей боли. Сначала эта боль проникает в мой мозг – потому что разумом я воспринимаю ее сразу же, она настолько явственно отражается на лице моей матери, что ее невозможно не узреть. Затем боль сползает по телу сверху вниз. Наконец, когда она достигает пальцев ног, охватывает меня мучительным жаром, я чувствую, как начинаю терять равновесие.
Один из полицейских, тот, что повыше, устремляется ко мне, протягивая руки. Я чувствую, как он хватает меня за плечи, и понимаю, что, должно быть, вот-вот упаду.
Теперь уже я сама исхожу тем жутким утробным криком, который до этого испустила моя мать.
Нас уводят на кухню, и я отмечаю, как непринужденно полицейские распоряжаются в нашем доме. Открывают шкафы, ставят чайник… Сколько домов они посещали прежде, скольким семьям приносили горестные известия? Наблюдая за ними, я думаю о том, сколько времени нужно, чтобы выработать подобный навык – внезапно оказаться безоговорочным хозяином в чужом помещении.
Когда передо мной ставят исходящую паром чашку кофе, второй полицейский приносит халат, который они, должно быть, нашли наверху, и протягивает его мне. Я резко осознаю, что на мне по-прежнему нет ничего, кроме полотенца, и быстро накидываю халат на плечи.