– Может, пройдемся? – предлагает она, протягивая мне чуть теплый кофе, который, как полагаю, куплен в автомате в конце коридора.
– Мне показалось, вы сказали «пройдемся»? – недоуменно переспрашиваю я, когда она щелкает кнопкой брелока и перед нами вспыхивают фары черной «Шкоды».
– Да, но как насчет того, чтобы сначала уехать отсюда? Дождь прекратился, и это значит, что скоро здесь начнется столпотворение. Я решила, что нам обеим полезно будет немного побыть в тишине.
– Хорошо, – соглашаюсь я и забираюсь на переднее сиденье. – Вы здесь недавно?
По ее акценту я уже догадалась, что она не местная.
– Я перевелась из Манчестера шесть месяцев назад.
Сержант не объясняет мне причину, и я не допытываюсь. Знаю, что обычно переезд детектива из большого города в маленький за двести миль обусловлен некой историей, но сегодня мне просто не до этого. В обычной ситуации я внимательно присмотрелась бы к Сорче в поисках подсказок, но вместо этого просто гляжу в окно, пока машина мчится прочь, оставляя Молдон позади.
Мы успеваем проехать совсем немного, прежде чем сержант Роуз сворачивает на небольшую парковку у края дороги. Я улыбаюсь и чувствую прилив уважения к этой женщине. Может, она и не так давно в этих краях, но явно знает свое дело. Это идеальное место для прогулки вдали от посторонних глаз.
Я знаю, что мы находимся в двух шагах от заказника Толсбери-Уик. Если где-нибудь и можно было убедить человека, что он может спокойно раскрыть свои секреты, так это здесь. Обширное и открытое место, где ветер пронизывает вас насквозь, пока вы следуете вдоль запутанных переплетений проток. Оно неизменно напоминает о том, как мал и слаб любой человек, делает страхи и тревоги настолько крошечными, что они кажутся почти несущественными. Столь несущественными, что ты забываешь принимать их близко к сердцу. Это продуманный ход, но я и сама умею играть в такие игры.
Мы молча идем по главной дороге, и, когда сворачиваем на узкую тропу, я замечаю, как Сорча делает вдох. Долгий и медленный. Затем, когда перед нами открывается пейзаж заповедника, она произносит:
– Мне очень жаль, что с Максом случилось подобное.
Сочетание столь прекрасного пейзажа и ее печальных слов вызывает у меня физическую реакцию, и мне приходится приложить всю силу воли, чтобы не вскинуть вольно опущенные по бокам руки к основанию черепа, где уже пульсирует знакомая боль. Это настолько безупречный ход, настолько изящный и своевременный, что я задаюсь вопросом: скольких людей она водила сюда до меня, подвергая их точно такой же процедуре?
Мне становится слегка завидно.
– Спасибо. Мы его очень любили.
– Знаю, что вы уже дали показания в участке и на самом деле это просто пустой разговор, но я хотела спросить: не приходило ли вам в голову что-нибудь еще, о чем вы не написали в своих показаниях? Так трудно вспомнить все, особенно когда находишься в участке, и совершенно нормально, когда что-то всплывает в памяти впоследствии.
– Я давно привыкла к полицейским участкам. Я юрист по уголовным делам. Мне больше нечего добавить, но если я о чем-то вспомню, вы будете первой, кому я расскажу.
– Ах да… Я видела – вы работаете обвинителем в судебной палате.
Она прочла мое досье.
– Верно.
– В своих показаниях вы утверждаете, что приехали навестить маму тринадцатого июля. Вам не показалось необычным, что вы не смогли связаться с Максом? Ваш брат не был объявлен в розыск до пятнадцатого числа, когда его нашли.
– При всем уважении, мой брат уже взрослый человек, и с момента его пропажи прошло всего несколько дней. Я приезжала к матери, а не к нему.
– Понимаю. Я просто пытаюсь составить полную картину. Но сегодня мы обнаружили еще кое-что, и я хотела подождать, пока вы опознаете труп, прежде чем рассказать вам об этом. – Интонация, с которой она произносит слово «труп», кажется мне настолько отстраненной, что я едва не вздрагиваю. Она продолжает: – Боюсь, в доме Макса присутствуют следы взлома.
Конечно, в тот момент, когда тело Макса извлекли из воды, я поняла, что они найдут разбитую дверную панель в его доме.
Я замираю на месте. Широко раскрываю глаза.
– Простите, мне нужно переварить все это… Как вы думаете, это как-то связано? Что-нибудь похищено?
– Трудно понять, похитили ли что-нибудь, ведь Макс не может нам сказать. Я понимаю, что прошу многого, но, когда команда будет готова, не могли бы вы взглянуть на его жилище и проверить, всё ли на месте – если, конечно, сумеете разобраться?
– Да, конечно. Как вам будет угодно. Значит ли это, что вы рассматриваете возможность преступления?
– Я смогу ответить на этот вопрос, когда у нас будет полный отчет о вскрытии, но я не хочу заранее исключать что бы то ни было.
Я некоторое время молчу, а потом говорю:
– Может, это просто совпадение? Пустой дом – хорошая возможность для взлома и кражи…
– Что ж, если между этими происшествиями есть связь, я ее найду.
Я напоминаю себе, что у меня нет причин чувствовать себя виноватой, и не в последнюю очередь потому, что я не убивала своего брата.
Мы уже заканчиваем прогулку по круговой дорожке, когда сержант Роуз задает мне вопрос – как я подозреваю, он и был основной причиной для того, чтобы привести меня сюда:
– Послушайте, я знаю, что вы привыкли к тому, как работает следствие, и поэтому буду с вами откровенна. Другие офицеры не имеют особого опыта в подобных делах. Если дело примет подобный оборот, вы можете стать для меня ценной помощницей. Если – и я имею в виду если – мы начнем полноценное расследование, я хочу на шаг опережать ход событий. В самом плохом варианте, если смерть вашего брата не была несчастным случаем или самоубийством, с кого бы вы посоветовали мне начать?
С тех пор как узнала о смерти Макса, я вновь и вновь задавалась этим вопросом. Два дня назад я могла бы положа руку на сердце сказать, что Макса все любили и что у него не было врагов. Но Макс, которого я видела на записи с камеры наблюдения, был совсем не тем Максом, которого я когда-то знала. И я не могла рассказать об этом, не втянув Джейка – и себя – в это дело.
– Честно говоря, я и сама хотела бы это знать. Однако Макс был одним из тех людей, которых любят все. Я не могу поверить, что кто-то захотел бы сделать с ним такое.
Сержант Роуз выглядит разочарованной.
– Хорошо, – медленно произносит она. – Как вам наверняка известно, подобные преступления часто совершает кто-то из близких жертвы. Вы можете составить для меня список жителей города, с которыми он дружил?
– Конечно. Я принесу его в участок завтра.
– Буду благодарна. – Теперь сержант смотрит на меня уже иначе. Я знаю, она ожидала большего.
– А над другим вашим вопросом я еще подумаю. Вы правы, я мысленно перебираю все возможные варианты, но пока у меня нет ответов. Обещаю, я дам вам знать, как только что-нибудь вспомню. Мне жаль, что я не смогла помочь сегодня, – добавляю я, надеясь угодить ей, вернуть ее уважение.
– Это было бы замечательно, спасибо. – Она благодарно улыбается, но при этом задерживает на мне взгляд чуть-чуть дольше положенного, и я гадаю, не попалась ли мне наконец равная соперница.
Глава 17
Мама стоит низко склонившись, и с того места, где я нахожусь, мне виден изгиб ее позвоночника. Руки у нее на удивление сильные и жилистые для такого хрупкого тела – я не ожидала увидеть подобное. Когда она вонзает лопату в землю, а потом поднимает пласт почвы, я вижу, как под ее кожей перекатываются мышцы. Мама всегда любила садоводство, и для меня не сюрприз, что в такой день, как сегодня, она не лежит в постели, свернувшись калачиком, а возится в саду.
На протяжении многих лет мама вкладывала в этот сад каждую частичку своей души. Всю свою боль, все свое горе, всю свою любовь. От одной мысли об этом у меня по коже бегут мурашки; в течение всего моего детства, когда она была мне нужна, я, выглянув в окно, видела, как она – вместо того чтобы взять меня за руку, утешить, поддержать – возится в саду. Ухаживает за своими цветами. Тщательно пропалывает и подрезает, уничтожает гниль, пока та не захватила ее драгоценный сад, а тем временем в ее собственном доме разрастается тление. Было лишь вопросом времени, когда его плети обовьют меня и утянут всех нас под землю.
Тогда я отчаянно нуждалась в ней, но она всегда казалась далекой – как будто половина ее существа пребывала где-то в другом месте. Физически она была здесь, в этом доме с нами, но ее материнская часть как будто все время скрывалась от нас. Мама была призраком в собственном доме. В детстве я злилась на нее за это. Мне нужна была моя мать.
– Чем ты занимаешься? Тебе нужна помощь? – окликаю я.
Она вытирает пот со лба перчаткой и отмахивается от меня.
– Просто заросший участок. Самое время избавиться от этого беспорядка. Я справлюсь сама. Спасибо за предложение, иди в дом.
Я думаю о том, чтобы не послушаться ее. Натянуть папины перчатки, которые, скорее всего, по-прежнему лежат в сарае, и пристроиться рядом с ней. Показать ей, что мы вместе. Что она не одинока: муж и сын умерли, но осталась дочь. Однако я никогда не увлекалась садоводством, и картина, в которой мы бок о бок убираем сорняки, опутавшие наши жизни, колючие и опасные, быстро превращается в нечто иное. Сорняки сжимаются вокруг моей талии, выдавливая из моей груди дыхание. Моя мама могла бы освободить меня, у нее в руках ножницы, но она ничего не делает. Она смотрит, как я умираю.
Да, когда росла, я отчаянно нуждалась в маме. Она присутствовала в моем детстве. Она всегда была рядом. В этом доме. Наблюдала. Молча. Слишком тихо. В этом и заключалось ее преступление. Это то, за что я не могу ее простить. Она была рядом, но не защитила меня.
– Ладно, поставлю кофе, – говорю я и иду в дом.
Пока закипает чайник, я раскрываю блокнот и начинаю составлять список для сержанта Роуз.
Джастина Стоун (сестра)