Эвелин Стоун (мать)
Джимми Фэлкон (школьный друг)
Это формальность. Единственное имя, которое приходит мне в голову, – то имя, которое я не могу записать: Джейк Рейнольдс. Оно крутится у меня в мозгу, закольцевавшись в бесконечную петлю, словно я просматриваю на повторе кадры, на которых он прижимает Макса к стене в «Синем орле».
Одно из условий освобождения Джейка под залог – он не может покидать территорию радиусом в одну милю от того места, где находится. На его ноге висит браслет с маячком. Если б за последнюю неделю он хоть раз нарушил условия залога, это попало бы во все новости. Тем не менее я делаю пометку – попросить Отиса проверить.
Это слишком тяжело, и я опускаю голову на руки. Закрываю глаза. Скриплю зубами. Как я дошла до такого? Неужели это происходит на самом деле?
Из-под двери пробивается лишь слабый лучик света. Я расставляю пальцы так, чтобы свет падал на них. А потом сжимаю кулак. Сжимаю и разжимаю. Сжимаю и разжимаю. Чем дольше я нахожусь в темноте, тем глубже она меня затягивает.
Да, напоминаю я себе, все возможно. Достаю телефон. Мне сейчас тяжело, горе грозит поглотить меня, но я должна помнить, кто я и что могу сделать. Я дала Максу слово: я найду тех, кто убил его, и заставлю их поплатиться. Я должна взять себя в руки и справиться с этим, как и много лет назад.
Ты сможешь провести со мной дополнительный сеанс? Макс умер.
Я прекрасно понимаю, что так поступать неправильно. Неправильно сообщать психотерапевту о смерти брата раньше, чем мужу, – но Айя не станет срываться в Молдон. Она останется там, где была всегда, в своем идеальном мире, созданном специально для нее. Но это событие, смерть Макса, навсегда изменит мой брак. Как только Ной узнает об этом, он первым же рейсом отправится домой и примчится сюда как можно быстрее. Он решит, что поступает правильно, и я не смогу объяснить ему, почему не нуждаюсь в его присутствии. Что на самом деле он – последний человек на земле, которого я хочу видеть рядом с собой. Я не могу сказать ему, что размывание границ между моей жизнью с ним и моей жизнью здесь – то, чего я до сих пор так упорно пыталась не допустить.
Когда я встретила Ноя четырнадцать лет назад, я хотела только одного – заново создать себя. Я не так давно окончила университет и снова жила в Лондоне в одной квартире с Шарлоттой. Я была полна решимости стать лучше. Быть той, кем могла бы стать – как я это видела, – и не позволять всему, что произошло здесь, в этом городе, в этом доме, погубить меня. Джастина, на которой женился Ной… Она уже не была той девушкой, которая росла здесь. Я не хочу, чтобы он это осознал. Опускаю взгляд и вижу, что складка плоти между большим и указательным пальцем начала кровоточить в том месте, где я ее расчесала.
Курс на столкновение задан, и, логически рассуждая, я не могу этого избежать. Только не сейчас, когда Макс мертв. Я считаю до десяти. Решаю сначала принять третью таблетку парацетамола. Говорю себе, что сегодняшний день – исключение. А потом набираю номер мужа. Во время разговора Ной не говорит ни единого ненужного слова. Он добр и сострадателен. Не претендует на то, чтобы понимать мои чувства. Он предлагает прилететь прямо к нам, но мне удается убедить его, что он понадобится мне только к похоронам. Я не смогла придумать достаточно правдоподобный предлог, чтобы удержать его от этого, но, по крайней мере, это даст мне еще несколько дней до того, как мои миры столкнутся. Мое «прежде» и «после».
Я люблю тебя.
Он отправляет сообщение сразу после того, как мы завершаем звонок. Заботливое и ласковое. Мне хочется швырнуть телефон через всю комнату. Притвориться, будто Ной не собирается покидать Париж и приезжать сюда.
Пока что Ной любит меня – об этом говорит его сообщение. Но как долго просуществует эта любовь?
Кухонная дверь хлопает на ветру. Мама перемещается настолько тихо, что я не слышу, как она входит в дом. Без единого слова включает радио, и кухня наполняется оперным крещендо. На мамином лице видны разводы грязи – там, где она утирала пот. Полагаю, мне не удастся вечно избегать ее.
Не знаю, почему мне так не хочется говорить с нею о Максе. Может, потому, что это требует определенной степени открытости. Эмоционального разговора. Чего-то глубокого и значимого; всего того, чего мы обе старались избежать на протяжении последних восемнадцати лет, когда наши отношения сводились к банальной вежливости.
Но говорить о смерти Макса вежливо невозможно.
– Значит, это был он? – спрашивает она, и я киваю. – Он… – Еще одна пауза. – Насколько все плохо?
– Могло быть и хуже. – Я не могу заставить себя солгать, но также знаю, что ей нужно дать проблеск чего-то хорошего, за что можно ухватиться. Я не чудовище.
– Ты общалась с ним в последнее время? – спрашивает мама, и меня снова захлестывает жгучее чувство вины.
– Довольно часто, но не так часто, как следовало бы.
– Было что-нибудь серьезное?
– Насколько я знаю, нет. Почему ты спрашиваешь?
– Я заходила к нему домой. – Мама выглядит удивленной. – Мне кажется, что-то могло произойти до этого несчастья.
– Например? Почему ты так думаешь?
Голос у нее усталый. Даже более того – измученный. Мне неловко взваливать это на нее, но мама видела Макса чаще, чем я.
– Не могу сказать точно, но дом был в ужасном состоянии. Грязно. Повсюду бутылки. Ты же знаешь Макса, он не из таких. Он всегда с осуждением говорил о нездоровом питании и выпивке. Читал книги по психологии и верил, что наведение порядка – это терапия. Я давно не была там, – размышляет она, – и, очевидно, что-то упустила. О боже, мне так жаль, Джастина… Мне так жаль… – Мама обхватывает себя руками, и мне кажется, что ее некому утешить, кроме нее самой. Не уверена, что мои объятия помогут. На самом деле я думаю, что это будет иметь обратный эффект – получится слишком неуклюже и вымученно для нас обеих. – Я знала, что он слишком много пьет, – всхлипывает она, – я должна была остановить его…
– Есть много вещей, которые мы все должны были сделать, – говорю я, и это правда. Есть вещи, которые я упустила. Есть вещи, которые я не сделала. – Но из-за чего он начал пить? Вот что нам нужно выяснить.
Мама вздыхает и качает головой. Все это настолько тяжело, что она, кажется, сгибается под грузом происходящего.
– Всё в порядке. Я найду ответы, не волнуйся. Я в долгу перед Максом.
– Я верю, что ты их найдешь, – отзывается она, горестно улыбаясь.
Глава 18
Часы на кухне показывают без трех минут одиннадцать. Но хотя формально еще утро, а чайник едва вскипел, я решаю, что кофеин не поможет, и осушаю бокал белого вина – оно теплое из-за того, что вчера вечером я оставила открытую бутылку рядом с кроватью, – прежде чем включить компьютер и начать разговор с Айей. Я не чувствую вкус вина, только жжение на языке. Макс мертв; думаю, мне можно простить не совсем обычное поведение.
Когда экран отражает мое лицо, я поражаюсь тому, насколько бледной выгляжу. Исхудавшей. Шокированной.
– Ого, я выгляжу так, будто только что увидела призрака! – восклицаю я, а затем разражаюсь слегка истерическим, некоторые сказали бы «маниакальным», смехом. – Ну да, я только что видела труп, – продолжаю я, пытаясь подавить смех. Для этого хватаю себя за бедра и сильно прищипываю кожу большим и указательным пальцами.
– Не могу даже представить, насколько тяжелым был для тебя сегодняшний день, Джастина.
Мой смех стихает, и я начинаю хлюпать носом, пытаясь подавить слезы, грозящие прийти следом.
– Я привыкла к трупам. Но и не подозревала, как мне будет тяжело. – Слово «тяжело» кажется неуместным, пустым. Бежать марафон тяжело. Или готовиться к выпускным экзаменам. Увидеть безжизненное тело Макса? Это было не просто тяжело. Это было невыносимо. Настолько, что я перешла на автопилот. Наверняка Айе есть что сказать по этому поводу.
– Что ж, я рада, что ты обратилась ко мне. Это говорит о твоей силе. Посмотри, какой большой путь ты проделала… Ты должна гордиться собой. Ты контролируешь свои эмоции, понимаешь, когда тебе нужна помощь, и не стесняешься попросить о ней. Я действительно впечатлена. Давай договоримся, что в ближайшие недели ты будешь обращаться ко мне, когда я тебе понадоблюсь, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы принять тебя.
– Спасибо. – Это очень любезное предложение. Я знаю, что Айя очень востребована. Но она права, я тоже горжусь собой. Иногда проще позволить себе сорваться и упасть. Позволить приливу унести тебя. Сложнее выплыть.
– Представляю, сколько всего творится сегодня у тебя в голове. Ты не нашла какую-нибудь конкретную тему, о которой хотела бы поговорить? – Я качаю головой. – Неважно. Я размышляла о том, сколько всего случилось с того момента, как ты вернулась в Молдон, и поняла, насколько горьким для тебя это должно быть. Я знаю, ты поддерживала контакты с Максом после отъезда из родного города, однако ты не раз говорила мне: всякий раз, когда вы с ним встречались, это неизменно происходило в Лондоне. Хотя ты неоднократно виделась с братом на протяжении многих лет, за все это время ни разу не побывала в родном городе. Теперь ты вернулась – а Макс мертв. Ты ведь помнишь, что произошло во время твоего предыдущего пребывания в Молдоне?
– Ты имеешь в виду – не забыла ли я, что, когда была в Молдоне в последний раз, здесь тоже обнаружился труп? – Я догадываюсь, к чему она клонит. Я заранее знала, что она свяжет эти два события.
– Это может быть нелегко осознавать. Зеркальное отражение событий.
– Я так и не увидела своего отца после того, как он умер, – напоминаю я.
– Я знаю, но ты уехала всего через неделю после несчастного случая, правильно? И вот теперь, спустя несколько дней после возвращения, найдено тело твоего брата…
Мои ладони становятся влажными, и мне приходится напоминать себе, что это не допрос. Никаких намеков на осуждение. Никаких обвинений. Айя просто отмечает, что мне нелегко. Я закрываю глаза, пытаясь подобрать слова.