К тому моменту, как я подъезжаю к дому Макса, начинает темнеть. Джимми всю прошлую неделю занимался организацией поминок и попросил меня принести несколько фотографий в рамках, чтобы выставить их на столике рядом с гробом. Все фотографии, какие есть у мамы, – наши детские снимки, но, просматривая их вместе с сержантом Роуз, я увидела несколько фото, которые подходят как нельзя лучше.
Все следы того, что дом Макса был местом преступления, исчезли. Нет желтой ленты, развевающейся на ветру, задняя дверь заменена. На этот раз я вхожу через парадную дверь, воспользовавшись маминым запасным ключом, и в этом есть что-то катастрофическое. Я чувствую в этом некое горестное подтверждение того, что все надежды рухнули: бесполезно стучать в дверь – нет шансов, что Макс окажется дома и впустит меня.
Открыв холодильник, с разочарованием убеждаюсь, что в нем больше не осталось пива.
Я начинаю с гостиной, обшариваю каминную полку и подоконник эркера в поисках чего-нибудь подходящего. Там висит фотография, на которой он снят с группой друзей, когда они отдыхали пару лет назад на Корфу, – все сидят, свесив босые ноги через борт яхты, а внизу маняще синеет море.
В дыхательных путях обнаружены ил и водоросли.
Смерть от утопления.
Я не дотрагиваюсь до этого снимка. Здесь есть и другие, и я сразу же отправляю их в сумку: фотография, на которой мы вдвоем на выпускном Макса; Макс и Джимми на велогоночной трассе в подростковом возрасте; мама и Макс в ее саду. На всех этих фотографиях брат выглядит таким энергичным… Он всегда жил на полную катушку – иногда даже слишком бурно, – но в конечном итоге неизменно оказывался рядом, когда был нужен. Раньше я задавалась вопросом, откуда у него эта способность – расслабляться и веселиться. Я хотела узнать секрет: как ему удается не позволять всему этому давить на него, как оно давило на меня? Может, он просто не видел того, что видела я?
Разбухшее тело.
Разложение.
Переполненные легкие.
Или, может быть, все это наконец настигло его… «Макс, что случилось? Как ты оказался в воде?»
Я уже собираюсь уходить, когда раздается звонок от Отиса.
– Привет, именно тебя я и хотела услышать. – Надеюсь, у него найдутся ответы на мои вопросы.
– Я слыхал, тебя отстранили от того крупного дела об убийстве. – Ровный, даже монотонный голос.
Я не особо удивлена; я прекрасно знала, что слухи разойдутся быстро. Я просто тянула время.
– Кто тебе сказал? – Я сразу же понимаю, что это бессмысленный вопрос. Отис не нуждается в том, чтобы кто-либо что-либо ему рассказывал, и, конечно, никогда не раскрывает своих источников. – Впрочем, можешь не отвечать.
– Это как-то связано с тем, что я копался в лэптопе твоего брата?
Нет смысла врать Отису, он всегда докопается до истины, но умение уклониться от прямого ответа – это совсем другое.
– Мы можем встретиться? Пожалуйста, дай мне возможность рассказать тебе все, а потом, если ты захочешь бросить все это, я пойму.
– Что ж, только ради тебя – да. Я заеду за тобой через два часа.
– Дело в том, что… – Я понимаю, что требую слишком многого, но эта ситуация действительно такова, и к тому же мне нужно научиться устанавливать границы. – Я не могу встретиться сегодня. Ной ждет моего возвращения, он только что прилетел из Парижа, а завтра похороны. Ты можешь подождать до послезавтра? Обещаю, я все тебе расскажу.
– Хорошо. – Он соглашается неохотно, но, по крайней мере, не настаивает. Интересно, сколько понимания он проявил бы при других обстоятельствах – если б я не оплакивала своего погибшего брата? – Я заеду за тобой. Полагаю, ты захочешь отправиться куда-нибудь в уединенное место?
– В идеале – да.
– Хорошо. Но мне нужна правда, Джастина. Если ты хочешь, чтобы я и дальше помогал тебе, мне нужна вся правда.
Я едва сдерживаю смех при мысли о том, что эта фраза звучит из уст Отиса. Он не хуже меня знает, что на самом деле никакой правды не существует. Людям нравится думать, будто мир можно разделить на факты и вымысел, но я на собственном опыте убедилась, как искусно можно манипулировать фактами, использовать их, подгонять их под нужные мерки – так, что уже не отличишь, где реальность, а где ложь. Все в этом мире субъективно, все рассматривается через определенную призму, а факты искажаются под влиянием нашего собственного опыта.
Я не раз обсуждала это с Ноем за ужином, убеждая его, что правды не существует. Это лишь промежуток между опытом одного человека и опытом другого, и мы можем заполнить его любым количеством различных истин. Я каждый день наблюдаю в зале суда, каким образом это происходит. Но все же я обещаю Отису именно это. Правду. Потому что, хотя меня отстранили от дел, я все еще должна найти ответы на свои вопросы.
Глава 23
Я знаю, что Ной благополучно прибыл в мамин дом, поскольку он информировал меня о каждом этапе своего путешествия. Это было очень мило – заботиться о том, чтобы я знала, что он уже в пути, воображать, что я с нетерпением жду его приезда, хотя на самом деле я ждала этого с ужасом. Больше всего на свете мне бы хотелось оказаться в объятиях Ноя, почувствовать, как он окутывает меня своей заботой, точно одеялом безопасности, не давая замерзнуть.
И все же я не хочу, чтобы все это происходило здесь, в Молдоне, и уж тем более в том доме. Я даже не знаю, как отреагирую на его физическое присутствие в этом месте. Сохранится ли здесь чувство безопасности, которое он обеспечивает мне, или эта скверна затронет и его?
Да, я знала, что его следует ждать сегодня – ведь он прервал свою командировку, чтобы успеть вернуться к похоронам Макса, – но все равно, когда я вижу его в маминой гостиной, чувства приходят в смятение. На нем темно-синяя рубашка с открытым воротником, которую я купила ему на прошлый день рождения, и кремовые шорты-чинос с мокасинами. Круглые очки в толстой черной оправе. Это откровенно лондонский стиль – настолько, что здесь он смотрится комично и неуместно. Зримое напоминание о том, что мои жизни «прежде» и «после» никогда не должны были вот так сливаться воедино.
Он вскакивает со стула, как только видит меня в дверях. Первое, о чем я думаю, – что он не должен сидеть здесь. Это кресло ему не принадлежит. Оно принадлежит другому. Моему отцу. Ной должен пересесть куда-нибудь. Но как сказать ему об этом? И я просто позволяю ему поцеловать меня и пытаюсь сосредоточиться на том, что он мой муж.
Ной хороший. У нас все хорошо. Несмотря ни на что, мы здесь вместе, и этого должно быть достаточно.
– Вы с мамой хорошо поладили? – спрашиваю я.
– Конечно. А почему бы и нет? На самом деле я, кажется, пообещал ей, что приготовлю сегодня ужин.
– Ты… что? – Только не это. Я надеялась, что во время его пребывания в доме они будут держаться как можно дальше друг от друга.
– Я решил, что так будет правильно. И, кроме того, будет приятно познакомиться с ней поближе, пусть даже при таких обстоятельствах.
«При таких обстоятельствах…»
Я стараюсь не вздрогнуть от бесстрастности этих слов. Напоминаю себе, что это Ной. Он не бессердечен – он сказал это не намеренно, просто он такой, какой есть. Он всегда старается сгладить свои недостатки, иногда даже слишком сильно. Говорит слишком громко, чтобы компенсировать неуверенность. Шутит слишком навязчиво, чтобы скрыть чувство уязвимости. Ведет себя слишком серьезно, когда обстановка делается чересчур эмоциональной и он со своим интернатским воспитанием не знает, как на это реагировать.
– Это очень мило с твоей стороны, – вынуждена сказать я, потому что это правда, и я пытаюсь не злиться на него, ведь все, что делает Ной, он делает для меня. Мой муж не идеален, но он добр.
Ной не виноват в том, что я не хочу видеть его здесь: в этом месте, в этом доме, рядом с моей матерью. Я словно чувствую, как яд сочится со стен, капает из ее уст и течет к нему, готовясь отравить нас.
Я знаю, что не смогу долго отсиживаться в туалете, прежде чем они начнут задавать вопросы. Как и было обещано, Ной приготовил ужин, а мама накрыла большой дубовый стол в столовой. До этого мы с Ноем никогда не ужинали с моей мамой. Даже в день нашей свадьбы. Мы поженились во время отпуска, чтобы избежать неловкости, связанной с торжественным банкетом.
Конечно, Ной не знает, что причина в этом. Я убедила его, что это будет романтично: пожениться без традиционной суеты, способной отвлечь от обетов, которые мы давали друг другу. Вместо того чтобы потратить кучу денег на нелепо дорогой банкет, который запомнился бы гостям как «праздничная вечеринка», мы провели два месяца на Средиземном море. Ноя не пришлось долго уговаривать – стоило только показать ему, какую виллу мы можем снять. Он, конечно, уже встречался с моей матерью, но всего несколько раз – можно пересчитать по пальцам одной руки – и никогда не приезжал сюда.
Тук-тук.
– Всё в порядке? – Даже стук в дверь в исполнении Ноя звучит медленно и уверенно. В его мягком тоне звучат нотки обеспокоенности. Он способен сдержаться: не выбить дверь и не потребовать, чтобы я рассказала ему, что происходит, и именно эти качества я в нем уважаю – и именно этих качеств не хватает моему подлинному «я». Тому «я», которое таится глубоко-глубоко.
Единственная разумная реакция на подобное поведение – ответное спокойствие. В этом и заключается особенность Ноя: он всегда держит эмоции под контролем, у него всегда все упорядочено – ни единого неуместного слова. Это позволяет мне держаться за реальность. Сохранять спокойствие, утихомиривая бушующие внутри меня чувства, не давая им вырваться наружу.
За это я и люблю его больше всего: за то, что он дает мне возможность быть именно такой, какой я себя хочу видеть. Но сегодня, накануне похорон Макса, я ощущаю, как моя внутренняя боль требует выхода. Она не хочет утихать.
Я закрываю глаза и слушаю его голос по ту сторону двери, надеясь, что это, как обычно, успокоит меня. Ной говорит о том, что приготовил на ужин. Какие ингредиенты он использовал. Из какой части Индии родом это блюдо. Это тактика, которую посоветовала нам Айя, – способ вытащить меня из омута воспоминаний и раздумий и сосредоточиться на чем-то другом. Я знаю – он считает, что я просто подавлена своим горем.