Последствия.
Она ненавидела, что ей приходится мыслить подобным образом, что вся ее жизнь рассматривается с точки зрения действий и реакций – Джерарда, а не ее собственных. Это было не то, на что она подписывалась, когда давала брачные обеты – «в горе и в радости». Конечно же, это совсем не то, что подразумевалось под этими словами. Никто не стал бы винить ее, если б она бросила мужа. Но все было гораздо сложнее.
Вначале она оправдывала его. Как этот мужчина, который так пылко любил ее, этот человек, благодаря которому она чувствовала себя живой… каким образом он превратился в кого-то совершенно иного? Нет, это было не совсем верно. Он не стал совершенно иным. Именно это ее и пугало. Он по-прежнему оставался очаровательным, ласковым, шумным и сногсшибательным. Но со временем в нем проявились другие черты. Более жесткие и жестокие.
Наверняка с ним что-то случилось, раз он стал таким. В самом начале он вел себя с ней совсем по-другому. Что же изменилось? Ей отчаянно хотелось, чтобы на то была причина. Что-то иное – лишь бы дело было не в нем самом. Или не в ней, что еще хуже. А вдруг именно она стала причиной ненависти, которую ощущала в нем? Он не всегда был исполнен этой ненависти. Когда-то они любили друг друга…
В год, когда начались последствия, она исследовала все. Посттравматическое стрессовое расстройство, опухоль мозга, депрессия, биполярное расстройство. В конце концов она смирилась с тем, что это была обычная жестокость. Нарциссизм.
Но прошло немало времени, прежде чем она призналась себе в этом; нелегко было принять на себя ответственность. Потому что именно это она и испытывала. Непонятное чувство вины – за то, что полюбила его. За то, что вышла за него замуж. За то, что разозлила его.
Когда он сделал ей предложение, она почувствовала себя счастливой. Это было самое беспечное «да» в мире. Никаких колебаний. Они были знакомы всего несколько месяцев, но их роман оказался стремительным, полным широких жестов и упоения чувствами.
Она даже не попыталась узнать человека, скрывающегося за харизмой и обаянием, пока не стало слишком поздно. «Ты вышла за меня замуж. Ты любишь меня». Говоря это, он целовал ее в шею. Впервые он сделал это в брачную ночь, и тогда это привело ее в восторг: как будто его возбуждал сам тот факт, что она желает его. Она чувствовала себя могущественной. Как наивно это было с ее стороны! Со временем это ощущение менялось, и теперь она понимала, что он обладает полной властью над ней, а она над ним – никакой. Это происходило медленно и постепенно. Но теперь, когда он так прикасался к ней и шептал эти слова в ямку у основания ее шеи, это лишь усиливало ее страх перед тем, что будет дальше.
Она сделала бы все, чтобы повернуть время вспять, но время было единственной вещью, которой она не могла управлять. Это была ее реальность. Возможно, она должна была предвидеть это. Но никогда не ждешь, что такое случится с тобой. Что человек, в которого ты влюбилась, окажется одним из тех монстров, о которых ты только слышала. Никогда не ждешь, что все будет выглядеть именно так – как в случае с Джерардом.
Это не был брак, полный ненависти. Бо`льшую часть времени Джерард оставался тем человеком, за которого она решила выйти замуж. Именно это и делало его таким опасным. На первых порах у нее был муж, которого она любила и который заставлял ее чувствовать себя любимой. Но потом он начал уничтожать ее, дюйм за дюймом. Виновата ли она в этом? Или же чувство вины, которое она испытывала, навязал ей Джерард? Может, он этого и хотел? Топтать ее чувство собственного достоинства до тех пор, пока она не начнет винить себя? Эвелин запуталась в себе; боль и смятение настолько въелись в ее душу, что она перестала доверять собственным чувствам.
Когда она заставляла себя думать об этом, то задавалась вопросом: быть может, ее самоощущение полностью зависело от него? В момент знакомства с Джерардом она была одинока. И молода. Отец никогда не играл никакой роли в ее жизни, а мать впала в депрессию после его смерти. Эвелин в ту пору была еще ребенком; она оказалась предоставлена самой себе. Что бы она ни сделала, этого было недостаточно, и вся сила материнского горя, вся боль и гнев были направлены на нее.
Когда в ее мир вошел Джерард, все изменилось. Он заставил ее почувствовать себя желанной. Заставил ее почувствовать, будто в ней есть что-то, за что ее можно любить. Неужели все это было обманом? Способом заставить ее зависеть от него? Не только в материальном плане (потому что он, безусловно, обеспечил ее деньгами), но и в эмоциональном?
Однако в одном Эвелин не сомневалась: пока он имеет над ней власть, которую она не в силах свергнуть, она ни за что не позволит ему прикоснуться к своим детям.
К Максу и Джастине.
Они были для нее светом во тьме. Потому что иногда ее мир становился абсолютно черным, и ей казалось, что она находится в невероятно темном и длинном туннеле. И так несколько дней подряд. Мир вокруг нее продолжал существовать, но она не могла выбраться. Туман окутывал ее, а она могла только наблюдать.
Она знала, что они тоже это чувствуют. И считают ее плохой матерью. Но делала всё, что могла, – однако в некоторые дни ей хватало сил лишь на то, чтобы одеться. Они не знали, как тяжело ей было каждый день вставать с постели – только ради них.
И потому рождественская вечеринка в этом году была особенно важна для Эвелин – ведь Джерард впервые счел Джастину достаточно взрослой, чтобы она могла присоединиться к ним. Эвелин видела в этом шанс показать дочери, на что она способна – что она действительно полноценная личность.
Силу матери не нужно видеть, ее нужно только чувствовать, и Эвелин это знала. И жила этим. Но это не мешало ей радоваться возможности продемонстрировать дочери, что она тоже может повлиять на ситуацию.
Эвелин в последний раз прошлась по дому, проверяя, всё ли на месте; каждая комната сверкала и сияла. Рождественские елки – большие и маленькие – украшали почти каждый уголок. Но волшебство заключалось в мелочах: сырная доска в форме елки, стойка с горячим шоколадом в одном конце, бар с глинтвейном в другом. Она даже организовала в салоне стол для изготовления венков – для тех, кто захочет смастерить что-то на память и ненадолго побыть в тишине.
Эвелин сделала это – не шло и речи о том, что вечеринка может не удаться. От коллег и юристов до полицейских, бизнесменов и масонов (хотя зачастую их невозможно было отличить друг от друга – ведь масонов можно было встретить повсюду) – для всех должно было найтись занятие по душе. Неудивительно, что список гостей рос год от года. Включив свет в последней из комнат, она улыбнулась.
Все готово.
Глава 24
Я лежу на кровати и слушаю тиканье часов, висящих над ней. Этот звук, обычно почти неразличимый, сегодня громок, как барабан. С каждой секундой я понимаю, что приближаются похороны Макса, и это кажется движением к краю пропасти. Я не готова к прощанию.
Машина должна приехать через двадцать минут, но я не хочу шевелиться. Сижу на краю кровати, моя одежда свалена грудой, обнаженная кожа все еще сырая после очередного – слишком горячего и слишком долгого – душа. Руки тяжелы, в груди давит. У меня нет сил, чтобы одеться; все усилия уходят на то, чтобы дышать.
Вдох на счет «четыре», задержка дыхания на счет «пять», выдох – на счет «шесть».
Обычно этот счет помогает сосредоточиться, но сегодня утром это не срабатывает. Словно в старом кинофильме, поставленном на повтор, я вижу Макса: вот он смотрит на меня с записи камеры видеонаблюдения в «Синем орле»; вот он лежит мертвый, твердый как камень, поверх его распростертого тела наброшена простыня; а затем перед моими глазами возникает лицо отца. И все начинается снова. Снова и снова.
Такое ощущение, что это физически сокрушает меня: душевная боль перерастает в реальную, осязаемую, физическую. Горло сжимается, дыхание учащается. Короткие вздохи становится все труднее и труднее делать. Я слышу, как хриплю от усилий, как эти хрипы словно исходят откуда-то со стороны, а не из моего собственного горла. В груди разливается глубокая тягучая боль. Если б такого не случалось раньше, я искренне решила бы, что умираю.
Но вместо этого пытаюсь помнить, что всё под контролем. Это пройдет.
Когда перед глазами появляются пляшущие блики света, я наконец понимаю, что все подходит к концу. Всплеск головокружения перед тем, как наступает облегчение. Глаз бури.
Я не всегда знаю, чем это вызвано, но уверена, что сегодняшняя паническая атака была спровоцирована тем, что я услышала, как Ной принимает душ в ванной комнате, – именно сегодня, когда мои психологические барьеры подточены до предела. Я попыталась предложить ему воспользоваться другой ванной комнатой, но так и не смогла придумать убедительную причину. Муж просто рассмеялся. Но ведь он не знал, что звук того самого душа вернет меня в тот день, когда вода текла красным потоком и не останавливалась.
Когда уже чувствую, что худшее позади, я слышу, как выключается душ и открывается дверь. Появляется Ной, бросает взгляд на меня и груду нетронутой одежды и осторожно начинает меня одевать.
– Ты справишься с тем, что будет сегодня. Я рядом с тобой.
И снова чувствую, как любовь к нему захлестывает меня, смешивается со страхом и превращается в гнев. Мне требуются все мои силы, чтобы не закричать на него: пусть он оставит меня в покое! Пусть покинет это место и ждет меня дома. Я не хочу, чтобы он был здесь, где прошлое грозит заразить его. Он должен стать моим «после». Если наш брак и жизнь, которую я с таким трудом строила для себя, рухнут, тогда зачем все это было нужно?
Была ли я когда-нибудь по-настоящему свободна?
Не может быть, чтобы все это было напрасно.
Пытаясь удержаться в «сейчас» и не позволить боли оторвать меня от реальности, я яростно чешу промежуток между большим и указательным пальцем. И наблюдаю за тем, как гроб приближается к алтарю. Его несут Джимми и еще трое друзей. Я узнаю их по сделанной на яхте фотографии, которую нашла в доме брата.