Джастина надеялась, что ее сейчас стошнит. Но она так и сидела неподвижно и ненавидела себя за это. Где же ее отвага? На поверку оказалось, что у нее нет ни капли смелости. Ее худшие опасения оправдались. Она была слабой, больше похожей на свою мать, чем на отца.
Джастина начала уплывать в забытье, осознавая лишь, что кожа немеет от его прикосновений, и только после того, как перестала чувствовать его зловонное дыхание, заметила, что он убрал руку. Ему помешала пара, с энтузиазмом распахнувшая дверь. В тот момент Джастина была им безмерно признательна.
Они были примерно возраста ее родителей, но гораздо менее эффектные. У женщины оказались длинные волосы мышасто-русого цвета – наверное, они были волнистыми, но она так и не научилась их укладывать, – а мужчина был тощим, жилистым, в очках и с усами. Они напоминали выходцев из комедий семидесятых. Тем не менее сегодня они выступили в роли спасителей: Джастина воспользовалась шансом и выскочила за дверь, лихорадочно разыскивая Макса. Она заметила его в другом конце гостиной и, орудуя плечами и локтями, протиснулась вперед – ей было плевать, что из-за нее какая-то старушка пролила свое вино.
– Макс, – позвала Джастина, но он проигнорировал ее, явно смущенный такой настойчивостью. – Макс, – повторила она, на этот раз громче. Она практически кричала, но ей уже не под силу было сдерживаться.
Шум привлек внимание, и в гостиной стало заметно тише, все взгляды устремились на них. В дверях возник Остин, и ей пришло в голову, что, возможно, он специально загораживает дверь.
– Что случилось? – спросил Макс, едва повернувшись, чтобы взглянуть на нее. Хорошо. Она знала, что может на него рассчитывать. Что он, лишь посмотрев на нее, поверит – она говорит правду. Конечно, нелепо, что эта мысль пришла ей в голову едва ли не в первую очередь. Не «не могу поверить, что со мной такое случилось», а «поверят ли люди, что со мной такое случилось». От замены всего нескольких слов смысл фразы становился совершенно иным.
– Остин… – Она не успела закончить фразу, когда по комнате разнесся голос отца. Он появился в дверном проеме рядом с Остином, и Джастина задалась вопросом: что этот ядовитый гад уже успел ему рассказать?
– Я бы хотел поговорить с тобой наверху, будь так любезна. Сейчас же, – приказал отец. И было в его тоне что-то напоминающее яд Остина Макнила: слова были вполне доброжелательными, они сопровождались улыбкой, но при этом в них сквозила угроза.
«Я только что сорвалась с обрыва», – поняла Джастина, поднимаясь вслед за отцом по лестнице.
Глава 28
Корабельный гудок возвращает меня в реальность, и я вдруг остро осознаю, что на улице все еще белый день, а я сижу здесь в халате и тапочках и курю сигару. И не просто в халате – в старом халате моего покойного отца. Это невероятно далеко от продвижения по карьерной лестнице в судебной палате. Как же быстро и как низко я скатилась!
Делаю еще одну затяжку. Держу дым во рту, пока не начинаю кашлять. У меня есть соблазн просидеть здесь до заката, выкурив все сигары в коробке, но перед моим мысленным взором постоянно встает одна и та же картина: лицо Макса скрывается под волнами, утаскивающими его вниз, вниз, вниз… Боролся ли он? Сопротивлялся ли? Я здесь не для того, чтобы тоже утонуть. Максу нужно, чтобы я выплыла.
Поэтому – вместо того чтобы и дальше наносить вред своим легким – я достаю телефон и пишу Айе сообщение, спрашивая, есть ли у нее сегодня свободное время, чтобы принять меня. Она моментально отвечает, что у нее как раз сейчас есть окно и можно провести сеанс, если я свободна. Надо отдать ей должное, она работает эффективно. Может быть, даже слишком эффективно – мне все же хотелось бы еще некоторое время поваляться в кровати, упиваясь страданиями. Но нет, Айя, как обычно, вытягивает меня из темноты на свет быстрее, чем я оказываюсь готова.
Я заставляю себя сообщить ей, что буду через десять минут, и скидываю с плеч отцовский халат. Возвращаю его имущество на законные места, стараясь положить и развесить все точно так же, как было, – как будто он в любую минуту может прийти и разгневаться, обнаружив, что я рылась в его вещах.
– Ты в порядке? Случилось что-нибудь еще? – спрашивает Айя, и я вспоминаю, как она задавала мне тот же вопрос всего несколько месяцев назад. Тогда я соврала, ответив, что ничего не случилось, хотя на самом деле разговоры Ноя о рождении ребенка и слова Макса о том, что мне нужно вернуться домой, уже взбаламутили мое прошлое. Оно уже тогда начало просачиваться в настоящее, заставляя меня снова и снова сомневаться во всем.
– Не то чтобы случилось, но сержант-детектив местной полиции постоянно задает мне вопросы о той ночи, когда умер папа, и теперь я не могу отделаться от мысли, что, возможно, все это как-то связано. Смерть Макса, смерть папы, даже арест Джейка.
– Понятно. И почему ты считаешь, будто нужно копать в этом направлении? Не считая навязчивости детектива, конечно.
– Потому что я сумасшедшая.
– Мы не употребляем это слово, – напоминает Айя, поджав губы.
– Извини. Если честно, я не знаю. Я чувствую себя бесполезной, но в то же время мне кажется, что сержант может быть права. Я что-то упускаю. – Придерживаю язык, напоминая себе, что нужно действовать осторожно. Трудно соблюдать подобный баланс: быть открытой и честной и в то же время оберегать тайны.
– Что ж, наш мозг очень хорошо умеет подавлять воспоминания. Возможно, эта ситуация что-то затрагивает в твоей памяти. Что-то, что тебе тяжело вспоминать. Прояви доброту и терпение к себе. Если в прошлом действительно что-то есть, то после должных усилий оно вспомнится.
Я улыбаюсь. Это очень великодушно с ее стороны – относиться ко мне с таким пониманием. Вот бы в мире было побольше людей, подобных Айе!
– Ты хочешь это сделать? – спрашивает она, и я предполагаю, что это означает, хочу ли я приложить «должные усилия»? Хочу ли я проверить, действительно ли в глубине моей души таится нечто, достойное внимания? Я могла бы сказать ей, что это, несомненно, правда, но рассказ о моих тайнах не приблизит меня к раскрытию секретов Макса. А я здесь именно ради них. Поэтому отвечаю:
– Конечно, – и прикладываю сознательное усилие к тому, чтобы выпрямить руки, сложенные на груди. Я должна показать, что готова.
– Отлично. Ты сказала о Максе, Джейке и своем отце, но не упомянула маму. Ты говорила с ней о чем-нибудь из этого? Спросила, какого мнения она о вопросах сержанта-детектива?
– Нет, – отрывисто произношу я. Ладно, возможно, я не готова.
– Почему? Как ты думаешь, за что ты на нее так зла?
– За все. За все, что было в моем детстве. За то, что мама была такой слабой. Она постоянно отгораживалась от нас. Постоянно осуждала нас. – Не знаю почему, но на этот раз я ловлю себя на том, что не могу остановиться, мой голос становится все громче и громче с каждой новой фразой, с каждой названной причиной. Я открыла шлюзы, и теперь поток льется наружу. – Я виню ее.
– В чем?
Я знаю, что для Айи это прозвучит полной бессмыслицей. Я опустила слишком много подробностей. Но я не могу больше держать это в себе. Я виню свою мать в смерти отца, и не только в этом.
– В том, что не защитила меня. – Я забегаю вперед и знаю это, но мой мозг работает слишком быстро.
– От Остина? – спрашивает Айя, и я мотаю головой. – Тогда от кого?
– От моего отца. – Осознав только что сказанное, я поднимаю глаза и вижу на лице Айи выражение, которое никогда ранее не фиксировала. Она в замешательстве.
Я совершила свою первую крупную ошибку.
Некоторое время мы молча смотрим друг на друга, пока обе пытаемся осознать случившееся сейчас. А потом Айя вновь берет инициативу в свои руки. Неизменно профессионально.
– Почему тебя нужно было защищать от твоего отца, Джастина? – мягко спрашивает она.
Я щиплю себя за бедра.
– Почему бы тебе снова не поведать мне о последнем своем разговоре с отцом? – предлагает Айя, в очередной раз доказывая, что ее услуги психотерапевта стоят каждого пенни, заплаченного за них.
– Мне пора, – говорю я и прерываю связь, пока она – или я – не сказала еще что-нибудь.
Очень часто пациенты психотерапевта скрывают правду о себе в начале интенсивной терапии. Это часть процесса: надо разрушить стены, чтобы обнажить то, что они якобы защищают.
Айя однажды сказала мне: выявить, где скрывается ложь, так же важно, как и узнать правду. Нужно выяснить, о чем лжет пациент, и понять, почему он лжет, – чтобы определить, какие части его личности нуждаются в исцелении. Какие части прошлого слишком болезненны, чтобы он мог хотя бы признаться в этом.
Но проблема в том, что этот процесс у нас с Айей идет уже шесть лет. У меня больше не должно было остаться секретов.
И уж точно не должно было остаться таких секретов, которые я не стала бы раскрывать.
ПреждеДжастина
– Это моя вина, – произнес отец Джастины, когда они оказались в ее спальне и за ними плотно закрылась дверь. Его тон был ровным, и то, что он взял ответственность на себя, немного смягчило боль. Джастина позволила себе опуститься на кровать.
– Я думал, ты достаточно взрослая, чтобы присоединиться к нам сегодня вечером, но, очевидно, я ошибался, – продолжил он, и Джастине потребовалось несколько секунд, чтобы осознать смысл его слов. Если б он только позволил ей все объяснить, ведь наверняка он просто неправильно понял…
– Но, папа, он…
– Никаких «но», Джастина. Остин – мой друг. Он хороший человек. Как бы ты ни расценивала случившееся, я уверен, что ты неправильно все поняла. Это моя вина. Ты все еще слишком молода.
«Скорее друг фирмы».
– Я отлично понимаю, что произошло, папа. – Если б только она могла сделать так, чтобы он выслушал ее, позволил ей сказать ему правду, тогда – она была в этом уверена – он пошел бы туда и воздал Остину Макнилу по заслугам. В конце концов, он был ее отцом. А она – его дочерью.