После секундной паузы Джерард спокойно вынул изо рта сигару, которая так и висела между его губами. Джастина поняла, что он решил стать злодеем. Что пощечина была только началом.
Она видела круглые ожоги на теле матери, в тех местах, которые легко скрыть, – но от детей ничего не утаишь. Они слишком чувствительны, слишком малы, слишком наблюдательны. Взрослые забывают, каково это: быть настолько причастным окружающему миру, когда тебя ничто не отвлекает – ни работа, ни обязанности, отрывающие тебя от переживания текущего момента. Дети впитывают всё как губки. Взрослые слепы и невосприимчивы.
Ее родители считали, будто действуют умно, но Макс и Джастина играли в прятки не просто так. Они знали, когда лучше убраться подальше. Спрятаться там, где не видно и не слышно боли матери. Жестокости отца.
Нет, Джастина не позволит ему обжечь и ее.
Она выронила туфлю на шпильке, которую все еще сжимала в руке, и толкнула его. Сильно и резко. Она была небольшого роста, но вложила в этот толчок всю свою силу. Она не собиралась допустить, чтобы он сделал ее такой же, какой стала ее мать.
Джастина видела, как он рухнул, – это случилось прямо у нее на глазах. Его голова ударилась о край ее стола и дернулась назад. И кровь.
Она не ожидала крови.
Все произошло так быстро… Она хотела лишь нанести удар первой. Дать ему понять, что она – не ее мать, что она не будет молчать. Она будет бороться.
Она не собиралась его убивать.
Глава 36
Птенец. Или больной ребенок. Именно их напоминает мне мама, когда на следующий день, в пять часов утра, забирается ко мне в кровать. Я не очень крупная женщина, обычно меня считают даже худощавой, но рядом с похожим на скелет тельцем моей матери я кажусь просто огромной. Я лежу, не понимая, чего она от меня хочет.
Даже когда еще жила здесь, я не знала, как реагировать, когда она приходила ко мне, такая вот крошечная и сломленная. Это происходило редко, и, насколько я могу судить, ее визиты случались через день или два после того, как я отмечала, как сгущается атмосфера в доме. Об этом никогда не говорили вслух, и мама тоже молчала, но рано утром она проскальзывала в мою комнату и лежала некоторое время в тишине, а затем принималась за обычные ежедневные дела – так, словно ничего не произошло.
Сейчас я думаю: не предавала ли я ее тем, что молчала? Но я была ребенком. Не следовало ожидать, что я заговорю первой или смогу подобрать нужные слова.
Теперь у меня нет оправдания. Я больше не ребенок, и у меня достаточно опыта, чтобы отыскать необходимые слова. И все же… я веду себя так же, как вела тогда, – неловко молчу, лежа на спине. Возможно, она думала, будто своим молчанием защищает меня. Но я чувствовала лишь, что меня используют. Играют мною, точно шариком на резинке. Оставляют в темноте, а спустя несколько часов вынуждают притворяться, будто жизнь полна солнца и ярких красок.
– Я мешаю тебе спать? – Голос у нее хрипловатый, и мне кажется, что от него по комнате разносится эхо. Я не ожидала, что она заговорит со мной.
– Нет, всё в порядке, – лгу я. Конечно же, она мешает мне спать. Я начинаю чувствовать, как гнев распространяется по моему телу горячей волной, начиная с пальцев ног. Как я дошла до этого, почему я снова здесь, в этом доме, в этом городе?
– Мне все равно нужно вставать, – заявляю я, беззастенчиво откидывая одеяло. Мама не спрашивает, куда я собралась, и не двигается с места.
Я ненавижу этот дом. Ненавижу то, что молчание здесь используется против тебя точно так же, как слова. Я часто применяю этот прием в зале суда: не говорить вообще ничего. Это действует на удивление эффективно, посильнее любой угрозы. Но в родном доме таким приемам не место.
Натягиваю на себя мятое платье, поднятое с пола, и, не успев придумать план действий, оказываюсь за рулем машины – хотя не имею ни малейшего представления о том, куда собираюсь направиться. Все, что я знаю, – это то, что мне нужно убраться прочь: из этого города, из этого дома, из этой спальни, от этого гардероба. От моей матери.
Не могу сказать точно, в какой момент этого слепого бегства мне пришла в голову столь глупая идея – но в итоге я сижу в кафе напротив офиса Кристины Лэнг и даже не знаю, появится ли она сегодня вообще или нет. Я способна распознать подобные грубые приемы слежки. Просто обычно не занимаюсь этим сама.
Сегодня я должна была явиться в суд. Но вот уже десять часов утра, а я вместо этого сижу здесь, заказав пару круассанов и не имея никакого плана относительно того, что делать дальше. Но раз уж я здесь, решаю отправить Отису сообщение и спросить, нет ли новостей насчет того, как продвигается дело Джейка. Я знаю, что прошу слишком многого – если его поймают на том, что он сует нос в дела других юристов, никто больше не станет с ним работать. Я разминаю шею и лезу в сумку за обезболивающим.
Что ты хочешь узнать?
Я улыбаюсь. До сих пор он ни разу меня не подводил. Слушание все ближе, а я не могу отделаться от мыслей о Джейке. Какие оправдания он сможет привести? Если честно, не знаю, почему я так зациклилась на этом. Я в курсе: даже если он действительно совершил эти убийства, ему, скорее всего, посоветуют не признавать себя виновным. Но все-таки мне кажется, что если он заявит о своей невиновности, это станет подтверждением моей правоты. Свидетельством того, что Джейк не убивал Марка и Беверли Рашнелл.
В ожидании новостей от Отиса и появления Кристины я пытаюсь отвлечься, ища в интернете сведения про масонов. Чего еще я не знаю о своем отце? В результатах поиска выпадает статья о том, что между разными масонскими ложами существуют условные рукопожатия, и я не могу удержаться от смеха. Оказывается, руки пожимают по-разному, в зависимости от положения человека в ложе. Именно такая хрень была по душе моему отцу. Все, что угодно, лишь бы он мог почувствовать себя важной птицей. Масонское братство строго охраняет свои тайны, и даже расширенный поиск ничего не дает. На каждом сайте мне пересказывают одну и ту же информацию. Еще один факт, который мне удается выяснить, – существует ряд предметов, символизирующих определенные духовные ценности; квадрат и компас используются как символы морали и этики. Смехотворна сама мысль о том, что мой отец придерживался какой-либо морали, кроме той, что приносила пользу ему лично, – а значит, его принадлежность к Братству была просто фарсом. Однако это описание что-то задевает в моей памяти, и я зримо представляю себе странную брошь, которую нашла в отцовском ящике. Ободок в виде компаса, буква G посередине – теперь понятно, что это такое… Я читаю дальше: оказывается, буква G должна напоминать масонам о том, что все их действия совершаются в присутствии Бога [8], великого архитектора Вселенной. Наверное, это должно придать благородства их деяниям? Напомнить им, что они несут ответственность лично перед Господом? Если так, то я могу подтвердить: в том, что касается моего отца, эта стратегия с треском провалилась.
Проходит пара часов, прежде чем я вижу ее. Она одета в элегантный черный костюм, волосы ее блестят. Да и вся она просто сияет, и это неудивительно – должно быть, с того момента, как ей поручили дело Джейка, в ее крови неустанно кипит адреналин. Как для меня этот процесс должен был стать важной ступенькой в карьере, так и Кристину он обещает продвинуть на пару шагов по этой лестнице. Это заметно по ее походке. Она жаждет этого продвижения.
Я выхожу из кафе – прежде чем успеваю спохватиться. Иду за ней следом, но не настолько близко, чтобы она могла засечь меня. Я не профессионал в этой игре, но, к счастью для меня, в Лондоне не так уж сложно оставаться незамеченным: все настолько привыкли заниматься своими делами, не замечая окружающих, что не ожидают пристального внимания со стороны других людей.
Судя по темпу ее походки, городскому чемоданчику на колесиках, который она держит в руке, и направлению ее движения, мы держим путь в Саутуаркский королевский суд – я готова поставить на это все свое жалованье. Чем больше поворотов мы минуем, тем отчетливее я представляю себе пункт назначения. Чувствую, как поднимается мое настроение. Мне предстоит увидеть ее в работе. Боже, надеюсь, она не настолько хороша, как я…
Я знаю, что умна, и верю в себя, но одновременно с этим я всегда чувствовала себя ужасной недотепой. Мне казалось, что я успешна, просто не могу не быть успешной, но при этом я неизменно нуждалась в том, чтобы другие люди говорили мне, что я достаточно хороша. Мое эго хрупкое. Слишком хрупкое, чтобы я могла без горечи наблюдать за тем, как кто-то другой блистает, ведя важное судебное дело, которое прежде было поручено мне.
Я занимаю место в дальнем конце зала, готовая поспешно уйти, если замечу кого-то, кто может меня узнать – хотя я не уверена, что сейчас смогла бы узнать сама себя. Я не помню, когда в последний раз мыла волосы, а на измятом платье спереди виднеется пятно от красного вина.
Кристина, надо отдать ей должное, умеет произвести впечатление. Изящная, уравновешенная и, осмелюсь сказать, немного пугающая. Слушается апелляция на вынесенный ранее приговор по поводу вооруженного ограбления, и процесс только начинает набирать обороты, когда у меня в кармане вибрирует телефон.
Отис. Черт… Неужели я действительно зашла слишком далеко?
Выскальзываю из зала суда, надеясь не привлечь к себе ничье внимание. Оказавшись в коридоре, отвечаю на звонок.
– Зря я тебя попросила, – сразу же признаю я, но он не обращает на это внимания и начинает увлеченно рассказывать, что взломал сложную шифровальную программу, защищающую лэптоп Макса.
– Там куча всякой ерунды – обычная фигня, которую можно найти на жестком диске у любого человека, – но я прочесал его несколько раз и, кажется, кое-что нашел.
– Потрясающе.
– Не слишком-то радуйся. Поначалу мне не бросалось в