– Он не исчез. Поехал навестить своих кузенов и решил не возвращаться.
– Но почему? Почему он не вернулся? Джейк как-то связан со смертью вашего отца? Поэтому вы расстались? Все говорят, что вы были так убиты горем, что в итоге уехали и поселились у подруги. Разве вам не нужны ответы?
Он подначивает меня. Я стараюсь не стискивать зубы, но чувствую, что мне хочется скрипнуть ими. Я не должна подавать никаких признаков того, что он меня разозлил. И мало того, я должна скрывать страх. Уверена, именно это он и высматривает – любой признак того, что в смерти отца есть нечто большее, нежели все считают. К тому времени, как стало известно, что Джейк уехал и не собирается возвращаться, смерть отца уже признали несчастным случаем. Это никогда не ставилось под сомнение – невинная поездка на Рождество в гости к кузенам.
– В восемнадцать лет мне было важно выяснить, почему Джейк меня бросил, но, честно говоря, это было давно, и я уже пережила это, – отвечаю я, стараясь сохранять спокойствие, как будто упоминание о том, что Джейк ушел, больше не сокрушает мое сердце. – Могу сказать лишь, что мой отец погиб из-за того, что сел за руль в нетрезвом виде, а Джейк провел вечер празднуя день рождения своей бабушки.
– Только мне кажется, что он не присутствовал на этом празднике до конца. Насколько я могу судить, он ушел перед самым закрытием паба, а это время примерно совпадает с временем смерти вашего отца, указанным в отчете коронера.
– Просто проверка фактов, говорите? – Мне интересно, насколько правдивы его слова. Сам ли он наткнулся на эту информацию, как утверждает, или сержант Роуз преподнесла ему ее на блюдечке? – Послушайте, это было очень давно. Люди многое забывают, и воспоминания путаются. Советую вам проверить свои источники.
– Уже проверил, – с ухмылкой говорит он. – Трижды перепроверял.
– В таком случае вам вообще не было нужды приходить и беседовать со мной, правильно? Раз уж вы считаете, будто у вас уже есть ответы на все вопросы… Спасибо и хорошего дня, – саркастически бросаю я и откланиваюсь.
Я рада, что он не пытается последовать за мной в сторону дома. С журналистами надо держать ухо востро – судя по моему опыту общения с другими людьми, причастными к крупным уголовным делам, «акулы пера» очень мало уважают частную жизнь и любые границы.
Внешне я, кажется, успешно сдерживаю свой страх, но когда вставляю ключ в замок, мне приходится сосредоточиться для того, чтобы рука не дрожала.
Классической музыки не слышно, и это свидетельствует, что мамы нет дома, но на всякий случай я проверяю сад. Ее нигде нет, и я приступаю к делу. Не знаю, что именно ожидаю найти, но я не могу просто сидеть и ждать, пока мне представится возможность расспросить ее. Я ищу доказательства того, что у Марка Рашнелла был роман с моей матерью. Если всего несколько дней назад я разгребала бардак, устроенный Максом, то теперь я его создаю.
Я в бешенстве.
Я осознаю, что в этот момент не контролирую себя. Обычно такая спокойная, такая собранная, я наконец-то не выдержала. Разрушения, которые я оставляю после себя по всему дому, – вещественное доказательство того, что я слишком долго вынуждала себя сохранять хладнокровие и больше не могу сдерживаться.
Начинаю с комнат, которые больше всего ассоциируются у меня с мамой. Ее спальня, кухня, салон. Пока что мне удается вытащить на свет только свои собственные воспоминания, которые я прятала довольно глубоко. Нет, не те, которые я воскрешала в памяти, когда Айя просила меня описать дом. Вместо них ко мне возвращаются другие, более болезненные сцены: то, как мама утверждала, будто обожгла бедра, споткнувшись на лестнице, когда несла из кухни в спальню миску с горячей водой, чтобы распарить лицо; то, как мы машинально включали телевизор, если мама и папа вечером уходили наверх раньше нас.
Я знаю, что, вероятно, никаких вещественных доказательств ее отношений с Марком найти не удастся – возможно, все это хранится в ее телефоне, – но раз уж я начала, то не могу остановиться. И вот я приступаю к остальным частям дома.
В кабинете нет ничего примечательного, но это меня не удивляет. Кабинет всегда был папиным личным пространством; было бы немного неуважительно оставлять следы присутствия маминого нового мужчины на его территории. Несмотря ни на что, мы были Стоунами, и это для всех было более весомым, чем правда. Мы думали, что это помогает нам скрывать истинное положение вещей, и продолжали делать это даже после его смерти. Сейчас, пробираясь через дом, переворачивая его вверх дном и выворачивая наизнанку, я разрушаю эти внутренние иллюзии. Комната за комнатой, слой за слоем, ложь за ложью.
Этот дом.
Наша семья.
Все это фальшивка.
Ничто из найденного не раскрывает тех истин, свидетелями которых могли быть эти стены. Чем меньше я нахожу доказательств – не только измены, но и нашего прошлого, – тем больше меня тошнит от этого, тем сильнее я чувствую потребность кричать об этом с самой высокой крыши. Раньше я никогда не искала доказательств жестокости отца, но теперь, когда взялась за поиски, тот факт, что я не могу ничего найти, лишь ухудшает положение; вся эта боль, которую я носила в себе, вся эта ложь, годами пребывавшая с нашей семьей, – можно решить, будто этого никогда не было.
Осталось обыскать всего две комнаты: наши с Максом старые спальни. Я знаю, что он не жил здесь уже много лет, но все равно не могу заставить себя открыть дверь его комнаты. Пока не могу. Поэтому захожу в свою. Что еще я могу найти в этом помещении, чего еще не обнаружила с тех пор, как вернулась сюда? Я уверена, что рыться здесь бесполезно, но мамы все еще нет дома, и я не знаю, что мне делать. Я не могу сидеть спокойно. Никогда не умела ждать, пока со мной что-нибудь случится. Я предпочитаю действовать первой. Держать все под контролем.
Как я и предполагала, здесь ничего нет. По крайней мере, в тех местах, которые я могу заставить себя обыскать. Наконец я поворачиваюсь к гардеробу. Тому самому, который не открывала с момента приезда – моя одежда по-прежнему хранится в чемодане. Но больше искать негде. Либо здесь, либо в комнате Макса. Я делаю глубокий вдох. Протягиваю руку. Берусь за ручку, перевожу дыхание, а затем тяну дверцу на себя и резко распахиваю ее, чтобы не успеть передумать.
Моя одежда больше не висит на перекладине, а на полу не валяется обувь, но чувство страха так и витает здесь. Я отмечаю, что мама использовала часть гардероба для хранения вещей: вдоль стены теперь стоят какие-то коробки, и сосредотачиваюсь на них, не желая погружаться в воспоминания. Вынув коробки из шкафа, захлопываю за собой дверцу так быстро, как только могу.
Коробки в основном заполнены нашими с Максом старыми школьными работами и детскими наградами, которые мама решила сохранить. Учебные проекты, доклады, рисунки, медальки за успехи в плавании и в нетболе [9]. Я почти погружаюсь в счастливые воспоминания о своем детстве, когда нахожу это.
Сначала я не понимаю, что это такое. И уж точно не понимаю, почему этот предмет таится на дне одной из этих безобидных коробок с памятными вещицами. Потому что он действительно таится. Спрятан, причем намеренно, – и это совершенная неожиданность. Я переворачиваю его. Это черный телефон. Современный. Должно быть, ему всего пара лет. Я говорю себе, что он может принадлежать кому угодно. Может, это мамин старый телефон, по которому она разговаривала с Марком? Возможно, после известия о его смерти она спрятала эту вещь, чтобы не вспоминать лишний раз…
Даже пытаясь найти логические обоснования, я понимаю, что это ерунда. Такая линия защиты не прошла бы в суде.
Потому что это вовсе не мамин телефон – и он не старый. Когда я включаю его, дрожь в пальцах свидетельствует о том, что я уже точно знаю, чей это телефон. Я просто не могу понять, почему он спрятан здесь, на дне коробки. Когда телефон оживает и на экране возникает знакомая фоновая картинка, до меня доходит, почему телефон Макса не был найден вместе с его телом. Он не покоится где-то на дне – все это время он был здесь, в моей старой спальне, в нескольких метрах от того места, где я спала каждую ночь.
Неудивительно, что после того, как телефон включается, он начинает вибрировать не переставая. Пропущенные звонки, голосовая почта, текстовые сообщения… Я не открываю их. У меня нет на это сил – пока нет, – а они продолжают приходить. Но тут вибрирует уже не телефон Макса, а мой собственный. Я достаю его из кармана и вижу, что у меня два пропущенных звонка от Отиса. Обычно мы с ним общаемся по телефону голосом, но сейчас я не в состоянии что-либо сказать и поэтому пишу ему сообщение.
Не могу сейчас говорить. Если что-то срочное, напиши мне.
Думаю, нам следует поговорить по телефону.
Я не могу. Пожалуйста, просто напиши мне.
Ладно. Но я предпочел бы сообщить это вслух. Я не смог отследить никакой деятельности «Маленькой трастовой компании», но заглянул в финансовые документы Рашнеллов и обнаружил два платежа, поступивших на их счет. Значительные платежи. Первый был сделан 17 декабря 2005 года, и это была самая крупная сумма – 100 000 фунтов стерлингов. После этого больше ничего не происходило, пока чуть более четырех месяцев назад вдруг не поступил еще один платеж в размере 50 000 фунтов стерлингов. Оба платежа были сделаны одной и той же компанией. «Маленькой трастовой компанией».
Я, пошатываясь, делаю пару шагов назад и прислоняюсь к стене. Прижимаюсь к ней затылком, потом отстраняюсь – и с силой откидываю голову назад, ударяясь о стену. Мой телефон снова жужжит, прежде чем я успеваю написать ответ.
Еще до меня дошли достоверные сведения, что на следующей неделе Джейк намерен признать себя невиновным.
Я думала, мне станет легче, когда я услышу, что Джейк борется за свою свободу. Узна`ю из его собственных уст, что он не делал того, в чем его обвиняют. Но сейчас меня переполняет странная смесь эмоций.