– Безумие? – Это слово, похоже, задело Беверли за живое. – А другие могут решить, что настоящее безумие – это убийство отца и последующее сокрытие этого. Представь себе: однажды ты просыпаешься и идешь выпить кофе в то заведение на центральной улице, которое так любил твой отец. Берешь в руки газету, как делаешь это каждое утро… Только твой мир уже не будет прежним. На первой странице – фотография Джастины. Заголовок гласит: «Преступница стала юристом по уголовным делам».
– Это не было убийством. Вы не хуже меня знаете, что это был несчастный случай.
– Вы с приятелем не случайно отнесли его в машину. Вы не случайно не позвонили в полицию. Она убила его случайно, но я полагаю, людей шокирует то, что произошло потом. Вся семья Стоунов в конечном итоге оказалась не такой уж идеальной.
– Вы тоже не позвонили в полицию.
– А должны были? Вы бы хотели, чтобы мы сделали это сейчас?
– Вы не посмеете. Вы думаете, будто загнали нас в угол, но что с вами будет, если вы расскажете правду спустя столько лет? Нарушение хода правосудия. Шантаж. Признайте, вы опоздали. Вы упустили свой шанс. Все кончено. Для вас и для нас.
– Думаю, мы можем рискнуть. – Беверли передернула плечами, как будто его слова были не более чем мелкими брызгами воды.
– Почему вы считаете, что вам поверят? – спросил он.
– Макс, дорогуша, ты считаешь нас дилетантами. Думаешь, мы сразу разыграли все козыри?
Беверли улыбнулась, подтверждая тот факт, что он взялся играть не на своем поле.
Эта потеря контроля словно отравила все его чувства. Он ощутил, как его снова затрясло, а во рту скопилась слюна. Бульканье кипящих на плите кастрюль стало слишком громким для его слуха. Слишком сладкий запах наполнил ноздри, от него тошнило. Будет ли этому конец?
– Я все объясню. Видишь ли, недавно, во время переезда из Португалии, мы наткнулись на нашу старую цифровую камеру. Помнишь, тогда мы носили с собой фотоаппараты, а не хранили всё на телефонах? Можно было сделать снимок и больше никогда его не просматривать. Кроме того, камера пролежала в коробке на складе с две тысячи шестого года. Представь наш ужас, когда спустя столько лет мы поняли, что именно у нас в руках. Улики. Небывалые улики. – Говоря это, Беверли открыла ящик кухонного стола и достала оттуда черный блокнот. Между страницами в середине была спрятана фотография. – Вот, посмотри сам. Думаю, этот снимок тебя особенно заинтересует, Макс, – добавила она, протягивая ему фото.
На снимке Беверли с улыбкой позировала перед рождественской елкой в хорошо знакомой Максу комнате – это был салон в доме его родителей. Позади Беверли, за окном, виднелась машина его отца, едущая по дороге.
– А теперь, – продолжил Марк, – самая интересная особенность тогдашних фотоаппаратов: они были настроены так, что на снимках отображалось время и дата съемки. Видишь? В правом углу. Вот она.
Шестнадцатое декабря. Одиннадцать часов пятьдесят три минуты вечера.
– Это ведь машина твоего отца, не так ли?
– Да. – Макс с трудом сглотнул.
– Может быть, по этой фотографии ты лучше поймешь, что мы пытаемся тебе показать, – сказал Марк, и Беверли передала ему другую фотографию.
Эта парочка действовала просто профессионально. Идеальный дуэт.
Макс взглянул на фото.
На этот раз машина за окном была в фокусе – сфотографирована с большим увеличением.
За рулем сидел Макс, а не Джерард.
На него обрушилась вся тяжесть осознания. Ощущение было такое, словно его посадили в коробку с плотно закрытой крышкой. Некуда бежать, четыре стены заставляют сжиматься все сильнее и сильнее… Это не должно было произойти. Ему нужно найти выход. Но Макс не мог ясно мыслить; все, что он чувствовал, – это непреодолимая потребность сделать так, чтобы это прекратилось. Прекратилось немедленно. Не только ситуация с Рашнеллами, но и чувство вины, боль, пьянство. Все это.
Когда адреналин переключил его организм в режим «бей или беги», Макс ощутил, что больше не властен над своим телом. Он осознавал, что переступает с ноги на ногу, но не мог заставить себя стоять на месте. Он чувствовал, что его зубы стиснуты так сильно, что в глазницах пульсирует боль, но не мог их разжать.
– Но, судя по твоим словам, нам придется подождать и проверить, что подумает обо всем этом полиция, верно? – сказала Беверли, и Марк направился к телефону, висевшему на стене.
Этого не могло случиться. Все должно быть иначе. Он проиграл. Он снова не смог защитить Джастину.
Не только Джастину, но и свою мать…
А потом он перенесся в прошлое, в ту давнюю ночь, когда ему было всего пять лет, – это было его первое воспоминание о доносящихся сквозь стену криках матери. Отец угрожал заткнуть ей рот носком, если она не замолчит. «Ты разбудишь детей», – рычал Джерард, используя против нее существование Макса – пятилетнего малыша Макса.
Этому нужно было положить конец.
Макс услышал выстрел раньше, чем увидел кровь. Его уносило все дальше и дальше, а тем временем пистолет оказался прямо у виска Марка. Тот уронил телефон на пол, не сводя глаз с мертвого тела своей жены. Второй выстрел прозвучал громко и отчетливо.
Глава 42
В этот вечер мы ужинаем вместе, чего не делали с тех пор, как Ной приезжал сюда погостить. Я знаю, что нам предстоит еще долгий путь, и не уверена, что мы когда-нибудь сможем наслаждаться нормальными отношениями матери и дочери, – но что-то между нами изменилось.
Это еще не прощение, но уже признание того, что жизнь сложна и неоднозначна. Возможно, мы обе, несмотря ни на что, сделали всё зависящее от нас. Более того, я чувствую, что груз вины, который я несла на себе после смерти отца, немного уменьшился. По крайней мере, этот груз можно с кем-то разделить.
Не только я виновата в том, что произошло. Моя мать знала, что за человек мой отец – каким человеком он был – задолго до этого момента, и все равно ничего не сделала. Но она также защищала меня и Макса в гораздо большей степени, чем я когда-либо осознавала. Это не отменяет ее недостатков, но добавляет к ним нюансы, которые я не могла заметить раньше.
«Никто не бывает абсолютно хорошим или абсолютно плохим». Если я применяю это к себе, то должна применять и к своей матери. Истина, которая касается любого человека: он никогда не обладает только каким-то одним качеством из этих двух.
– Почему ты не говорила с нами о случившемся? Я думала, что должна скрывать это от тебя…
– Я видела, что тебе и так очень больно. Ты не хотела, чтобы это произошло, а я не хотела, чтобы ты брала на себя еще большую вину за все, что случилось потом.
– Это Макс попросил Джейка уехать?
Неужели они оба по-своему пытались спасти меня? Вот что я действительно хочу выяснить. Это та часть истории, которую я стараюсь осмыслить снова и снова с той минуты, как узнала, что Макс помогал Джейку скрыть совершенное мною.
– Меня там не было, так что я не знаю наверняка, но я всегда предполагала, что так и было. Они оба очень любили тебя.
– И ты снова солгала мне. Ты допустила, чтобы мое сердце было разбито.
– Да, – подтверждает мама, глядя мне прямо в глаза.
– И я лгала тебе, – признаю я.
– Лгала. – В ее голосе нет злости или обиды.
– В течение восемнадцати лет.
– На самом деле дольше. Мы обе лгали друг другу всю жизнь.
– Стоило ли оно того? – спрашиваю я. – Мы едва знаем друг друга. Поступила бы ты по-другому, если б могла?
Мама на мгновение задумывается, прежде чем ответить мне:
– Кое-что я изменила бы, да. Но я никогда не перестала бы защищать своих детей. Надеюсь, когда-нибудь – возможно, если у тебя будет свой ребенок – ты поймешь это.
На следующее утро я медленно и тщательно собираю свои вещи. Обнаруживаю, что больше не тороплюсь домой. Какая-то часть моей души остается здесь, с мамой и Максом. Я всегда считала, что в смерти отца виновата только я, но теперь вижу ситуацию яснее. То, что произошло, – то, что я сделала, – было результатом всего, что было до этого. Того, что мама пыталась защитить нас, скрывая правду всеми возможными способами. Того, что мы сами отвергали эту правду. Теперь я вижу: там, где моя мать, как я считала, была слабой, она была сильной. Пусть даже по-своему. Наверное, единственным способом, который был ей известен.
И Джейк. Он уехал потому, что любил меня достаточно сильно, чтобы покинуть. А не потому, что возненавидел меня. Брэд Финчли. «Финчес». Возможно, Джейк и уехал, превратившись в Брэда, но он никогда окончательно не покидал меня.
Я в последний раз обвожу взглядом свою спальню и улыбаюсь, когда понимаю, что могу спокойно смотреть на обои, и рисунок больше не стекает красными каплями, а цветы продолжают выглядеть как цветы. Я хочу проверить этот эффект в полной мере и вхожу в ванную комнату. Включаю кран и наблюдаю, как течет вода – прозрачная вода без алого оттенка. Пора идти.
Я не предупредила Ноя о своем возвращении, боясь, что могу сглазить. Сегодня пятница, на дворе август, и я знаю, что летом он работает из дома. Я с радостью жду встречи с ним. Меня больше не мучает чувство вины. Я еду домой.
Когда я подъезжаю к дому, Ной уже возится в палисаднике. Он встает и заслоняет глаза от солнца. Я вижу, что он обрезает нашу яблоню, в руках у него сучкорез. Пока я была вдали от него – надеюсь, Ной никогда не узнает, что случилось за этот промежуток времени, – он, как мог, старался хранить наше единство, нашу семью. Я думала, будто не заслуживаю такого мужчины, как Ной, но сегодня, когда смотрю на него, моя любовь к нему больше не превращается в ненависть к себе. Вместо этого я смотрю на него и вижу будущее, полное возможностей. Открываю дверцу машины и улыбаюсь, вытаскивая за собой чемодан.
– Ты больше не уедешь? – неуверенно спрашивает муж, переводя взгляд с меня на чемодан и обратно.
– Не уеду.
– А твоя мама? – спрашивает он.