Молдон – маленький город. Слишком маленький. А моего отца очень уважали – он дважды избирался главой городского совета. Каждый год в первую субботу августа в Молдоне проводится знаменитый «грязевой забег» через устье реки. Никто не помнит, когда и почему возникла эта традиция. После смерти моего отца ее решили посвятить его памяти и собирать деньги на местный молодежный клуб, разрешение на строительство которого он получил незадолго до роковой автокатастрофы. Даже люди, которые никогда не знали его, ежегодно видят на плакатах и транспарантах его портрет – он смотрит на них сверху вниз и требует пожертвовать деньги в память о его деяниях.
Я чувствую на себе пристальные взгляды, но продолжаю идти к барной стойке. Эти люди не знают меня. Они знают мою семью. Но они не знают меня. Я напоминаю себе, что они смотрят на меня просто потому, что не знают меня. В этом и заключается особенность маленьких городков: все смотрят на тебя либо потому, что знают тебя, либо потому, что не знают.
Барменша замечает мое приближение и отводит взгляд. Я усмехаюсь про себя. Именно Джейк говорил мне о том, что в первую очередь нужно избегать зрительного контакта с клиентами, чтобы продержаться всю смену. Продолжая надеяться на что-то, я усаживаюсь на крайний справа барный табурет, который когда-то любил занимать отец Джейка.
Интерьер паба изменился. Стены, которые некогда были серо-голубыми и покрытыми пятнами от возраста, теперь как будто взяты с «Пинтереста»: их нижняя половина обшита панелями насыщенно-синего цвета. Зал озаряют подвесные светильники в индустриальном стиле, их свет отражают большие зеркала в золотистых рамах. Держу пари, что на стенах туалета подвешены деревянные полки, уставленные маленькими горшками с кактусами. Несомненно, началось облагораживание исторической приморской улицы Молдона.
Приятно видеть, что в дальней части заведения по-прежнему стоят два бильярдных стола, а барная стойка размещается на том же месте, что и раньше. Может, «Синий орел» и похорошел, но остался все тем же пабом, который я когда-то знала.
Заказываю имбирный эль и устраиваюсь поудобнее, выжидая. Хочу еще немного понаблюдать за персоналом, прежде чем приняться за дело. Хочу понять присутствующих, выработать наилучшую стратегию. Я хорошо умею считывать людей. Это необходимо, когда пытаешься убедить присяжных в своей правоте. Важно выяснить, что движет каждым из них, а затем подать дело так, чтобы преподнести свою точку зрения в правильном свете. Так у тебя будет больше шансов, что все они единогласно вынесут вердикт: виновен или невиновен.
Обращаю внимание на то, как барменша поправляет волосы, когда разговаривает с одним из коллег. А еще она, если мне не показалось, говорит громче, когда он находится рядом с ней. Это явно свидетельствует: она надеется, что он обратит на нее внимание, пусть даже она не обращается к нему напрямую. Идеально.
– Спорим, вы оба сегодня только и слышите что об этой новости? – начинаю я, стараясь говорить достаточно громко, чтобы парень тоже услышал – я хочу с самого начала вовлечь в разговор обоих. – Представляю, как быстро устаревают известия, когда ты работаешь в баре…
Они переглядываются между собой, и я с удивлением вижу, как оба хмурятся, а затем отводят взгляд.
– Пожалуй, отчасти это верно, – отзывается девушка и отворачивается от меня. Это совсем не то, чего я ожидала. Я полагала, они ухватятся за возможность посплетничать. Что стоит мне открутить краник, и все выльется наружу. Очевидно, придется приложить больше усилий, чем я рассчитывала.
– Я понимаю, что работать здесь – настоящее искусство. Нужно уметь читать посетителей. Не только знать, какие напитки они предпочитают, но и предсказывать, как пройдет вечер. Быть постоянно на шаг впереди клиента. – Я увожу разговор от Брэда Финчли на более безопасную почву, давая девушке возможность произвести впечатление на меня – и, что более важно, на своего коллегу.
– О, конечно. Однажды к нам пришла группа парней, и я сразу поняла, что они – настоящие моральные уроды. Когда они начали выпрашивать коктейли на халяву, я их живо утихомирила.
– Вот это ловко! – Я медленно выговариваю слова, широко раскрыв глаза, как будто от восхищения. – Держу пари, вы освоили все хитрости… А что насчет Брэда Финчли? Его вы тоже считаете моральным уродом?
Она колеблется, но, в отличие от прошлого раза, не сразу отворачивается.
– Я подрабатываю барменшей всего одно лето, и посетители часто меня недооценивают.
Я делаю вид, будто сочувствую, но вдобавок как бы признаю свое поражение – дескать, я тоже недооценила ее. Оценит ли она эту уступку?
– Что ж, – отвечает барменша, подаваясь вперед, но не слишком сильно – так, чтобы парень, на которого она отчаянно пытается произвести впечатление, все еще мог ее слышать. Так все и работает: крючок, леска и грузило. – Я видела его здесь дважды, – продолжает она. – В первый раз он показался мне нормальным, держал себя в руках, сидел прямо там, где вы сейчас. Но когда я увидела его в следующий раз, это был просто ужас. Он был очень буйным. – Ее голос дрожит, когда она едва слышно шепчет слово «буйный», и на секунду меня охватывает паника: а если она расплачется? – Боже, а вдруг я могла бы спасти ту пару, о которой говорили в новостях? Я рассказала администратору, но, возможно, мне следовало сообщить об этом в полицию или что-то в этом роде…
– Всё в порядке, никто не мог предотвратить случившееся. Вы не виноваты. – Я произношу последнюю фразу решительно, давая девушке возможность успокоиться, а затем продолжаю: – Что в нем было такого странного во второй раз?
– Странно вел себя не он, а другой.
– С ним был кто-то еще?
– Да. Другой парень, какой-то жуткий, как маньяк в кино… Он пялился на меня каждый раз, когда я подходила слишком близко. Может, он думал, что я подслушиваю? Они заказали напитки и сели вон там. – Она указывает на два кресла, стоящие в углу. – Я спустилась в погреб за бутылками, только на минутку, а когда вернулась, тот парень, Брэд, прижимал другого к стене, ухватив его за шею. Я закричала, и он отпустил его. Второй парень надел куртку, допил остатки пива и вышел. Но он при этом ухмылялся. Его только что прижали к стене и душили за горло, а он ухмылялся… Жуть.
– Что случилось потом?
– Брэд поднял оставшийся стакан и швырнул его в стену. Зачем он это сделал? Другой парень ушел, и теперь мне пришлось убирать за ними, мать их за ногу… В общем, он посмотрел на меня и сказал: «Извини, мне надо идти». «Черт возьми, верно», – согласилась я. А потом он ушел. Больше он сюда не заходил, насколько я знаю.
– И когда это было? – Я одергиваю себя – это не перекрестный допрос – и стараюсь смягчить вопрос: – Судя по вашему рассказу, это было довольно жутко. Вы хорошо сделали, что не дали их ссоре обостриться.
– А как иначе? Я помню, это был мой первый день после отпуска. Четвертое мая.
– Вы не знаете, кто был тот, второй парень?
– Не-а. Никогда его не видела, но я вообще-то не местная. Мы переехали сюда год назад. Наш администратор повел себя очень странно, когда я ему рассказала об этом происшествии. Обычно он бы завелся и поклялся, что убьет тех, кто посмел нарушить порядок в его пабе. Но он просто уронил голову на руки и сказал, чтобы я возвращалась к работе. А сегодня утром вызвал меня в свой кабинет и велел, чтобы я никому не проболталась о том, что Брэд был здесь. Дескать, нужно отмежеваться от всего этого. Поэтому, когда вы пришли сюда с вопросами, я ничего не ответила. Вы не первая, кто пытается поговорить с нами об этом сегодня.
– Верно… И кто ваш администратор?
– Джимми Фэлкон. Вы его знаете?
При упоминании о Джимми Фэлконе я вспоминаю, как мы с ним прятались в садовых кустах на восемнадцатом дне рождения Макса. Он был лучшим другом моего старшего брата, и до появления Джейка я была влюблена в Джимми – почти все те годы, пока была подростком. Он был диджеем на дне рождения Макса и постоянно подливал мне в бокал водку из бутылки, которую прятал под пультом, и я считала его самым крутым парнем, которого когда-либо встречала. Джимми Фэлкон, всегда носивший слишком тесные кожаные куртки, фланелевые рубашки и кроссовки «Вэнс». Джимми Фэлкон, первый, с кем я поцеловалась в те времена, когда считала, будто идеализировать кого-то, кого ты на самом деле не знаешь, – это и есть любовь. Это было больше похоже на поклонение знаменитости, чем на что-либо еще. Наивно, конечно, но определенно не так болезненно.
– Нет, я не местная, – отвечаю я.
Перед тем как выйти из паба, я вырываю страницу из блокнота и записываю номер своего мобильного. Без имени. Протягиваю его барменше и прошу ее позвонить мне, если она вспомнит что-нибудь еще.
– Подождите. Вы журналистка? – Ее лицо становится серым, на нем отражается неподдельный испуг. Я изумляюсь: чего она боится? Меня?
– Я не журналистка. Вы можете мне доверять. Честное слово.
– Нет-нет-нет, я думала, вы просто любопытная посетительница… – Она начинает судорожно хвататься за собственное горло.
– Просто позвоните мне, ладно? Я хочу узнать правду, вот и всё, – настойчиво говорю я.
Когда выхожу на улицу, в голове у меня крутятся слова: «Вы можете мне доверять. Я хочу узнать правду». Из моих уст это прозвучало так просто и легко… Я сжимаю зубы. Считаю до десяти. Счет доходит до семи, и тут звонит мой телефон. Не может же она так быстро попытаться связаться со мной? Я достаю телефон из кармана куртки и вижу, что на экране высвечивается имя Ноя. Нажимаю на красную кнопку, чтобы сбросить звонок. «Не сейчас, Ной». Я не хочу, чтобы он почувствовал, что что-то не так, – и не уверена, что смогу настолько подавить панику, охватившую меня, чтобы она не прозвучала в моем голосе.
Я уже чувствую, как начинаю катиться вниз по спирали. Это резкое падение в то, что можно назвать только черным облаком неотвратимого рока. Такое странное, мелодраматичное выражение – «неотвратимый рок», – но когда Айя впервые использовала его для описания тревоги, которая иногда парализует меня, оно подошло идеально. Это самое точное словосочетание, которым можно определить вихрь страха, бушующий у меня внутри.