— Я хочу щенка, — сказала однажды Глория просто так.
— Да пожалуйста, — ответил я теоретически. — Какой породы?
— Бернского зенненхунда. Они ужасно милые.
— Ты хочешь такую же громадину, что мы видели в Вермонте?
— Ну что ты, — соврала жена и не покраснела. — Самки гораздо меньше.
— Вот и славно, — гипотетически согласился я, с треском открывая новую пачку чипсов.
В те благословенные дни я, как и множество менеджеров, клерков и прочих дураков, пребывал в заблуждении, что маленькие собаки более приспособлены для содержания дома. Глупее не придумаешь. На первый взгляд крупные псы доставляют куда больше хлопот, но в действительности почти все они ленивы и неповоротливы. А вот маленькие собаки очень скоро начинают напоминать того противного коротышку, который задирал вас в средней школе. Только с клыками.
Как можно догадаться по названию, породистые псы как-то связаны с заводчиками чистопородных собак. Это отдельная песня. Прежде чем передать щенка на воспитание, они, заводчики, заставят вас пройти проверку серьезнее, чем при поступлении в Гарвард. По крайней мере, экзаменационная комиссия Гарварда не приходит к вам на дом.
— Как дела? — спросил я Глорию по телефону, сидя в номере «Мариотта» и наблюдая, как с шипением наполняется ванна.
— Так себе, — ответила жена.
— Что на этот раз? Мы не знакомы с Биллом Клинтоном? Не выступали в «Американском идоле»?
— Двор. У нас нет огороженного двора.
— Господи, мы живем в Нью-Йорке. Здесь ни у кого нет двора.
— И у нас никогда раньше не было зенненхунда. Это тоже проблема.
— Все когда-то бывает в первый раз, — разозлился я. — Мы что, должны купить его в зоомагазине?
Повисла неприятная пауза, во время которой мы раздумывали, откуда берутся щенки в зоомагазинах. Если вы никогда не слышали о «щенячьих фабриках», я лучше не буду разрушать ваши радужные иллюзии жестокой правдой. Просто вспомните самую грустную песню, которую вы когда-либо слышали, и мысленно добавьте лай в качестве бэк-вокала.
— Я уж и не знаю, — сказала Глория. — Понимаешь, они заставили меня написать заявление на четырех страницах и выдали список литературы. Я поклялась кормить собаку только натуральной печенью. Получить ипотеку проще…
— Слушай, чем так уникальна эта собака? Это просто глупая животина.
— Я должна идти, — вдруг прервала меня жена. — Второй телефон звонит.
Только положив трубку, я вспомнил, что у нас нет второго телефона.
В конце концов Глория нашла в Рочестере заводчицу, которая согласилась поделиться с нами чистопородным щенком зенненхунда за какие-то две тысячи долларов. То, что она была заводчиком далеко не первого разряда, выяснилось лишь несколько лет спустя, когда я упомянул ее имя в беседе с владельцем чемпиона-сенбернара за кулисами Вестминстерского дог-шоу в Мэдисон-сквер-гарден.
— Заботьтесь о щенке хорошенько, — сказала заводчица, облизнув губы.
Что ж, по крайней мере, это была не «щенячья фабрика». И мы все равно не видели других вариантов.
Согласно моим представлениям о браке, раз в год я должен был сказать жене твердое «нет» (даже если в душе был согласен). Таким образом я доказывал самому себе, кто в доме хозяин. У меня возникло желание прибегнуть к этой традиции, когда мы с Глорией переступили порог кухни в большом загородном доме той самой заводчицы и я услышал за спиной тяжелый глухой звук — что-то вроде «БУМ». Обернувшись, я с ужасом увидел за сеткой задней двери — к счастью, закрытой — омерзительного йети, который колотил когтистыми лапами на высоте шести футов, намереваясь выломать дверь и приступить к своей кровавой работе.
Кажется, я взвизгнул и схватился за Глорию. А в следующую секунду заводчица сделала самое идиотское, что только можно было сделать в этой ситуации.
Она открыла дверь.
Йети шлепнулся на четыре лапы, рысью подбежал ко мне, продемонстрировав дружелюбный оскал, затем перевернулся на спину и замолотил лапами в воздухе, будто крутил педали невидимого велосипеда.
Единственная причина, по которой я не сгреб жену в охапку и не помчался на электричку до Нью-Йорка, — то, что меня парализовало от страха.
— Подойдите, не бойтесь, — сказала заводчица (ее звали Флоренс).
— П-подойти? — Меня трясло.
— Почешите ему животик! Ну же, почешите ему животик!
Я привык к сюсюкающему тону а-ля «продавщица японского универмага» (люди обычно именно так обращаются к собакам), только когда сам стал его за собой замечать.
— Да вы шутите, наверное, — выдавил я.
— Смотри, какой ласковый! — чуть не пропела Глория, которая уже присела на корточки рядом с этой зверюгой и запустила пальцы в густые белые кудряшки на бочкообразном брюхе. — Конечно, мы почешем животик, обязательно почешем… (У собачников быстро появляется привычка повторять все по два раза, потому что им в принципе не приходится много говорить.)
В это время на кухню ворвались четыре или пять йети размером поменьше и принялись носиться вокруг с явной целью сбить меня с ног. Решив, что самым благоразумным будет переместить центр тяжести, я присел рядом с Глорией и наконец рискнул прикоснуться к собаке.
— Это Белль, — познакомила нас Флоренс. — Производитель. Я привезла его из Швейцарии.
— Сколько он весит? — спросил я.
— О, всего ничего! Около ста двадцати. Совсем исхудал, бедняга. Остальные — сучки. Мои милашки.
Пока я размышлял, как вольно собачники обращаются со словом «сучка», одна из них плюхнулась на пол рядом с Глорией и замерла, моргая. Никогда не видел такого усталого взгляда.
— Она больна? — спросила жена.
— Это мать. Она истощена. В помете было шесть щенков.
Тишина. Чудо Рождения. С-с-с…
Без сомнения, бернские зенненхунды — эффектные собаки. Немалая часть их привлекательности заключена в трехцветном окрасе. Грудь и нижняя часть туловища Белля были покрыты белоснежным мехом — таким же, как на морде и кончике хвоста. Остальная шерсть была насыщенно-черного цвета, за исключением нескольких рыжих пятен на щеках и передних лапах. Бернцы считают, что собаки этой породы носят на груди перевернутый швейцарский крест, но, как и Туринская плащаница, он открывается лишь истинно верующим.
Беллю нельзя было отказать в дружелюбии. Наша сила в наших слабостях. Если бы бернцы знали, как они заблуждаются…
Оглядываясь назад, я понимаю, что заводчица просто играла с нами. Забавлялась, вернее сказать.
Мы заполнили кучу бумаг, подтверждающих, что намерены приобрести уникальную собаку, требующую первоклассного ухода, но при этом с нас взяли обязательство стерилизовать ее из-за крупного изъяна в породе. Мы также дали слово, что никогда не бросим ее, не сделаем стрижку, не будем кормить «Альпо», «Майти догом» или подобной гадостью, не позволим ей пропускать занятия в щенячьем детском саду, не будем принимать психотропные вещества, не станем свидетелями Иеговы и не вступим в Гильдию киноактеров. Это вам только кажется, что я преувеличиваю.
Я никак не мог отделаться от ощущения, что, если перечитаю эти бумажки повнимательнее, обязательно найду где-нибудь приписку мелким шрифтом: «Мы с Глорией пошутили. Ха-ха! Флоренс». Сейчас я могу поклясться, что думал в тот момент только о двух вещах. Во-первых, что все эти бумажки не имеют никакой юридической силы в обычном суде. Во-вторых, что когда я наконец уведу Глорию из этого ужасного места, то первым делом скажу ей: «Дорогая, понимаешь, дело не в тебе. И не в собаке. Дело во мне…»
Когда я уже почти продумал речь, чтобы пойти на попятную, Флоренс сделала классическую подлянку собаковода. Она спросила:
— Хотите посмотреть на щенков?
— Нет, — сказал я.
Флоренс провела нас в заднюю комнату, посреди которой был устроен вольер из сломанных картонных коробок и старых газет. В вольере находились большая миска с водой и шесть крохотных пятинедельных апокалипсисов, ждущих возможности разрушить чью-нибудь жизнь.
Если вы никогда не видели щенков бернского зенненхунда, можете считать себя везунчиком. Они обладают паранормальной способностью разжижать мозг невинных людей.
— Хотите подержать? — спросила Флоренс.
— Нет, — сказал я.
Флоренс выбрала особенно умилительный пухлый экземпляр и показала, как нужно покачивать щенка на левой руке, чуть прижимая к себе и одновременно гладя правой ладонью маленькое кудрявое тельце. Оно все состояло из урчания.
— Милашка, правда.
Это был не вопрос.
Краем глаза я заметил щенка, пьяными зигзагами ползающего по всему загону. Щенок разбрасывал газеты и пытался прогрызть дыру в стенке, в то время как его задние лапы произвольно отплясывали какой-то народный мексиканский танец.
«Господи, — помнится, подумал я. — Что с ним случилось?»
А случилось с ним то, что, вернувшись в Рочестер три недели спустя, мы забрали с собой именно его.
Мою мать, шотландку по происхождению, Чудом Рождения не удивишь: ей довелось испытать его целых три раза. По ее утверждению, она с первого взгляда на младенца могла определить, что из него вырастет.
— Твой брат был чудесным малышом, — говорила она мне много раз. — Очень спокойным и послушным. Я всегда знала, что он особенный.
Дайте мне прочный бумажный пакетик.
— А твоя сестра с самого рождения была бунтаркой. Чуть что — сразу в драку. Она и сейчас… гм… весьма упорно отстаивает свое мнение.
Здесь было бы уместнее другое слово.
— А я? — спрашивал я, уже зная, что не услышу ничего хорошего.
— Ну, — обычно говорила она с таким безнадежным видом, словно ей только что сообщили, что ее любимую овцу закололи на ливер. — Не хочу обманывать… — Она приготовилась врать без малейшего стеснения. — Ты был сложным ребенком. Слишком чувствительным, с постоянными перепадами настроения. Тебя сложно было чем-то заинтересовать. Я уже начала бояться, что у тебя этот… синдром дефицита внимания. Ты словно решил, что мать тебе не нужна. Не хотел доверить мне заботу о себе.