Глава 15
Ну теперь-то у Волкова и последние сомнения исчезли, что все это дело затеял Теодор Иоганн. Кавалер просто не знал, зачем молодому графу это нужно, неужто он хотел выслужиться перед курфюрстом? Неужели для того, чтобы показать себя перед герцогом, он даст согласие на поединок, который может закончиться и смертью этих смелых людей?
– Когда и где господам будет угодно встретиться? – спокойно продолжал молодой граф.
«Конечно, даст, этот ни перед чем не остановится».
– Что ж тянуть, раз можно кончить дело немедля, – предложил Георг фон Клаузевиц, снимая плащ и отдавая его Увальню. – Если господин Зейдлиц будет не против.
– Я не буду против, сейчас так сейчас, – ответил фон Зейдлиц решительно и тоже снял шубу.
– Ну что ж, господа, – громко огласил Теодор Иоганн, – господин фон Зейдлиц требует сатисфакции от господина фон Эшбахта, но этот вызов принимает чемпион фон Эшбахта кавалер фон Клаузевиц. Драться решено на мечах и кинжалах и без доспеха. Господа решили драться здесь и сейчас.
Да, молодой граф вел дело к поединку. Для своей цели он готов был пролить чужую кровь.
Вот только Волков все-таки был не таков. Как ни хотел не доводить до этого, как ни берег свой оставшийся козырь до последнего, но тут он уже не выдержал. Не мог он допустить, чтобы его рыцарь рисковал ради него – и не в бою, а на этом глупом поединке. Он знал, что ему это еще откликнется, откликнется неприятностями большими, чем сегодняшние, и тем не менее он сказал:
– Остановитесь, господа.
– Что еще? – нетерпеливо крикнул фон Зейдлиц
– В поединке нет надобности. – Он полез в кошель и достал оттуда склянку. Поднял ее над головой, чтобы все видели. – Вот яд, которым господин Шауберг собирался меня отравить.
– Это отвратительная ложь! – заорал фон Зейдлиц, багровея лицом. – Вы лжец, Эшбахт!
– Нет, не ложь. У меня есть письма Шауберга к Элеоноре Августе фон Мален, в которых он пишет, что купил яд для меня у старой повитухи за пять талеров.
– Мы даже не будем читать ваши письма, – шипел молодой граф.
– Это навет! – ярился фон Зейдлиц.
– Верно, верно, – тут же поддерживал его Теодор Иоганн, – это клевета на все добрые дома нашего графства.
– Сын мой, – заговорил старый граф, приходя, так же как и все, в волнение, – это очень серьезное обвинение. Очень серьезное.
– Что ж, – холодно произнес кавалер, он, кажется, сейчас был один, кто оставался спокоен, – я буду писать епископу Малена или лучше даже архиепископу Ланна, чтобы он прислал сюда святых отцов, опытных святых отцов из Священного трибунала, чтобы они провели расследование и установили доподлинно, был ли Шауберг отравителем.
– Плевать мне на ваших попов! – закричал Зейдлиц. – И я…
Старый граф прервал его движением руки и заговорил, обращаясь к Волкову:
– Сын мой, обвинение сие весьма тяжко, и даже святые отцы из трибунала захотят услышать свидетелей. Есть ли у вас свидетели? Письма письмами, но без свидетелей дело не пойдет.
Волков обернулся назад.
– Максимилиан, пригласите госпожу Ланге.
Юноша кивнул и чуть не бегом кинулся к шатру кавалера.
Все господа, и со стороны графа, и со стороны Волкова, без единого слова и даже без единого звука стояли и смотрели, как от шатра, чуть подбирая юбки, чтобы не пачкать их в мокрой глине, спускается высокая и стройная Бригитт. Она была удивительно хороша в своем лучшем зеленом платье, небольшой шубке и с идеальной прической, несмотря на ветер. Она раскраснелась от волнения, ведь десятки мужчин смотрели на нее, но это ничуть ее не портило. За ней шел Максимилиан, такой же взволнованный и краснощекий, как и госпожа Ланге.
– Ах, это вы, дитя мое! – старый граф стал щурить глаза, когда она приблизилась. – Подойдите ко мне, подойдите.
Госпожа Ланге подошла и, больше не боясь грязи, встала перед графом на колени и поцеловала его перчатку.
– Ах, Бригитт, вы ли это, воспитанница моя?
– Да, господин граф, это я, – улыбалась госпожа Ланге.
– Ах, как вы стали хороши, вот бы ваша матушка порадовалась, увидав вас.
А вот молодой граф так, кажется, вовсе не был рад видеть тут Бригитт.
– К чему она здесь? – спросил Теодор Иоганн, грозно глядя на красавицу.
Волков ему не ответил, он опять поднял склянку с ядом, чтобы все видели, и спросил:
– Госпожа Ланге, знаете ли вы, что это?
– Узнаю ту склянку, что передал мне господин Шауберг, говоря, что в ней яд.
– Опять ложь! – закричал фон Зейдлиц. – Где он вам ее передал?
– В замке Малендорф, когда я была там, под лестницей у кухонь он мне этот флакон и передал.
– Зачем же ему это? – спросил старый граф с неподдельным удивлением.
– Сказал, чтобы я отравила господина Эшбахта. И сказал, куда лить яд, чтобы вкуса Эшбахт не почувствовал. Сказал, чтобы лила я его в крепкое вино, и то после того, как он уже другого выпьет, – и тогда вкуса яда уже не разберет.
– И что же он вам за это обещал? Он был беден, у него ничего не было! – все еще не верил фон Зейдлиц.
– Он ничего не обещал, – спокойно отвечала госпожа Ланге, – обещала госпожа Эшбахт. Говорила, что когда господина Эшбахта не будет, то выйдет она замуж за господина Шауберга. И тогда подарит мне свою карету, кучера, девку в услужение даст, и двести талеров серебром обещала. Просила, чтобы я все сделала.
Тут старый граф закрыл глаза перчаткой. А молодой стал черен лицом и спросил сквозь зубы:
– Отчего же это она вас просила?
– Оттого, что я дом у господина Эшбахта веду и чуланы с едой, и погреба с вином, и прислуга – все это в моей власти.
И замолчал молодой граф, не зная, что еще и спросить. Молчал, а злоба в нем клокотала.
– Этого быть не может! – упорствовал фон Зейдлиц. – Это навет!
И тут Бригитт, повернув к нему свое прекрасное лицо, холодно стала говорить, так говорила, словно пощечины отвешивала при каждом слове:
– Коли надобно будет, все, все повторю на Святом Писании, и при добрых людях, и при святых отцах. За каждое слово свое душой бессмертной своей отвечу.
И насупившийся фон Зейдлиц отступил перед прекрасной женщиной, ни слова не сказав более, повернулся, взял у человека свою шубу и пошел к своему коню. Старый граф так и сидел, закрыв лицо рукой, а молодой так и стоял с лицом темнее, чем камень. Больше ему сказать было нечего. Остальные сеньоры тоже молчали.
Дело было сделано. И последнее слово сказала именно она, его красавица Бригитт. Так сказала, что у всех господ продолжать упреки желание отпало. Ах, как хотелось Волкову поцеловать ее прекрасные губы. И уже думал он, каким подарком ее отблагодарить.
Он, его выезд и его офицеры стали раскланиваться с господами, что приехали с графом. Кажется, даже среди них были люди, довольные тем, что не случилось кровопролития. Только граф молодой все еще стоял, скрестив руки на груди, и на поклоны не отвечал, так и смотрел взглядом, полным неприязни, то на Волкова, то на Бригитт.
А кавалер и его люди пошли уже к своему лагерю, и балагур Бертье вдруг стал представлять встречу как сражение:
– Враг был силен и первым пошел на сближение. И атаки его были яростны, но кавалер, как и всегда, стойко оборонялся. И когда враг уже считал победу своею, наш командир выпустил госпожу Ланге, и та своим ударом во фланг врага опрокинула и смела его с поля. Полная победа, полная! Слава госпоже Ланге!
– Истинно так, истинно! – поддерживал его Рене. – Окажите честь и дозвольте поцеловать вам руку.
Красавица покраснела так, что все ее веснушки, что зимой исчезали, вновь стали заметны. И молча, так как не могла от волнения говорить, давала целовать себе руку всем господам, что просили об этом. Последним целовал ей руку Волков. И когда он поднял голову, Бригитт улыбалась ему, хоть в ее прекрасных зеленых глазах стояли слезы.
Да, то была победа, как и говорил славный Бертье, но победа та была временная, и это Волков отлично понимал. Если молодой граф от простой неприязни перешел к открытой вражде, а по-иному все это дело и не выглядело, то нужно было искать причину. И единственный человек, который мог ему открыть эту тайну, жил, конечно, во дворце самого графа.
Вернувшись в Эшбахт, Волков всех своих людей звал к себе в дом на обед. Раз не доели свинью на границе, отчего же не доесть ее в тепле и с вином и с пивом, раз дело прошло удачно. Все с радостью согласились. С радостью. А вот у него радости особой не было.
Пока все рассаживались за стол, едва умещаясь за ним, кавалер ушел наверх и звал к себе брата Ипполита и Сыча. Монах, зная, зачем его зовут, принес чернильницу, перья и бумагу, сургуч и свечу. А Сыч сел на стул, молча ожидая, когда господин напишет. Сыч изменился после плена, Волков это замечал. Он стал тише, молчаливее и серьезнее, что ли.
– Вот. – Кавалер указал на письмо, которое монах запечатывал при помощи свечи и сургуча. – Нужно отвезти его Брунхильде.
– Но так, чтобы другие-какие люди о нем не ведали? – догадался Фриц Ламме.
– Именно.
– Сделаю, экселенц. Ехать сейчас или подождать до утра можно?
– Дело промедления не терпит. И главное, дождись ответа.
– Ясно, поеду сейчас.
– Деньги есть?
– Три талера, думаю, на это дело хватит, – кивал Сыч.
Он встал и ушел, а Волков и монах побыли еще в покоях. Волков думал, а монах собирал писчие принадлежности. Еще один вопрос, кроме вопроса о молодом графе, не давал кавалеру покоя. И этот вопрос становился все более насущным, ибо за это с него уже начинали спрашивать, как сегодня спросили за кавалера Рёдля.
– Как ты думаешь, монах, кто растерзал нашего святого человека?
– Ну как же, зверь, конечно, растерзал, – отвечал брат Ипполит.
– Зверь, зверь, а кто он, этот зверь?
Брат Ипполит задумался на минуту, а потом и сказал:
– Он из тех, кто рядом живет, но не из тех, кто приехал сюда с вами.
– Из тех, кто рядом, из тех, кто рядом, – задумчиво повторял кавалер, глядя перед собой.