Он снова погладил ее по голове, а после и прижал к груди.
– Для меня это большая радость. А воевать – то дело мое, и вы исполняйте то, что вам Богом велено.
– Велено! Есть я хочу, а как сяду, так мутит, – воскликнула жена.
– Путь к моим победам тоже труден был. Но я все предначертанное исполнил и награду великую получил. Теперь меня славят везде. Так и вы, родив чадо, будете вспоминать свои трудности с улыбкой.
Она тут вытерла слезы, стала трезва и спокойна.
– Хочу, чтобы больше не воевали вы, то чадо вам нужное, так при мне больше будьте. Хочу, чтобы к подлой Бригитт вы больше не ходили. И вообще, чтобы гнали ее от дома. Погоните? Обещайте!
Волков опять погладил ее по голове.
– Воюю я не по своей воле, а по чести. С войной не знаю, как закончить.
– А подлую от дома погоните? – с надеждой спросила жена.
– Нет, надобна она мне в доме. Для хозяйства.
– Знаю я, зачем она вам надобна! – закричала Элеонора Августа. – Коли для хозяйства, так пусть за стол с нами не садится и пусть в холопской спит.
Волков встал и сказал холодно:
– Кричать вам не надо, я еще ваши прежние заслуги не забыл. Вашу неласковость и небрежение тоже помню. И то, что я живой и с вами говорю, так то заслуга госпожи Ланге, не то отравил бы меня подлый любовник ваш. – Он подошел к двери. – Пришлю к вам монахиню, скажете ей, что кушать желаете.
Госпожа Эшбахт завыла, закрыла лицо руками и упала на подушки.
Вот и свершилось то, о чем он грезил, приходя к нелюбимой жене за супружеским долгом. Теперь счастлив ли он? И близко того нет. Раньше он делал свое дело, мечтая об этом и не думая о том, что это только первый шаг. Бремя – это только первый шаг. Теперь нужно, чтобы его злая и глупая жена еще выносила плод. Дальше – родила. Причем родила мальчика. Дальше – чтобы мальчик был здоров. И тогда можно быть счастливым? Нет, конечно. Кругом враги, и мальчика ждет жизнь воина, а значит, одним сыном дело заканчивать нельзя. Нужен еще сын, а лучше два. В общем, ему еще придется много раз приходить к жене. И хочет она того или нет, ей придется его принимать. Принимать и рожать, рожать мальчиков и девочек, пока Богу это угодно. Девочки ему тоже будут нужны, с недавних пор кавалер это понимал.
Он вернулся к столу и сел на свое место. Уже подали сладости: изюм, колотый сахар, сушеные абрикосы, чищеные орехи, сыры. Слуга разливал в стаканы сильно разбавленное розовое вино.
Монахиня, что была, видимо, тут домоправительницей, спросила:
– Господин желает чего-нибудь?
– Жена моя беременна, пошлите кого-нибудь спросить, чего она желает, – ответил Волков, сгребая с подноса орехи и прочие сладости.
– Если ваша жена беременна, – произнесла монахиня, – то, может, к ней послать мать Амелию? Она лучшая в городе повитуха.
– Повитуха? – Волков задумался.
– Мать Амелия знает все о родах и беременностях, ведает все лекарства и снадобья, что надобны обремененным, – уверяла монахиня.
– Что ж, зовите ее к жене, та рыдает, и ее мутит. Эта мать Амелия тут или за ней нужно послать?
– Мать Амелия состоит при доме епископа, за ней никуда посылать не нужно.
Волков молча кивнул, а когда монахиня ушла, то он сказал:
– Госпожа Ланге и вы, господа, прошу вас пока о том, что вы узнали, никому не говорить.
– Конечно, кавалер, – откликнулся Максимилиан.
– Да, кавалер, – заверил Увалень.
– Как вам будет угодно, мой господин, – фамильярно и с некоторым запозданием ответила Бригитт.
По ее тону и поведению Волков понял, что красавица недовольна всем происходящим.
Он не успел еще доесть и допить, как пришел посыльный от бургомистра и сообщил, что Волкова скоро будут ждать на главной площади. Кавалер обещал быть.
Глава 22
Теперь Фердинанд Фейлинг, увидав Волкова, уже не смущался, как вчера, а смело пошел к нему, сам протягивая руки.
– Друг мой, как я рад, как я рад видеть вас, уже возьму на себя смелость и заранее назову вас родственником.
– Здравствуйте, друг мой. – Волков ему кланялся.
А глава дома Фейлингов уже брал руки госпожи Эшбахт и целовал их, хотя та и улыбалась ему весьма натужно. Изабелла Фейлинг тоже улыбалась, низко приседала в книксене и кланялась Элеоноре Августе, чуть не задевая ту своим замысловатым головным убором. Элеонора Августа тоже была радушна, хотя и не так, как госпожа Фейлинг, она всегда помнила, что является дочерью графа и родственницей герцога, не чета ей какая-то там горожанка, но все-таки улыбалась и также называла Изабеллу родственницей.
А Фердинанд Фейлинг просто цвел, рассказывая:
– Утром, представьте, еще не рассвело, а мне мажордом и говорит: господин, к вам бургомистр, изволите принять? Я ему: дурак, к чему бургомистру к нам быть в такую рань? Но что делать, говорю: зови. И глазам своим не верю. И вправду пришел первый консул нашего города господин Виллегунд. Я ему: в чем же причина, друг мой? А он мне: я к вам, господин Фейлинг, по вопросу матримониальному. Представляете! По вопросу матримониальному! Я говорю: объяснитесь же, первый консул! А сам волнуюсь! А бургомистр и отвечает: сын ваш третий Вильгельм достиг брачного возраста, и городу было бы выгодно, если бы он сочетался браком с племянницей господина Эшбахта. Я растерялся от такого, сам не верю в такое счастье, а он продолжает: епископ одобряет сей брак. А я только и могу спросить: а господин Эшбахт согласится на такое? А он мне: епископ его благословил. Вот радость-то какая!
Фердинанд Фейлинг, кажется, был и вправду счастлив, а его жена Изабелла даже смахивала слезу бархатной перчаткой. И Волков, и Элеонора Августа также были веселы, а иные знатные господа, что находились рядом, слыша такие разговоры, подходили и начинали поздравлять дом Эшбахтов и дом Фейлингов со столь радостным событием. Весть эта сразу облетела улицу. И так бы все и продолжалась, но пришел первый секретарь городского совета и просил господина Эшбахта прибыть к ратуше.
– Там построилась первая рота города, – пока шли, шептал ему сзади на ухо первый секретарь совета, проворный и, видимо, умный муж, – соизволите осмотреть?
– Осмотрю, – милостиво согласился Волков.
– Коли будут замечания, удосужьтесь сказать. Нам ваше слово будет очень интересно.
– Удосужусь, – обещал кавалер.
На площади при его приближении стали бить барабаны и снова, как и вчера, зазвенели на весь город трубы. Перед ратушей в прямоугольник выстроились двести солдат в хорошем доспехе, при пиках и алебардах. Тут же были три десятка всадников и вчерашние аркебузиры.
Капитан из местных кланялся кавалеру и просил пройти вдоль фронта. Волков пошел, и жена его шла. Шла важно, высоко подняв голову, как и положено дочери графа и жене знаменитого воина.
Волков сразу понял, с первого взгляда, что солдаты эти его солдатам не чета, а злым горным мужикам – и тем более. Горожане, что полагают себя храбрецами, что ни походов, ни сражений не знали. Младшие сыновья мясников, колбасников да пекарей, что служат по муниципальному набору от коммун да гильдий, чтобы отцы городского налога платили меньше, и только в страже.
Но ругать перед их капитаном он солдат этих не стал, чтобы не обижать начальника, и спросил только:
– Отчего же у вас нет арбалетчиков?
– Есть арбалетчики, есть, – заверял его капитан, идя на полшага сзади него. – Сто двадцать человек будет по спискам. Просто с этой ротой не хотели их собирать.
Волков понимающе кивал.
– А пушки у вас есть?
– Есть, а как же, двенадцать штук, на стенах все. Восемь малых кулеврин, одна кулеврина ординара, две бомбарды и на южной стене картауна без лафета, – подробно перечислял капитан. – Порох всегда в избытке, картечи разные, ядра почти все чугунные, только для картауны есть каменные, и то немного.
– Прекрасно, прекрасно, – говорил Волков, но, честно говоря, он не понимал, зачем ему все это показывают.
– Что-нибудь скажете? – интересовался секретарь городского совета. – Показались ли вам наши солдаты из первой роты?
– Доспех у всех хороший, сами весьма бодры, капитан кажется разумным, – говорил кавалер, а секретарь вроде как запоминал. – Но ничего я вам о ваших солдатах верного не скажу, пока не побуду с ними в походе, не увижу, как строятся и как строй держат, не посмотрю ваших сержантов в деле.
Секретарь кивал понимающе. На том смотр был закончен. И Волкова и его жену попросили в ратушу.
Снова их сажали за центральный стол, что был на две ступеньки выше всех других, на самое почетное место. Снова слуги стали разносить по столам хлеба и сыры, разливать вино в красивые стаканы из разноцветного стекла. Снова зал заполнялся городской знатью. И снова подле него сидела жена, а за ней епископ, приехавший к обеду, слева от него разместился бургомистр.
Но теперь прямо перед Волковым, у ступеней, стоял отдельный стол, за который никого не сажали, он и покрыт был не скатертью белой, как прочие столы, а хорошим сукном.
Волков есть не хотел, с завтрака еще не проголодался, только отпивал вино понемногу. А вот у Элеоноры Августы вдруг разыгрался аппетит, она отламывала куски от хлебов и жадно ела их без мяса, сыра или соуса. Кавалер косился на жену с удивлением, и, кажется, он такой был не один.
– Госпожа моя, может, дождетесь блюд, к чему есть один хлеб? – тихо сказал он ей.
– Не могу сдержаться, – отвечала жена, – уж очень хорош здесь хлеб. Надо бы для нашей Марии выведать рецепт, хочу и дома такой хлеб печь.
Волков на всякий случай отломил себе кусочек хлеба, попробовал. Хлеб как хлеб, хороший, из хорошей пшеницы, жирный, с маслом, чуть сладкий, но ничего необычного. А жена продолжала его есть.
И тут он снова увидал Бригитт среди господ. Снова она сидела между Брюнхвальдом и фон Клаузевицем. Черт бы побрал этого красавца. И кавалер с неудовольствием вспомнил вчерашний их разговор. И ее наглость, и смешки из-за двери. Он повернулся к бургомистру.