Выехали из дома, и прямо за первым же поворотом к карете кинулся продавец пирожных и булок, ловкий крепко сбитый малый.
– Госпожа Сивилла! – закричал он, а сам торопился за каретой и старался булки с лотка не растерять. – Помните меня? Я Петер Майер, пирожник.
Она посмотрела на него сверху вниз. Узнала, конечно, но виду не показывала.
– Госпожа Сивилла, а я вас помню! – продолжал кричать болван. – А вы меня?
Она не хотела, чтобы лишние люди ее видели, но он не отставал от кареты, все бежал и бежал рядом.
– Меня все запоминают! Вы тоже должны. Неужто не помните?
– Прочь пошел! – наконец, отвечала Агнес высокомерно. – Хам!
А он все равно, подлец, не отставал. Ловкий мошенник вдруг прыгнул, и уцепился за дверцу кареты, и поехал, и ведь ни одной булки наземь при том с лотка не уронил.
– Хотите сдобу, госпожа Сивилла? – спросил юноша, он уставился на нее, такой белозубый, плечи широкие, руки сильные у него. – Булки у меня ужас как хороши, ни масла, ни сахара на них не жалею. А яиц сколько уходит – пропасть!
И она, не выдержав, улыбнулась ему, сама того не желая.
– Ну, госпожа, берите, бесплатно вас угощу…
– Вечером приноси, куплю, – вдруг неожиданно для себя самой предложила Агнес. – Дом мой знаешь, поди?
– Слева от монастыря стоит, – сразу отозвался парень.
«Откуда подлец только знает, неужели следил?»
А тут и Игнатий его, наглеца, заметил.
– А ну пошел! – прорычал кучер, нагибаясь с козел, и в воздухе звонко щелкнул бич.
– Ай, сволочь какая! – закричал Петер Майер и отцепился от кареты. – Как больно ожег!
Он остался на дороге, почесывая бедро, а Агнес выглянула в окно и засмеялась, видя это: получил, наглец! Поделом!
Выругав и немного напугав портниху, чтобы та лучше старалась, Агнес вернулась домой.
Шла Рождественская неделя, на улицах было много людей в лучшей своей одежде. Горожане ходили друг другу в гости, встречаясь, обменивались поклонами и поздравлениями. А девушка, видя это, слыша, как громко народ славит святой праздник, тоже хотела, чтобы ее кто-то поздравлял, тоже хотела с кем-нибудь поболтать. А с кем ей было общаться? Со слугами? С вонючим детоубийцей? Со старым хирургом? И тут она поняла, что особо ей и поговорить-то не с кем. Как хорошо было прежде, когда она могла говорить с господином. Он ее слушал. И ничего, что с высокомерной улыбкой, но слушал, общался и спорил по вопросам Писания. И с братом Ипполитом могла поговорить. А теперь тут, в огромном городе, в котором живут, как говорят, сорок тысяч человек, ей не с кем и словом перекинуться. Ну не с Утой же, этой собакой о двух ногах, говорить. Вот Агнес и ждала званого ужина, на который ее пригласил банкир Энрике Ренальди, хоть и не знала, доведется ли ей там поговорить с людьми. Хотя вряд ли: приличной деве в обществе подобает больше молчать. А вот торговое, но тайное дело вести с епископом ей точно придется. Нет, в том, что ей удастся продать зелье попу, девушка не сомневалась. Раз поп его искал, значит, и купит. Лишь бы у него деньги были, а уж убедить его она сможет.
И все-таки даже этот ужин был не тем, чего она искала для своей души. Ужин важен для дел. И умные разговоры с господином и братом Ипполитом тоже не полностью удовлетворяли девушку. Ведь не могла она о своих тайных силах, о своих скрытых умениях рассказывать. Даже господину не могла, хотя он многое про нее знал. А ей так хотелось поделиться этим хоть с кем-нибудь. Похвастаться, показать, что она может, какие зелья умеет вываривать, увидать восхищенные глаза и выслушать похвалы. Ну а кто мог ее похвалить? Вот эти вот людишки, что жались к стенам, когда карета Агнес проезжала по улицам? Городские пузаны, хозяева лавок и мастерских, глупые бабы, что вечно хлопочут по кухне да по дому, волнуясь о своих многочисленных выводках да о своих никому не нужных бессмертных душах? Да расскажи она им про свои умения, так они к попу тут же побегут, донесут сразу. Нет, никому из всех этих людей она рассказать о себе не могла. Прислуга и так о ней знала и боялась госпожу, даже Игнатий ее побаивался. Вот и стала она иной раз заглядывать на рынки, бродила там, как будто искала редкие приправы, а сама высматривала и высматривала там женщин, особенно смотрела среди тех, что торговали травами да настоями. Заглядывала им в глаза, пытаясь узнать среди них таких же, как она. Сестер. Но пока никого не находила. То ли скрывались бабы, боясь показать себя, то ли не было ей подобных на рынках. В общем, томилось сердце молодой женщины. Ни подруг, с кем поделиться, ни любимого, с кем спать лечь.
– А ну стой! – крикнула она кучеру, увидав на палке возле лавки шляпника связку разных шапок.
Карета тут же встала. Агнес выглянула из окна и велела, показывая пальцем на шапки:
– Покажи, что у тебя есть.
Расторопный продавец, который только что болтал с соседом, тут же кинулся к ней со всеми шапками, что были привязаны к шесту.
– Какую вам угодно посмотреть, госпожа?
Агнес некоторое время выбирала, разглядывая шапки, и потом сказала:
– Вот ту, красную, с фазаньим пером.
– Ах, как хорош ваш выбор! – тут же забубнил продавец, отцепляя шапку от палки. – Все благородные девицы, что не замужем, такие носят.
– Девицы? – Агнес взяла шапку в руки. – Что ты врешь, дурак? Разве девы в нашем городе такие носят? Не видела я таких шапок на головах дев. Я вообще ее для юноши покупаю.
– Конечно-конечно, – ничуть не смутился торговец. – Для юноши лучше и быть не может. Вон какое перо у нее, и такую красную шапку все издали будут видеть.
– Ну и сколько? – спросила девушка.
– Восемьдесят пять крейцеров, добрая госпожа, – с улыбкой сообщил торговец.
– Восемьдесят пять? – Это было явно недорого для фетровой шапки красного цвета, да еще и с большим пером. Но в Агнес давно поселилась женская страсть к торговле. – Шестьдесят дам.
– Госпожа моя! – Шляпник даже в лице переменился. – Да разве ж это цена, я по такой легкой цене отдаю из-за праздника, иначе талер бы просил. Вы поглядите, какой фетр, на нем ножками вашими прыгать можно, он все одно форму удержит. А перо? А краска какова? Дайте хоть восемьдесят!
– Думаешь одурачить меня, подлец? – почти без злобы ответила Агнес. Она даже подумывала у него шапку забрать без денег и была уверена, что заберет, если надумает, однако еще раньше решила в городе силы свои не применять по мелочи и без надобности. И она сказала ему так убедительно, как умела: – Думаешь, что молодая женщина перед тобой, так одурачишь ее? Нет, не выйдет. Давай за шестьдесят крейцеров шапку. Соглашайся немедля, прохвост.
Она кинула ему монету.
– Хорошо, хорошо, госпожа, – сразу ответил продавец, поймав талер.
Ему, торговцу, что всю жизнь торгует, и в голову не пришло перечить такой… деве. Он и сам не понимал, почему согласился, но уже полез в кошель за сдачей. Отсчитал, причем медь отдать ей не решился, взял серебро, да и то самое новое, не потертое. А когда девица уехала, торговец отчего-то почувствовал облегчение. И бог с ним, что не взял за хорошую шапку хорошую цену, шапок таких он еще сделает, а вот торговаться с этой злой девицей ему было на удивление в тягость.
Агнес же, наоборот, чувствовала себя прекрасно. Она получила то, что хотела, и по той цене, что ей была мила. Шапку она купила… конечно, для юного булочника с крепкими руками, вдруг вправду придет, не побоится. Вот как раз подарок ему к празднику выйдет. От мысли, что он может прийти к ней сегодня, Агнес вдруг немного заволновалась. Это ж нужно ужин приготовить. Нужно новую нижнюю рубаху надеть, чистую, мало ли что… А что может случиться? Да ничего не может, разве она покажет мужику свою рубаху? Разве допустит до себя? Он же из бюргеров, да еще и работник. Нет, конечно. Главное, вина много не пить. Да, вина она вообще не велит подавать. И тут девушка уже волноваться стала не на шутку. Даже дурища Ута, что сидела напротив, и та заметила это.
– Госпожа, дурно вам?
– Если ко мне гости сегодня будут, так вели горбунье вина на стол не подавать, – чуть не закричала Агнес.
– Гости будут? Это тот наглый булочник, что на двери кареты висел? – уточнила служанка.
Агнес даже застеснялась. Подумала, что служанка будет смеяться над ней, что она таких низких гостей принимает, и, собравшись, сказала строго:
– Не твое дело. Сказано тебе на стол вина для гостей сегодня не ставить.
– Как изволите, скажу горбунье, чтобы не ставила, – послушно согласилась служанка. Она знала свою госпожу, уж лучше ей не перечить и на все отвечать согласием.
Глава 25
Подарков было столько, что дворовые устали вино, пиво, масло и мед в подвал спускать. Посуду, серебряную и простую, расставить было некуда, отрезы шелка, бархата, дорогого сукна сложили в большой сундук, так его закрыть потом не смогли. Хлопот вышло много. Тут как раз последние свободные покои для монахини матери Амелии готовили, кровать искали. Хорошо, что монашка была проста, кровать просила малую. Брат Ипполит ей свою уступил. Перенесли также туда комод, зеркало, столик. От перин она отказалась, попросив одеяла. Больше в доме свободных комнат не осталось.
Волков сразу понял, что с этой старой монашкой он еще хлебнет лиха. Только в доме появилась, только за стол села, так сразу свои порядки заводить стала.
– Отчего же у вас постной еды не подают? – говорила она, поджав губы и глядя, как дворовые девки носят на стол блюда с жареной колбасой и бобы в жирной подливе. – Вы никак рыцарь божий?
– Так поста сейчас нет, к чему постное? – нехотя ответил Волков, видя, что Бригитт совсем не хочет отвечать монахине.
– Постное в любое время хорошо, – не успокаивалась мать Амелия.
– Дело мое война, – снова отвечал ей кавалер, – много я на постной еде навоюю? И жена моя беременна, ей тоже постное ни к чему.
– Постное всем полезно, в доме епископа всегда постный стол был. И в пост, и в жирные дни. Там и репа с маслом, и капуста кислая, и просо с постным маслом, и яблоки моченые, и сухие фрукты… – продолжала монахиня.