– Опять вы? Как вас там?..
– Да, это опять я, и зовут меня кавалер Фолькоф.
– И что же вам надо, кавалер Фолькоф? Я уже вам все сказал в прошлый раз.
– Я хочу видеть барона. Хочу спросить у него, как погиб кавалер Рёдль.
– Барон не примет вас, он болен. Все еще болен. Что вы донимаете всех, займитесь своими делами.
– Я и занимаюсь. На последнем дворянском собрании меня упрекали в смерти кавалера, я хочу знать, что произошло.
– Сказал же я вам: барон болен. Ничего он вам не расскажет.
– Но хоть взглянуть-то на него я могу?
– Нет, врач не позволяет, – кричал седой господин, и раздражение в его голосе только усиливалось.
«Что за глупости? С чего бы врачу не дозволять взглянуть на больного?»
– Тогда позовите врача.
Тут повисла пауза. Волков видел господина Верлингера, и тому нечего было сказать. Он смотрел на кавалера с башни, сверху вниз, его лицо стало злым, и после паузы седой господин не выдержал:
– Что же вам нужно, наглый вы человек, сказано вам: никто вас не примет! Так вы все упорствуете, третий раз приезжаете и, поправ все правила вежливости, просите и просите чего-то!
– Дозвольте мне увидеть барона! – также повысил голос Волков.
– Нет, доктор не велит! – кричал господин Верлингер. – Сказал же я вам!
– Не позорьте седины свои бесконечной ложью. – Волков тоже уже начинал злиться. – Зовите доктора, я хочу у него все спросить.
– Да как вы смеете! Дурной вы человек, болван! – уже не на шутку злился дядя барона. – Как вы смеете меня упрекать во лжи, если вы сами невыносимо навязчивы и совсем не ведаете приличий. Прочь! Уезжайте отсюда, займитесь своими делами, войной или еще чем вы там любите заниматься…
– Послушайте, Верлингер, я не хочу знать, что там у вас происходит, тем более не хочу встревать в ваши семейные дрязги из-за наследства, я просто хочу видеть барона, живого или мертвого, мне все равно.
– Отказываю вам! Отказываю! Прочь отсюда, наглец! Барона вы не увидите. Прочь езжайте! И если не уедете, то увидите не барона, а у себя в брюхе арбалетный болт.
И господин Верлингер скрылся, видимо, покинул башню. В общем, разговор был закончен.
Третий раз! Третий раз Волков приезжал сюда, чтобы выяснить обстоятельства смерти кавалера Рёдля, третий раз беседовал с этим вздорным стариком и уезжал ни с чем. Его трясло от злобы и раздражения. Он тащил с собой кучу народа, и все без толку, и, главное, виноватых вокруг не было. Ну, разве что этот седой мерзавец. Ух, попадись он Волкову под руку! У кавалера даже кулаки сжались. Но сжимай их или разжимай, это дела не решит. Дело бы решила картауна да десяток чугунных ядер в ворота старого замка. Попотеть, притащить бы ее сюда да пять десятков солдат, и дело оказалось бы решено. Но нельзя. Волкова и так вся окрестная земельная знать ненавидит, а начни он штурмовать их замки, так побегут еще и к герцогу жаловаться или ополчение собирать. Хотя нет, ополчение – это вряд ли, они те еще вояки.
В общем, пришлось ехать обратно, так ничего и не выяснив. Как говорят мужики, несолоно хлебавши. Полдня как не бывало.
Ну, хоть Роха порадовал его в тот день. Когда Волков вернулся в Эшбахт, оказалось, что Роха только что приехал из Ланна. Обоз находился как раз перед домом кавалера.
– Погляди, Фолькоф, что это за порох, – говорил Скарафаджо, снимая крышку с бочки и запуская руку в черный порошок. – Ты представать себе не можешь, сколько дыма он дает. Такой делают только в Ланне.
– Сколько бочек привез? – спрашивал Волков, глядя на ладонь товарища, не слезая с коня. – Восемь?
– Да, восемь, и стоит он на шесть талеров дороже за бочку, но зато как бьет! Как бьет! – Старый одноногий солдат был в восторге. Он тряс ладонью, глядя на порох. – Клянусь, даже аркебуза будет пробивать кирасу с пятидесяти шагов. А что уж говорить про мушкет!
– А мушкетов ты сколько привез?
– Семнадцать. И скажу тебе, что кузнец дело знает, он переделал замок и спуск, теперь фитиль держится крепко. И порох с полки не просыпается, даже когда мушкет наклоняешь.
– Отлично.
– Этот Яков Рудермайер толковый кузнец, я сейчас покажу тебе новый мушкет.
Но у Волкова болела нога, он хотел быстрее слезть с коня и сесть у камина.
– Потом, потом, приходи сегодня вечером на ужин, приноси мушкет.
А Роха, вместо того чтобы сразу согласиться, вдруг замялся.
– Слушай, Фолькоф, а можно я приду с женой?
Кавалер смотрел на Роху и не узнавал этого старого солдата, кажется, первый раз тот называл свою женщину женой. Зараза, язва, чертова гарпия – да, но вот женой…
– Ну, приходи с женой, – согласился кавалер.
– Я бы не навязывался, да больно она хочет посмотреть, как живут настоящие господа.
– Приходи.
– А твоя-то, дочь графская, не будет против, моя-то из простых? – все еще сомневался Скарафаджо.
– Чертов болван, сказал же, приходи с женой! – злился Волков, которому хотелось скорее вытянуть ногу у камина. – Сколько раз тебе еще повторять?
Кавалер развернул коня и поехал к дому.
– Приду! – кричал ему вслед Роха. – Принесу новый мушкет показать!
Жена Рохи пришла разодетой настолько, насколько Роха мог себе это позволить. Она много кланялась перед Элеонорой Августой, поначалу та была холодна, но когда мать Амелия выяснила, что жена Рохи беременна в четвертый уже раз, так разговор у женщин сразу наладился, и даже Бригитт стала прислушиваться к рассказам про утреннюю тошноту, про рвоту на запах жареного лука, про вечное желание сходить по малой нужде и про все другое. И так все было у них хорошо, что после ужина жена Рохи удостоилась нового приглашения. Без мужа. И она обещала быть.
Утром после завтрака на выезде из Эшбахта собрались люди. Кроме кавалера были там Роха, Хилли, Вилли плюс солдаты из стариков, те, что с кавалером были еще Фёренбурге. Пришли также Брюнхвальд и Бертье.
Из арсенала хозяина принесли одну хорошую кирасу, которую бросили горцы на берегу, надели ее на мешок с песком и поставили на пригорок. Стали стрелять новым порохом. Он и вправду оказался хорош: мало свистел, зато много «бахал». Звук был резким, быстрым, дым – тяжелым, черным, сразу давал много копоти. После каждого выстрела образовывалось небольшое облако.
Кираса была отличная, с «ребром», из хорошего железа, которого не пожалели. Может, поэтому на пятидесяти шагах аркебуза ее и не брала, но на тридцати уже пробивала. Но это аркебуза. Мушкет же оставлял в железе солидную дыру даже со ста шагов.
– Ну, что я тебе говорил, – заявлял Роха с таким видом, как будто это он сам его сделал.
Да, порох действительно неплох. Его вообще можно было считать отличным, если бы не цена.
– Пушкарям этот порох не давать, – распорядился Волков. – Купишь им в Малене простого, этот оставить только для стрелков.
– И то верно, – соглашался Игнасио Роха, – а то они в свою картауну по половинке ведра за раз закидывают. Хорошего пороха на них не напасешься.
… После обеда в тот же день приехали Сыч с Ежом. Как их в соседнем уделе за купцов принимали – непонятно. Небритые, оба воняют, одежда грязная, у обоих ножи на поясе. И шуба Сычу нисколько не помогала, на тихой дороге таких встретишь – так перекрестишься: истинные разбойники.
– Так вы что, экселенц, этому купчишке-выкресту денег дали?
– Дал, – согласился Волков.
– Ну, считайте, что в реку бросили, – махнул рукой Сыч.
– Что совсем от него толку не будет?
– Думаю, что толку от него будет мало, – ответил Фриц Ламме, а сам без спроса сел за стол, не снимая грязной шубы.
Товарищ его был не так фамильярен, скромно встал за стулом Сыча. А Волков не то чтобы растерялся, но вздыхал безрадостно: он на купчишку уже надеяться стал.
– Что, совсем не сгодится нам? Глуп?
– Да не глуп он, – набрался смелости заговорить Еж. – Просто для нашего дела не подходит. Трусоват.
– Верно, – поддержал товарища Фриц Ламме. – Не о том думает все время. Ему говоришь, что да как, а у него глаза стеклянные, в них дыбы да палачи, палачи да дыбы. С такими мыслями в нашем ремесле удачи не жди.
– И что, забрать деньги обратно? – спросил Волков невесело.
– Вот и мы было так подумали, а потом поговорили с ним и выяснили, что у него есть знакомец один на том берегу, – встрял Ёж, не давая сказать Сычу.
Фриц Ламме посмотрел на него осуждающе: куда, мол, вперед меня?
Лопоухий Еж продолжать не решился, закатил глаза, а за него продолжил Фриц Ламме:
– Знакомцев-то у него много, я переписал их всех, купчишки в основном, но один нужный человечек имеется.
– Что за человек? – спросил кавалер.
– Писарь казначейства славного города Шаффхаузена Веллер, – сообщил Сыч едва ли не с победным видом.
«Да, это интересный человек, тут сомнений быть не может».
И словно подтверждая его мысли, Сыч продолжил:
– Кто первым узнает, если город вздумает снова войско собирать?
То-то и оно… Писарь казначейства, никто другой. «Верно, верно, верно, но согласится ли он „дружить“?»
И снова Сыч прочитал его мысли:
– Наш купчишка, этот Гевельдас, говорит, что писарь молод, едва женился и небогат, значит, нуждается в деньгах жене на подарки, как и все молодые люди.
– А сумеет ли наш купец с ним договориться? – спросил Волков, хотя по ухмылкам этих неприятных людей уже видел, что у них на сей счет уже есть мыслишки.
– В том-то и дело, что черта с два, – радостно сообщил Сыч.
– А чего же ты тогда радуешься? – нахмурился Волков.
– Да я тут одно дело придумал, если выгорит, то будет он наш, – снова встрял Еж.
– Цыц, ты, полено лопоухое! – одернул его Фриц Ламме. Он посмотрел на Ежа снизу вверх весьма неодобрительно. – Куда вперед лезешь, вот не буду тебя больше в приличный дом приглашать. Лезет он… – Сыч передразнил Ежа: – «Я придумал…» Молчи уже, дурень! – И тут же продолжил рассказывать: – Купчишка наш нипочем с писарем не договорится. Но он может его вызвать в Лейдениц по какой-нибудь надобности, по торговле или… да хоть в гости. Это мы потом обдумаем еще, а как тот пожалует, ту