Тут все сразу и сложилось в голове кавалера: и неприязнь молодого графа, и вызовы на дворянское собрание, и ненависть всех родственников старого графа к его молодой жене – всё встало на свои места, причина всему нашлась. Графиня что-то ему говорила, про жизнь свою в замке рассказывала, а он ее почти не слышал, смотрел и думал, что она еще все-таки красива. И тут он даже невольно усмехнулся.
– Отчего же вы веселитесь? – серьезно спросила она. – Я от страха трепещу, думаю, не отравили ли мне плод. А они смеются. Не смеялись бы вы… Чай, знаете, чей плод ношу.
– Знаю, знаю, – отвечал Волков. – Просто рад тебя видеть.
– Рады они… Не вижу радости, а усмешки вижу. Думаете, мне легко было по воле вашей жить в этом змеином гнезде?
– Нелегко, знаю. – Он склонился с коня и взял ее руку. – Знаю, что нелегко.
– А раз знаете, так думайте, как мне и ребенку вашему получить поместье. Сами родственнички его нам не отдадут.
И тут она была права. Нет, по доброй воле дом Маленов поместье не отдаст. И плевать им на договоры брачные, что заверены всеми возможными юристами.
– Ладно, – сказал Волков, выпуская ее руку. – Если муж ваш умрет, буду думать, как вам в вашем поместье обосноваться.
– Граф и раньше был не жилец, чах понемножку, а со вчерашнего так и вовсе без памяти лежал. Уж дух его с ангелами разговаривал. Лучше молите Бога, чтобы даровал мне здорового мальчика.
Волков это помнил. «Здоровое дитя полу мужеского» было ключом к получению владения. А Грюнефельде, конечно, стоило того, чтобы за него побиться. Теперь нужно дождаться родов, и можно будет начинать тяжбу. Во всяком случае, заявить о правах.
Он вздохнул. Нет, как ни искал кавалер успокоения и тихой жизни, ни того ни другого не находил. Видно, покой ему на роду написан не был.
Глава 36
Было ветрено, но ветер был все еще южный, он помогал, толкал лодку вверх. С берега из кустов им махал рукой человек.
– Туда. К нему плывите, – сказал Максимилиан и указал на человека рукой.
Гребцы налегли на весла, и уже вскоре лодка ткнулась в крутой заросший барбарисом берег. К ним сверху скатился Еж. Уши от ветра красные, а шапку все равно не надевает.
Кавалер накинул капюшон и стал вылезать, тут Еж к нему подоспел, подал руку, чтобы рыцарь мог опереться.
– Лошади тут не понадобятся, господин, – говорил он, помогая и дальше Волкову лезть вверх. – Домик сняли совсем рядом. Он уже там. Ест пока.
– Вы его не сильно напугали?
– Да мы нет, а вот купчишка… Дурень, издали видать, что поджилки дрожат, всего, подлец, боится. Вот и мальчишка, глядя на него, тоже стал побаиваться.
Максимилиан и Увалень, тоже укрытые плащами и капюшонами, вылезли из лодки.
– Тут ждите, – коротко кинул Максимилиан гребцам и вместе с Увальнем полез вверх по склону за кавалером.
У небольшого, но очень опрятного домика, белоснежного от свежей побелки, их ждал купец Гевельдас. Как и говорил Еж, он был очень взволнован. Увидав кавалера, купец признал его и под капюшоном и кинулся к нему.
– Господин, могу ли я надеяться…
Он не договорил.
– На что? – поинтересовался кавалер.
– Что дело все выйдет как должно.
– Ты человек крещеный? – спросил у него кавалер.
– Да-да, – кивал тот и из-под одежды потянул распятие. – Вот. Просто…
– Что?
– Как бы не случилось лиха, вдруг он заартачится, и вам придется его… А я его в гости пригласил, вот как плохо-то будет… если он не вернется домой.
– Хорошо, что ты все понимаешь, купец. – Волков положил ему на плечо руку. – И хорошо, что ты крещеный. Значит, у тебя и святой есть.
– Есть, святой Елизарий.
– Вот и помолись ему. И помоги мне уговорить дружка твоего. И тогда и он отсюда уедет живехонький, и ты будешь при мне и при серебре. Ну, а если он заартачится, что делать будем? – спросил кавалер прежде, чем войти в дверь.
Купец не ответил, замер и стоял как столб. А Волков, уже положа руку на дверь, спросил:
– Может, лучше ему тогда в реке утонуть, чем домой вернуться да о тебе рассказать? Если он про тебя расскажет, то уж точно тебе путь в кантоны будет закрыт. Как считаешь?
Господин Гевельдас раскрыл рот и опять ничего не вымолвил.
– Вот то-то и оно, – усмехнулся кавалер. – Так что молись, купец, да помогай мне.
За столом прямо посередине сидел молодой человек лет двадцати. Ни худ, ни толст, лицо в оспинах. Ботиночки крепки, но не новы, чулки не штопаны, но и не из дорогих, колетик простенький, шапчонка фетровая, колечко на пальце – серебро. Зато весь стол перед ним в кушаньях богатых. Пива целый жбан, вино в кувшинах, гусь жареный, окорок, сыр на подносе с изюмом и медом. Тут же и Сыч рядом. Сразу вскочил, Волкова увидав.
– Вот, экселенц, нужный нам господин.
А молодой человек и не рад тому, что он кому-то нужен. Еще пришли в дом такие люди, высокие, при железе, лица капюшонами закрыты.
А Волков тем временем скинул капюшон и сказал:
– Не волнуйтесь, господин Веллер, вам тут ничего не угрожает. – Он обошел стол, приблизился к молодому человеку и протянул ему руку. – Вы гость моего друга, купца Гевельдаса, а значит, и мой гость тоже.
Молодой человек почтительно, с поклоном пожал руку кавалеру и негромко спросил:
– Откуда же вы меня знаете, добрый господин?
– Гевельдас мне о вас рассказывал, – отвечал Волков, сел на лавку и похлопал по сиденью подле себя. – Садитесь, господин Веллер. А как вас окрестили в церкви?
– Франс, – отвечал молодой человек, присаживаясь рядом с кавалером.
Сыч устроился позади него, расселись и все остальные.
– Франс? Не Франк, а Франс, на западный манер. Так у вас принято?
– Матушке так было угодно. Наш священник так меня и крестил.
– Ваши священники все еретики, – заметил Сыч из-за спины писаря. – Вот и крестили тебя как…
– Тихо! – прервал его кавалер. – Как крестили, так и крестили, то матушке его было угодно, так не тебе это осуждать. А священников и веру не он себе выбрал. А по мне, так пусть господин Веллер хоть бревну резному кланяется.
Молодой человек оглядел всех людей, что сидели с ним за столом: кроме купца, люди все вида военного, а двое так и вовсе разбойной наружности. Он явно продолжал волноваться. Волков видел это и, сделав как можно более доброе лицо, похлопал его по руке и сказал:
– Наверное, думаете, кто эти люди? И кто я такой?
– Был бы счастлив узнать сие, – пролепетал писарь.
– Я – рыцарь божий Иероним Фолькоф, вам известный как фон Эшбахт.
– О господи! – только и выговорил молодой писарь, лицо его вытянулось от ужаса, он хотел было встать, но Сыч сзади его за шею схватил крепкими своими пальцами и зашептал на ухо:
– Куда побег? А ну сел! Слушай господина и не взбрыкивай, помни, река-то близко, корячиться будешь, так всплывешь лишь у Милликона, а то и до Хоккенхайма донырнешь.
– И что же вам от меня, добрые господа, нужно? – пролепетал писарь, втягивая голову в плечи от крепких пальцев Сыча.
– Отпусти! – приказал Волков.
Сыч выпустил шею писаря.
– Мне от вас нужен мир, – строго сказал кавалер.
– Мир? – удивился господин Веллер.
– Война с кантоном мне больше не нужна. Одних ваших погибло уже три сотни людей, а то и больше.
– Больше, – подтвердил писарь.
– Больше? – заинтересовался кавалер. – Откуда знаете?
– Я списки составлял. От кантона семьям погибших, тех, что шли по земельному призыву, положено разовое вспоможение. Я на них списки выплат писал. Невернувшихся за два похода было триста восемьдесят семь человек, это не считая тех, кто пошел по найму, и союзников из соседнего кантона.
«Ах, какой хороший и нужный человек этот писарь! Лучше, чем он, и желать себе трудно».
– Вот видите? – сказал Волков горестно. – И среди моих людей тоже есть потери. Думаю я, что крови и с нас, и с вас достаточно уже.
– Так вы о мире думаете? – спросил молодой человек.
– Только о мире Бога и молю. И прошу вас помочь мне с этим делом.
– Но как же я вам в этом помогу? – удивился писарь.
– Пишите мне. Пишите мне о том, что меня касается. Все, что услышите, что говорят ваши старшие, что слышно из консулата кантона, какие решения принимает кантон по поводу войны со мной.
– Так сие писать нельзя, – медленно и с сомнением говорил господин Веллер. – Коли узнают, так головы не сносить…
– Но как быть по-другому? – убеждал его кавалер. – К примеру, совет кантона снова решил собрать против меня войско, консулат прислал вам в казначейство запрос на деньги – вы мне сразу пишете, сколько и на какое войско выделено денег. Коли войско малое, так я стану на берегу, чтобы оно меня видело и высаживаться не решалось, а коли войско большое будет, так я с людишками своими уйду из Эшбахта в Мален или во Фринланд – вот и нет войны, нет крови. И в том ваша заслуга будет.
Юный писарь молчал, кажется, слова кавалера ему и казались правильными, но он тоже был непрост, а может, и боялся. И тогда Фолькоф щелкнул пальцами и протянул руку Сычу. Тот сразу на ладонь ему выложил пять прекрасных золотых гульденов, которые раньше забрал у трусливого купца.
– Сказали мне, что у вас жена есть? – снова заговорил кавалер.
– Есть, – кивал писарь.
– Молодые женщины жадны до денег, – продолжал Волков, выкладывая гульден на стол перед Веллером. – А дети?
– Двое сыновей у меня.
– Отлично. – Кавалер положил еще две золотые монеты. – Каждому сыну. А вот эти последние две – это вам, в молодости всегда много желаний. И если ценную весть мне сообщите, еще будет вам золото или серебро.
Писарь смотрел на деньги, что лежали перед ним на столе, но брать не спешил.
– Ну, – толкнул его в спину Сыч, – чего таращишься, хватай, вон сколько деньжищ. Тебе и за три года столько не заработать.
Волков видел это необыкновенное волшебство не раз. Он знал, как притягивают к себе деньги, если лежат вот так перед человеком. Манят своим дивным блеском, как распутная красавица обнаженным бедром, словно соблазняют, словно уговаривают тихими, мягкими и ласковыми голосами. Просят протянуть руку и взять. Лежат себе, сиротливые, беззащитные, в море алчных и цепких рук, и зовут именно тебя, просят сгрести в пятерню, спрятать в кошель, а лучше за пазуху, ближе к сердцу. И лишь одна вещь может остановить человека в этом искушении – это страх. И страх нужно задавить, принизить до земли, а для этого следует говорить человеку, что все будет хорошо, пу