Днем в пятницу Борис Михайлович, неторопливо смакуя и абсолютно ни о чем не думая, пережевывал тигровые креветки. И с удивлением заметил, что тихая классическая музыка, фоном звучащая в «Кармине», его совершенно не раздражает. Странно — ему никогда не нравилась классика, а эта мелодия — ничего так. Пойдет. Надо будет узнать, какой Шекспир ее написал.
Вибрирование «Vertu» на кипельно белой скатерти, а затем и «кря-кря», обозначающее, что звонит кто-то из малозначимых для него людей, разрушило идиллию первым же кряком, и настроение сразу испортилось.
Все, кто звонил по этому номеру, знали, что в обеденное время Бориса Михайловича лучше не беспокоить. Он мог бы не отвечать на звонок. Мог бы, откинув крышку пальцами, испачканными жирными морепродуктами, даже не интересуясь, кто звонит, послать несостоявшегося собеседника так замысловато, что тот растерянно пробормотал бы «Спасибо» и униженно отключился.
Но сейчас какое-то смутное беспокойство и предчувствие нешуточных неприятностей заставило его, наскоро обтерев пальцы салфеткой, поднести телефон к правому уху, почему-то более лопоухому, чем левое.
— Борис Михайлович… Извините за беспокойство… Это дядя Алексея… Лешича… Еще раз извините — я тут кое-что в его вещах обнаружил… после похорон не прикасался, а тут вот… нашел. Думаю, вас это заинтересует…
— Что? — горячий пот Бориса Михайловича после виски и содержательного ужина начал активно разбавляться ледяным потом сиюсекундного происхождения.
— Это не телефонный разговор… — голос на том конце продиктовал адрес. Борис Михайлович отключился и с размаху вонзил вилку в оставшуюся на тарелке одинокую креветку, спрятавшуюся в листе изумрудного салата. Тарелка раскололась, и нежный соус карри с орешками кешью замарал безупречную поверхность стола, быстро впитываясь в скатерть…
После этого он отпустил охрану и поехал по указанному адресу. Борис Михайлович подъехал к перекрестку поздновато, чтобы проскочить на желтый, и пришлось немного отъехать назад, чтобы не мешать перпендикулярному движению. Забыв, что включена задняя передача, и вместо того, чтобы рвануть на перекресток за секунду до того, как загорится зеленый, он поехал назад.
Опьянение и неожиданность происходящего просто не дали возможности вовремя среагировать, и лысый толстяк изрядно помял своим танком стоящую сзади машину. Но все то, что произошло после, в голове у Свина не укладывалось. Ну что ж, этот щенок заплатит за все…
Мало того что пришлось башлять и этим дэпээсникам, и врачу на медицинском освидетельствовании — а подобные расходы всегда бесили экономного и бережливого Свина — так еще и тот капитан-ментенок (или понтенок?) оказался никаким не сыном городского главмента… главпонта!.. а всего лишь его однофамильцем. Ну ничего, и до него очередь дойдет. Но сначала — щенок на «Хендае».
Он поежился, заново переживая унижение, которому подверг его этот козел. Сердце неожиданно скакнуло куда-то в сторону и забилось, будто сильно брошенный баскетбольный мяч о борта корзины: «А вдруг это наезд? Слишком уж он уверенно себя вел. Слишком уж смело для обычного фраера. А вдруг он что-то знает о том… проколе? Да нет, скорее всего, просто какой-то приблатненный, отсидел на малолетке, вот и бычится».
Свин достал из кармана нож-бабочку, молниеносным движением разложил его и тут же, не спеша, спрятал лезвие. «Странно — всегда ношу его с собой, а тогда забыл, — этот факт тоже сильно нервировал толстяка. — Я б этого сосунка побрил… На всю оставшуюся двухминутную жизнь побрил бы!»
Затрещала рация, и Свин вернулся в настоящее. «В любом случае, — подумал он, — наказание этот горе-водитель «Хендая» определил себе максимальное — его сначала попугают, а потом накажут по-взрослому. На этой же неделе». Борис Михайлович не любил откладывать то, что вызывало зуд. А с тем делом, до которого он не доехал из-за аварии, надо бы покончить как можно скорее. Желательно сегодня. Тьфу, непруха — ну почему все возможные и невозможные неприятности поперли одновременно?
Опять затрещала и пискнула вызовом рация, лежавшая на низком стеклянном столике у бутылки восемнадцатилетнего «Чиваса», и голос охранника прохрипел, купаясь в радиопомехах:
— Борис Михалыч, привезли Аркашу. Заводить?
— Давай его сюда, — Свин поставил к сифону стакан, в котором виски заканчивалось быстрее, чем таял лед. Он прошел к небольшому бюро напротив камина и достал оттуда пухлый конверт старого советского образца — ширина которого совпадала с шириной денежных купюр.
Охранник зашел вместе с худым небритым мужчиной, которого явно хумарило — он трясся мелкой дрожью и время от времени вытягивал голову или какую-нибудь из конечностей.
Свин вернулся к своему креслу и спросил, не оборачиваясь:
— Сколько ты торчишь мне денег?
— А… восемь… А… я отдам завтра, я всегда отдавал. А… сейчас просто работы нет…
— Вот только не надо меня лечить, — Свин поморщился, ибо слова Аркаши были чистой ложью. Эти деньги он должен был уже в течении полугода.
— Тебе ведь в день нужно гораздо больше, чем ты можешь украсть, — знаток и практически законодатель цен на наркотики как-то презрительно хмыкнул, отвлекаясь на экран огромной жидкокристаллической панели, больше смахивающей на черное мраморное надгробие с насмешливой эпитафией в виде Тома и Джерри.
Аркаша уже перешел ту грань, когда наркоман еще может работать и торчать одновременно — теперь он мог только торчать. Аркаша — это не имя, звали этого в прошлом неплохого квартирного вора как-то по-другому. Воровское погоняло у него было Уж, а Аркаша приклеилось позже — то ли из-за созвучности с «наркошей», то ли из-за фонетической близости к «анаше». Впрочем, анаша — это уже давно пройденный этап. Детские, так сказать, игры. Теперь без 5 уколов опия в сутки Аркаша не человек. И с ними его вряд ли можно таковым назвать.
— Короче, вот тебе адрес, хату выставить надо срочно. Оставишь записку внутри на видном месте. Что найдешь хорошего — твое. В конверте полдозы — чтобы не трусило, не хумарило, когда на дело пойдешь. Если сделаешь все чисто, спишу половину долга. Что не ясно?
— А если там дома кто сегодня? Если сегодня не получится, меня завтра в рог единорога скрутит, — Аркаше стало дурно лишь при одной мысли, что будет завтра, если он не раздобудет денег или опия.
— Успевай за сегодня. Что хочешь делай, хоть мочи их там, если у них отгул или проснутся случайно, пока ты их нычки шманать будешь, но чтобы дело было доведено до ума. Все, вали отсюда, — Свин хохотнул над очередной проделкой Джерри и махнул рукой охраннику.
ГЛАВА 23,в которой случается то, что должно было случиться
Красная Шапочка поначалу испугалась Серого Волка. Но потом похоть все же взяла верх над трусостью.
Аркашу вывели за ворота и отпустили. Пройдя с полквартала, он зашел за гаражи, разорвал конверт, найдя там листик с адресом, оскорбительную записку для хозяев и неполный двухкубовый шприц с мутным содержимым, от одного вида которого Аркаша испытал предоргазменное состояние — уже давным-давно отлученное от секса и с женщинами никак не ассоциируемое. С нежностью достав шприц, он укололся, едва нащупав бледную вену в паху. Приход был бесцветным, недостаточным. Его немного отпустило, но до нормального состояния было еще далеко.
Очень хотелось выкинуть бумажку и отправиться на поиски ширева или денег на него, но отказать Свину было бы чистым самоубийством, а Аркаше хотелось убивать себя более приятно — торчать, торчать, торчать…
Ирина вздрогнула от громкого стука в металлическую дверь. Не прекращая дрожать, она со взглядом сомнамбулы поднялась с колен и отправилась открывать, отстранив шефа и, похоже, тут же о нем забыв. Опешивший Колосов бросился приводить себя в порядок в гостиную, все его мысли были расплющены этими ударами в дверь, они растекались от них, как ртутные шарики, никак не желая соединяться в сколько-нибудь осмысленную форму.
Герой-любовник впервые оказался в такой нелепой ситуации. А во всем виновато нарушение первой заповеди — встречи должны происходить только на нейтральной территории! Руки его тряслись, когда он пытался застегнуть ширинку, но нервозность и спешка затянули не только его разум в плен паники, но и несчастную сорочку — в замок молнии на ширинке. Колосов чертыхался, ощущая, как начинает потеть, и нервничал от этого еще больше.
Ирина подошла к двери на негнущихся ногах. Ей и в голову не пришло, что если бы это был Толик, то он открыл бы дверь своим ключом.
Редкие мысли, которым удалось пересечь простреливаемое поле апатии и попасть в фокус ее сознания, были какими-то странными и абсолютно не соответствовали трагизму ситуации.
Почему-то преобладала детская обида. Обида была сконструирована по типу: «Элка из бухгалтерии спит с таксистами, которые ее подвозят — и ничего! Я же решила поспособствовать собственной карьере — и на тебе, виновна еще до преступления!»
Еще присутствовали злость и раздражение. А также осознание того, что если она вот так запросто позволила себе изменить Толику — то либо она его не так уж и сильно любит, либо не настолько моногамна, как полагала.
Она открыла дверь и тупо уставилась на Аркашу. Даже заглянула за него — а Толик-то где? Аркаша был удивлен не меньше — по его расчетам, никого дома не должно было быть. Постучался он чисто рефлекторно. Сначала позвонил, но опытное ухо позволило усомниться в работоспособности звонка. Потом он несколько раз беспорядочно, но сильно стукнул в дверь — без ритма и мелодии, чтобы не обратили внимание соседи, если услышат. На такой стук окружающие не реагируют, он воспринимается, будто в кузове машины подпрыгнули на ухабе какие-то металлические причиндалы.
Так и стояли они, заглядывая друг другу за спину. Молчание нарушил Аркаша, быстрее среагировавший на ситуацию:
— А… здрасьте. А… Лину позовите.