лхозной элитой. Все остальные: электрики, скотники, слесари, водители, не говоря уже о разных кладовщиках и конторских служащих, стояли далеко позади. За месяц уборки опытный комбайнер зарабатывал до пятисот советских рублей плюс тонну пшеницы. Дедушка Володя зарабатывал немного меньше. Я хорошо помню, как он, ругаясь, включал заднюю скорость, чтобы подобрать оставшиеся под жаткой отдельные колоски. Дедушке Володе в то время уже перевалило за шестьдесят. Он хорошо помнил, что такое были эти колоски в первые годы после войны.
Я никогда не выбрасываю хлеб.
Засохший хлеб у меня превращается в гренки, в чесночный или луковый суп.
Хлеб, которому исполнилось несколько дней, я прячу в холодильник, чтобы он не заплесневел. Если плесень все-таки появилась, я обрезаю хлеб по краям, и он превращается опять-таки в гренки, в чесночный или луковый суп. Есть много других рецептов, в которых требуется черствый хлеб. Запеканки, например. Или панировка для отбивных. Но все это бывает крайне редко. Обычно хлеб мы осваиваем в обычном порядке. Моя семья привыкла к тому, что хлеб выбрасывать нельзя.
Это нам на память от Дедушки Володи.
Станция Погар, ожидающая поезда вместе с нами, расположена в глухом углу между Россией и Украиной. Сейчас это Брянская область, до войны была Орловская, а при царе — Черниговская губерния. Еще раньше здесь была граница леса со степью и проходной двор для всяких сомнительных личностей с кривыми саблями. Выходцу из этих мест, кстати говоря, стоит памятник на Красной площади. Да-да, именно на Красной площади в Москве. Это не кто иной, как князь Дмитрий Пожарский, чьей родовой вотчине, городу Пожар, ныне Погар, — почти тысяча лет. Нет никаких сведений о том, что сам князь Дмитрий бывал здесь. Когда пробил час его славы, князья Пожарские уже несколько поколений имели московскую прописку и служили царю. Но свою «фамилию» Дмитрий Михайлович получил от владения предков — удела Пожар.
Погар на несколько лет старше Москвы, буквально на пять или десять. Тогда, задолго до князя Пожарского, здесь поочередно рулили черниговские и новгород-северские вооруженные формирования. Известно, что по крайней мере один раз городишко Пожар посетил с хозяйственной целью отец главного персонажа «Слова о Полку Игореве», черниговский князь Святослав Ольгович.
Ни о чем подобном сегодняшние жители города не знают. Краеведческого музея в городе нет. Кремля или крепости тоже нет. Слишком много народу шастало по этой земле туда-сюда, чтобы осталось хоть что-нибудь долговечное. Нет и памятников, кроме стандартного ленинского изваяния на площади перед райкомом партии и еще памятника неизвестно как попавшему сюда Щорсу. Кто такой Щорс? Кажется, красный командир. Кровь у него на рукаве, больше я ничего о нем не знаю.
Бабушка Саша, невенчаная жена Дедушки Володи, пережила мужа на восемнадцать лет.
У Бабушки Саши были знатные по местным понятиям предки: Комки. Кулаки, богатеи, мельники и богомольцы. А Бабушка Саша была красавица и строптивица. По любви, вопреки родительской воле вышла замуж в новую, только что выселенную деревню Гошка за чернобрового мачо Никиту Гайдука, сомнительного потомка то ли цыган, то ли бежавших от Русско-турецкой войны балканских славян. В сороковом году Никиту забрали в армию, и в сороковом же, в августе, родился мальчик Витя. А потом началась война. Никита Гайдук погиб в первые месяцы. Последнее письмо от него пришло из белорусского города Лида. В этом письме Никита обещал биться с врагами и прощался с Бабушкой Сашей навсегда.
Не знаю, каким чудом дошло это письмо. Там были сплошные мясорубки и котлы. Немецкие танковые клинья насквозь резали оборону, бездарно выстроенную товарищем Сталиным и его обосравшимся Генеральным штабом. В плен сдавались целыми дивизиями. Безвестно погибли многие тысячи людей. Я не знаю, где покоится прах Дедушки Никиты. Может быть, у стен Кремля. Похороненного там Неизвестного Солдата нашли как раз в Белоруссии.
Но война пришла и сюда.
Бои шли совсем рядом, и в бабушкину хату попал снаряд.
Бабушка Саша успела спасти только годовалого ребенка и икону Тихвинской Божией Матери. Отец говорил, что его первое детское воспоминание — огонь и обваливающиеся над головой горящие балки. Вместо сгоревшей хаты Бабушка Саша успела вырыть землянку. Зимой они еле выжили. Зимой с сорок первого года на сорок второй год, напомню. Потом Бабушка Саша построила маленький домик. Бревна таскала из леса на себе. Соседи помогли с фундаментом и крышей. Крыша была даже не соломенной, потому что солома тогда шла в пищу, а травяной. Потом староста дал корову, стало легче. Партизан здесь не было — на самом юге Брянской области леса недостаточно густые для партизанской деятельности. Это тоже помогло выжить — партизаны обирали «оставшихся на оккупированной территории» крестьян хуже любых немцев.
Бабушка Саша — стопроцентный холерик. На головы увильнувшей от двора коровы, вороватого кота или заблудившегося стада гусей она обрушивает самые неистовые проклятия.
«Поподохни вы нехай!» — ее обычная присказка.
Бабушка Саша маленького роста и отличается изящным, каким-то даже аристократическим сложением. Бабушка Саша пребывает в вечном движении. На ее собственном языке это называется «метуситься». Если Бабушка Саша днем лежит или просто сидит без дела, значит, у нее нестерпимо болит голова. Бабушка Саша пьет много таблеток, но приступы головной боли время от времени буквально валят ее с ног. Бабушка Саша никогда на это не жалуется. О своей болезни она обычно говорит в виноватых выражениях. «На том свете отдохнем», — отвечает она на предложение передохнуть.
Бабушка Саша окончила пять или шесть классов школы и пишет с ошибками. Она никогда ничего не читает, кроме районной газеты «Вперед». Зато, как и Дедушка Володя, мастерски играет в дурака. Играть в дурака — по-деревенски означает не просто обставить пару соперников — это даже не считается за выигрыш, — а «повесить» им сначала шестерок, потом семерок и так далее. Повешение тузов означает матч-пойнт, на этом игра заканчивается. Зимними вечерами игра в дурака между семейными парами являлась единственной формой светской жизни для тех, кому за пятьдесят. С появлением телевидения появилось еще одно развлечение, но игра в дурака все же осталась на первом месте.
Бабушка Саша сохранила свою первую замужнюю фамилию и формально не вышла замуж за Дедушку Володю. Дедушка Володя тоже никогда не называл ее женой. Деликатно звал «моя молодица», и так до старости, до самого конца.
Уже в очень взрослом возрасте я узнал, что Бабушка Саша считалась в округе «доброй бабкой». Из нескольких окрестных деревень к ней приходили спасаться от порчи и болезней.
«Молитесь Богу Христу! — простодушно увещевала клиентов Бабушка Саша. — Молитесь! Все старое скоро вернется!»
«Но и вы за нас помолитесь!» — просили ее.
И Бабушка Саша страстно молилась за пришедших перед своей спасенной из огня Тихвинской Божией Матерью.
Эта икона цела. Сейчас она у моей мамы. Я вижу ее примерно раз в месяц, когда мы всей семьей приезжаем «к бабуське» с внуком, чтобы заодно погулять в Сокольническом парке, где карусели и паровозики. Икона написана на картоне, оклад сделан из фольги и каких-то тряпичных цветочков. Формально она не имеет никакой исторической или художественной ценности.
Когда Дедушка Володя слег, Бабушка Саша злилась.
«Чтобы ты уже подох поскорей!» — кричала она в недобрую минуту.
Дедушка Володя чувствовал себя крайне неловко. Он как-то сразу сник, стал меньше, суше, тише. Хозяин, работник, строитель, кормилец — он был совсем неубедителен в роли беспомощного нахлебника. Роль, к счастью, оказалась недолгой и почти без слов.
Когда Дедушка Володя скончался, страстная Бабушка Саша стала каждый день ходить на его могилу и звать домой, хотя бы на одну ночь. Встревоженные соседи даже пригласили попа, чтобы тот запретил ей звать Дедушку Володю из могилы. Священник, отец Михаил, провел беседу, и бабушка звать Дедушку Володю перестала. Но по дороге из магазина к дому она все равно регулярно заходила на кладбище, благо это по дороге, и буднично рассказывала покоящемуся там Дедушке Володе обо всех домашних делах. Иногда спрашивала у него совета.
Состарившись, Бабушка Саша просила: лишь бы не мучиться, лишь бы не лежать.
И Господь услышал ее молитву: Бабушка Саша глубоко порезала палец, шинкуя капусту, и быстро умерла от сердечного приступа, вызванного болевым шоком. Ей было восемьдесят два года. В день смерти она ходила в магазин за хлебом и заходила на могилу к Дедушке Володе. Этому есть несколько свидетелей.
Похоронили их рядом. На прощальной церемонии отец Михаил среди прочего произнес что-то вроде «принимая к тебе прах жены твоея…» и так далее. Я очень надеюсь, что в этот момент где-то на небесах Бабушка Саша и Дедушка Володя, наконец, поженились.
Единственным промышленным объектом в Погаре был и остается сигаретно-сигарный комбинат, широко известный на Брянщине и в соседних областях сигаретами без фильтра марки «Прима». Погарская «Прима» очень ценилась. Комбинат производил для экспорта сигары в затейливых картонных коробках с золотыми вензелями, а «Приму» делали из отходов этого буржуйского производства. Погарскими сигарами Сталин угощал Черчилля. Старый лис сигары политично похвалил. Врал, наверное. Я потом пробовал эти сигары — ничего особенного. Может быть, специально для Черчилля сделали какие-нибудь специальные сигары. Хотя нет — в то время завод был оккупирован немцами.
В этих краях нет притяжательных фамилий. На много километров вокруг нет ни одного, за исключением приезжих, Иванова, Петрова или Сидорова. «Кто», а не «чей» записано в паспортах местных жителей. Не Казаков — Казак, не Белоусов — Белоус, не Гончаров — Гончар. Притом что здесь, как и полагается, было крепостное право. Правда, церковное. Окрестными деревеньками владел какой-то областной епископат. Отсюда мягкость нравов и всеобщее, почти механическое соблюдение всех христианских праздников.