Или, прожив в этой квартире все до единой свои прошлые и будущие жизни, они взялись за руки и бестелесно-бестрепетно-безвозвратно шагнули с балкона?
Или, на худой конец, опомнились их родные и близкие, вызвали милицию с вертолетами и пожарных с лестницами, вытащили их из-за тяжелых, плотно задернутых штор и распихали по лечебницам?
Нет, дорогой мой друг, все вышло иначе, хотя и не менее грустно.
Оба они были совершенно здоровы, не считая слабого искривления позвоночника у него, скрытой пока еще язвы желудка, подорванного школьными завтраками, у нее и, разумеется, общего на двоих физического и нервного истощения.
Не произошло и самоубийства, они были слишком молоды, слишком хороши и слишком любили именно эту, а не какую-нибудь другую жизнь.
Родные и близкие их также не нашли, хотя и искали целыми днями.
Случилось другое.
К тому времени, когда кончилась вся колбаса, а хлеба оставалось два с половиной батона, они, наконец, подарили друг другу, разделив точно пополам, весь жар и всю нежность. Выпили все сладкие соки и досуха исчерпали колодцы.
Пришел час — и последний оставшийся хлеб покрылся плесенью, и они не захотели больше видеть друг друга ни одной минуты, ни одной секунды и ни одной тысячной миллисекунды.
Тогда, приподнявшись на цыпочки, она широко распахнула тяжелые синие шторы с желтым арабским рисунком и увидела свежую солнечную осень, а он нервно курил на кухне третью подряд сигарету, прикидывая, успели его выпереть из института или еще не успели.
Она ловко надела колготки, юбку и, взглянув еще раз в окно, перебросила через плечо джинсовую куртку и щелкнула дверным ключом, а он ее не удерживал.
Они не виделись больше никогда в жизни.
Падая в любовь — расставайтесь с вашими любимыми.
Гоните их прочь. Дайте им на время уйти. Позвольте им стать немножко сволочами и дурами. Известно много способов продлить любовь.
Это самый простой. Есть и другие, более надежные.
Краткий курс немецкого языка
Багровый от злости прапорщик Баранов бегает взад-вперед по казарме. Прапорщик Баранов почем зря кроет японцев вообще и инструкцию к часам «Касио» в частности. Прапорщик Баранов невысок ростом, коренаст, кривоног и очень подвижен.
Утренний развод.
— Суки узкоглазые! — кричит налитой кровью прапорщик Баранов, потрясая в воздухе часами с металлическим браслетом. — На хрен знает скольких языках инструкция! А по-русски — ни слова! Что мне теперь с этими часами делать? В какое место засунуть? А?!
— Разрешите взглянуть, товарищ прапорщик!
Рядовой Андрей Топорков с трудом узнает собственный голос.
Секунду назад он, вытянув руки по швам в первой шеренге, незаметно щипал себя за ногу и силился окончательно проснуться. Притом что на самом деле хотелось совсем другого: упасть на пол, удариться головой о серую плитку и проснуться дома. А вместо этого какая-то сила дернула его нарушить первую заповедь молодого бойца.
— Ну…
Прапорщик Баранов сует под нос часы. Кулак прапорщика пахнет земляничным мылом.
— Нет, инструкцию…
Прапорщик Баранов достает из кармана коробочку.
Андрей разворачивает сложенную бумажку.
— Вот. Есть инструкция на английском языке. Я могу перевести.
Первая заповедь молодого бойца гласит — не высовывайся; делай то, что делают все; если все жрут дерьмо — не пытайся воротить нос; если не жрет никто, умри, но не становись первым.
— Ишь ты! — Прапорщик Баранов смягчается. — А ну, выйти из строя!
Андрей делает два шага. Зачем? Зачем? Чтобы поспать лишние десять минут?
— Держи часы и дуй в канцелярию! — распоряжается Баранов. — Я сейчас подойду. Только часы не поломай! Голову отверну!
Рота провожает Андрея неодобрительными взглядами. Прогнулся, солобон.
— До обеда управишься?
— Так точно.
— Но смотри. Если сломаешь…
Поспать удалось почти два часа.
Андрей сделал письменный перевод инструкции и настроил часы. На щеке отпечаталась матерчатая пуговица канцелярского дивана. Надо смочить это место холодной водой и растереть. Иначе можно получить хороший втык.
Вернувшийся прапорщик Баранов доволен. Он вытягивает перед собой руку и шевелит пальцами.
— Как-то они чуток болтаются. А? Андрей уменьшает браслет на одну дырочку.
Вечером его позвали в каптерку.
По вечерам в каптерке пьют чай те, кому «положено». К чаю тушенка, немецкие печенье и карамель.
Водки в каптерке не пьют. Водку пьют ночью на кухне, но не каждый день. В дежурство прапорщика Баранова или капитана Сергеева даже те, кому «положено», предпочитают не борзеть.
Андрей догадывается, о чем пойдет речь.
Замкомвзвода старший сержант Фаитов многозначительно отодвигает локтем кружку с чаем и смотрит с недобрым прищуром. Андрей отводит глаза.
— Ты у нас, значит, иностранными языками владеешь, — насмешливо говорит Фаитов. — Правильно я понял, товарищ солдат?
— Немного знаю английский.
— А немецкий?
— Немецкого не знаю.
— Почему?
Андрей пожимает плечами. Что значит «почему»? Потому. Но лишнего лучше не говорить.
— Придется выучить.
Андрей вопросительно смотрит на Фаитова.
— Гребенщикова комиссуют, грыжу у него нашли, — лениво поясняет Фаитов. — Так что будем учиться, студент.
Гребенщиков считается знатоком немецкого языка. Деды берут его с собой продавать немцам бензин, гоняют за пивом и водкой. По ночам он с грехом пополам переводит им телевидение ГДР и ФРГ. Рассказывал, что восточные немцы по части комедий, эротики и ужасов опередили западных, но те, в свою очередь, отличились рок-концертами, боевиками со Сталлоне-Шварценеггером и антисоветской серией про Джеймса Бонда. Телевизионная приставка и комнатная антенна после ночных сеансов тщательно прячутся от командования и передаются дедами из поколения в поколение.
— Вот тебе словарь, вот самоучитель. — Фаитов вытаскивает откуда-то две растрепанные книжки. — И вперед. Через неделю должен знать немецкий язык. Будешь с нами катать.
«Катать» означает выкатывать за пределы части бочку с бензином для продажи гражданскому населению дружественной страны.
В первый момент Андрей ничего не может понять.
— Погоди, Рустам! — пытается объяснить он. — Язык нельзя выучить за неделю. Это занимает по крайней мере полгода! Не меньше! Ну, месяца три, если интенсивный курс. За неделю совершенно невозможно… Я.
Фаитов прищуривается еще сильнее.
— Стоп, — обрывает он Андрея. — В армии нет слова «невозможно», понял? Через неделю ты должен знать немецкий язык. И не просто знать, а свободно владеть. Иначе тебе лучше повеситься. Я обещаю.
— Урою, сука, — злобно шипит Ташматов. — Зубами съем!
— Надо напрячься, — сочувствует Березин.
Боже, какие настали трудные времена после увольнения в запас москвичей Сорокина и Груничева! При них была хоть какая-то защита. Приходилось, конечно, летать и делать все, что полагается, но такого беспредела не было. Теперь всем заправляют татары, из девяти дедушек их четверо, а Фаитов к тому же замкомвзода. И терпеть придется еще больше двух месяцев. Если, конечно, это вообще можно вытерпеть.
— Рустам, я постараюсь, но…
— Все. Свободен. И никаких «постараюсь». Или ты будешь знать немецкий, или я тебя реально прибью. Реально, понял? Кругом марш…
Последние слова произносятся вполголоса, почти небрежно. В этом особый сержантский шик: молодой боец и так услышит и все сделает, а напрягать горло командами заслуженному воину ГСВГ, ожидающему приказа об увольнении в запас, не к лицу.
Андрей прижимает к груди книжки, выходит из каптерки и делает несколько сомнамбулических шагов по коридору.
Немецкий язык.
Придется учить. Говорят, второй язык дается вдвое легче первого.
В голове все смешалось.
Андрей бредет в умывальник, садится на батарею и листает самоучитель. Самоучитель нашпигован непонятными чужими текстами. Строчки, как змеи.
Никаких шансов. Через неделю просто убьют.
Фаитов давно имеет зуб, вот, нашел повод придраться. Ну что за дурак? Зачем вылез утром с этими часами? Что теперь делать? Идти к командиру части, писать заяву? Если поднять большую бучу, рано или поздно переведут в другое место. Но где гарантия, что до этого его не успеют разметелить так, что для перевода будет выдан мешок с костями? И потом — здесь осталось всего два или два с половиной месяца мучений, а на новом месте многое придется начинать с нуля. И чем в бригаде — а если переведут, то скорее всего в бригаду — лучше? Такой же беспредел, даже хуже. С новичка вообще три шкуры спустят. Здесь хотя бы все знакомо.
Андрей опускает взгляд на первую страницу.
Вступление… вклад в мировую культуру… язык Шиллера и Гете, шли бы вы оба в баню… по-немецки говорят около ста миллионов человек… гады, фашисты проклятые… карты ГДР, ФРГ, Австрии и Швейцарии, чтоб вам всем вместе провалиться… алфавит, буквы знакомые, некоторые с точками наверху…
Глаза машинально отсеивают ненужное. Из глубин зашнурованного сознания проступает привычка учиться. Учиться быстро, за день до экзамена, запоминать с первого раза, недоученное восполнять бойким языком и общим образованием. Как любил говорить профессор Гозман, хороший студент не тот, кто учится, а тот, кто умеет пользоваться справочной литературой. А справочная литература — вот она. Пользуйся — не хочу.
Андрей открывает кран и пьет воду. У воды кислый металлический привкус. Прежде чем пить, нужно долго сливать.
Разрез головы в профиль с зубами и языком — отставить.
Прикоснитесь кончиком языка к нижним передним зубам… Так, прикоснулись, дальше…
В умывальник заходит ефрейтор Пищенко, чмошник на втором году.
— Ну что, учишься? Учись, студент.
Дать бы ему в морду! Но пока нельзя. Откуда только узнал, скотина?
Воду до конца не закрыл, капает, звенит…
Андрей затягивает кран. В бытовке было бы удобнее. Но бытовка рядом с входом. Дежурный по части или другой офицер, зашедший в расположение роты, может внезапно сунуть туда нос. И задать ненужные в