Аладдин счел нужным возвратить ему улыбку, сопроводив ее такими словами:
— Это возможно лишь тогда, когда другой человек готов отдать спорный предмет.
Выражение лица Беспалого из насмешливого сделалось свирепым.
— Так вы мне отказываете! Я покажу вам, что бывает с теми, кто отказывает Беспалому! И кроме того, — запоздало спохватился он, — вопросы здесь имею право задавать только я!
— Кто говорит про отказ? — Голос Ахмеда был столь елейным, что сама когтистая Смерть поскользнулась бы на нем. — Кажется, нам просто надо договориться о терминах.
Как стремительно отразился гнев на лице Беспалого, так же быстро он теперь сменился полным замешательством. Хотя уста его еще некоторое время шевелились, разум, казалось, не в силах был вложить в них какие-либо подходящие случаю слова.
— Мне представляется, что «отдать» — это то же самое, что «подарить», только другими словами, — пояснил свою мысль Ахмед. Он отступил в сторону, являя взорам плетеное сокровище. — Теперь взгляни на эту жалкую корзинку. Видишь, как перекосилась крышка, как вытерлись ручки. В ней даже есть дырки — в двух, нет, в трех местах. Эта вещь слишком ветхая, чтобы вообще рассматривать ее в качестве подарка. Ты прав, что оскорбился при одном упоминании о подобной возможности. Но в нашем случае еще не все потеряно, ибо я могу назвать немалое количество других предметов, находящихся под рукой и куда лучше подходящих на роль подарков. — Он протянул руку и с удивительной быстротой выхватил из ножен меч Хасана. — Ты позволишь? — добавил он, уже держа меч в руке. — Этот украшенный драгоценными каменьями клинок — отличный образчик настоящего подарка.
Лишившийся меча Хасан издал вопль, бессвязный и яростный. Слуга Беспалого был столь расстроен, что задал первый вопрос, который Али-Баба услышал от кого-либо из компании Беспалого:
— Ты что, собираешься подарить моему хозяину его собственный драгоценный меч?
Ахмед с печальной улыбкой покачал головой, словно подобный поступок столь же отличался от его истинных намерений, как раб отличается от султана.
— О нет, — пояснил молодой разбойник. — Я ни слова не говорил насчет того, чтобы отдать ему этот меч. Или же те два меча, что находятся сейчас в крепких и опытных руках моих товарищей.
Но с Беспалого было уже довольно болтовни Ахмеда.
— Слуги! — вскричал он отнюдь не самым приятным голосом. — Зарубить их, как бродячих собак!
Но убийству в этот день свершиться было не суждено, ибо, пока Ахмед отвлекал всеобщее внимание, два других разбойника лишили сподвижников Беспалого их ятаганов.
— Что? — Ярость, уже закипавшая в Беспалом, забурлила теперь в полную силу. — Как вы смеете, вы, лесные воры!
— Мы не смеем, мы делаем, — был ответ Ахмеда. — Тебя это удивляет? Тебе просто никогда прежде не доводилось встречаться с разбойниками высшего разряда.
— Подайте мне вашего главаря, — невпопад потребовал Беспалый, — и я задушу его голыми руками!
— Увы, мы здесь все равны, — сообщил Ахмед с такой любезностью, что Али-Баба начал подозревать, уж не родственник ли этот разбойник Марджаны. — Наш главарь на время оставил нас тут. Однако он, без сомнения, вернется — вместе с остальными разбойниками.
Беспалый снова издал тот же неприятный звук, который можно было принять за смех.
— Что такое несколько разбойников — чуть больше или чуть меньше — по сравнению с силой Беспалого!
— Даже если их будет полный комплект из сорока человек? — мягко спросил Ахмед.
— С-сорок разбойников? — пролепетал Беспалый, который выглядел теперь еще неприятнее, чем прежде. — Те самые сорок разбойников? — Он слабо махнул людям в черном. — Можете оставить мечи себе. Я счастлив сделать подарок столь знаменитой банде. Тем временем меня, боюсь, ждет еще великое множество дел в других местах.
Значит, даже Беспалый пошел на попятный? И потом, этот содержатель публичного дома настолько выведен из равновесия, что даже задал вопрос (ситуация крайне редкая, как представлялось дровосеку)? На Али-Бабу в равной степени произвели глубокое впечатление ловкость разбойников и репутация банды, к которой он теперь принадлежал.
Но прежде чем уйти, Беспалый погрозил им пальцем.
— Однако передайте своему хозяину, что я этого не забуду, — многозначительно сказал он. — И когда придет время, мы встретимся снова, и он пожалеет, что связался с этими трусами!
С трусами? «Опять-таки, — подумалось дровосеку, — возможно, репутация у разбойников не столь уж и грозная». Али-Баба снова испытал странное ощущение, будто он вошел в комнату на середине рассказа.
Аладдин, который, несмотря на заверения в обратном, похоже, возглавлял эту маленькую компанию, вновь обрел голос и воскликнул:
— Никто не сможет встретиться с сорока разбойниками, пока мы сами не захотим встретиться с ним. — И чуть мягче добавил, взглянув на Али-Бабу: — А порой мы даже об этом забываем.
Подобная попытка бандита подбодрить его не утешила Али-Бабу. Среди всей этой суматохи он снова начал тосковать по бедным, но простым радостям своего дома, который был совсем рядом, — но теперь, пожалуй, навеки недосягаем для него. Его вот-вот оторвут от всего, что он знал и любил. На кратчайший миг дровосеку почти захотелось, чтобы он никогда не находил такой уймы золота. Но это чувство быстро прошло. Жизнь длинна, судьба человеческая неисповедима, но несметное богатство, зарытое под кухней, никогда не помешает. Да, это была мысль, достойная мудрецов. И какие бы опасности ни грозили ему в руках разбойников, он вернется к своему золоту снова. Не говоря уже о его убогом домишке и немногочисленной семье. И тогда, лишь тогда обретет он истинный покой.
Лесоруб посмотрел на трех разбойников, чьими пленниками они с братом оказались по воле случая. Эти люди поведали им крупицы своих жизненных историй и благодаря этому стали личностями, а не частью кровожадной бородатой толпы. Али-Баба еще до возвращения основной массы головорезов понял, что никогда не сможет ни сражаться, ни договориться со всеми разом. Но если бы он смог потолковать с ними поодиночке, как человек с человеком, — скажем, про то, как они попали в банду и как они или другие пытались бежать, — возможно, он сумел бы отыскать какой-нибудь путь к свободе. Не стоит отказываться от целого леса из-за одного гнилого дерева. Он будет упорно продолжать попытки, пока не обретет снова свой дом.
Он решил, что для начала попытается выведать что-нибудь у словоохотливого юнца, стоящего перед ним.
— Скажи, Ахмед, прошу прощения, Номер Двадцать Восемь, — быстро поправился Али-Баба, заметив, как разбойник нахмурился, — но как человек столь красноречивый, вроде тебя, мог пасть до разбойничьей жизни?
— Это было не совсем падение, — рассмеялся юноша. — Честно говоря, в начале жизни мое положение было, пожалуй, хуже, чем у разбойника. Если быть точным, я был невольником в богатом доме. Именно благодаря этому я стал острым на язык, ибо слуги должны быть умными, а то их хозяева будут без них просто беспомощны.
И верно, Али-Баба знал, насколько мудры его слова, ибо об этом было всем известно.
— Но как, — спросил он самого молодого из разбойников, — мог ты оказаться в теперешнем положении?
— Меня поймали вместе с моим товарищем, знаменитым Синдбадом.
И снова имя, прославленное сказителями. Похоже, они сами не подозревают, сколько их в этой шайке. По такому случаю Али-Баба решил выяснить все поподробнее и спросил:
— Это был знаменитый Синдбад-мореход?
Но Разбойник Номер Двадцать Восемь покачал головой:
— Нет. На самом деле это был менее знаменитый Синдбад — Синдбад-носильщик.
«Ну вот, — подумал Али-Баба, — вот что бывает, когда жалкий дровосек делает поспешные выводы. А лампа Аладдина — наверное, какая-нибудь штука для чтения по ночам».
— Но все же, — продолжал Ахмед, несомненно, в ответ на разочарование, написанное на лице дровосека, — в своем роде он тоже очень знаменит.
— Переноской тяжестей? — скептически спросил Касим.
— Вообще-то он неплохо продвинулся, — пояснил юноша. — Мой настоящий хозяин пообещал ему очень хорошее место, но, чтобы это свершилось, мы должны были вернуться в Багдад. Однако теперь это в любом случае не имеет значения. Багдад с тем же успехом мог бы находиться в другом месте и времени, ибо теперь мы — члены шайки сорока разбойников.
— И членами шайки сорока разбойников мы и останемся, — веско и глубокомысленно объявил Гарун, — до нашего смертного часа, который, судя по моим наблюдениям, уже очень недалек.
— Таков уж наш удел, благодаря крутому нраву нашего хозяина, — согласился Аладдин.
— Такова уж наша опасная разбойничья доля, — добавил Ахмед.
— И даже более того, — подвел итог Гарун, и на лице его сквозь густую черную бороду дровосек разглядел невиданную доселе печаль, — такова наша судьба перед лицом ужасной тайны пещеры.
Крутой нрав, опасности, тайна и смерть? Как бы ни хотелось Али-Бабе никогда не покидать своего дома или не быть насильно втянутым в банду сорока разбойников, еще больше ему хотелось, чтобы они перестали говорить о таких вещах. Но прежде он еще не слыхал про эту самую ужасную тайну. Говорят ли разбойники про ту самую набитую золотом пещеру, которая обрекла его брата на, возможно, вечную жизнь в разрубленном на шесть частей виде?
— Вот во что втянул меня мой неразумный брат! — пожаловался Касим с великим жаром, — наверное, чтобы компенсировать тот факт, что выражения лица его в корзине все равно никто не мог видеть. — Я вам еще не рассказывал, как он довел меня до такого печального состояния?
Неужели Касим намерен все выболтать? Али-Баба не мог поверить, что его братец способен на такое, не задумываясь о последствиях, грозящих им нищетой. Если Касим расскажет всю историю, — без сомнения, разбойники припомнят, что у них пропало изрядное количество золота, а потом сообразят, куда это золото, скорее всего, делось. А поскольку то место, где пропавшее золото может быть, находится всего в нескольких шагах вниз по улице, что помешает им вернуть себе это уже однажды нажитое нечестным путем богатство, которым, Али-Баба был в этом уверен, они с радостью завладеют столь же нечестным путем еще раз?