Он так и рассказал психиатру: видит дамскую сумочку и ничего с собой поделать не может. Больной человек. Клептоман.
Но это была, конечно, не клептомания (к слову сказать, редчайшее расстройство). Шизофренией тоже не пахло. Скорее всего, это была так называемая профилактическая госпитализация. Когда человек специально ложится в психбольницу, чтобы получить диагноз. А значит, невменяемость. Ну, или ограниченную вменяемость.
Психиатр, как положено, встретился с родственниками. Брат долго и стандартно рассказывал, какой тот был странный с самого детства. Ногтей не стриг и мучил кошек. Но вообще он ни в чем не виноват. Его просили подписывать, он и подписывал, обычное дело. Все так делают. А теперь ему ломится от пяти до десяти лет с конфискацией. Спасите.
– Я всегда на стороне больного, – вздохнул психиатр, завершая свой рассказ. – Иногда приходилось грешить против истины, чтобы снять диагноз или, наоборот, поставить. Конечно, от пяти до десяти лет – это слишком. Но я вдруг вспомнил лаборанток и секретарш. Сколько не купленных яблок ребенку, колготок себе, сколько урезаний крохотного бюджета, потому что проездной все равно надо покупать… И я написал: здоров.
А в самом деле, почему он не стал симулировать, например, бред реформаторства или особого предназначения? Для ученого в самый раз.
Ужасная история. Но подлинная.
ЛИЧНО ДОРОГОЙ
Мой приятель, художник, рассказывал.
Дело было опять в семидесятых. В самом начале. Этот мой приятель попал со своей подругой в очень высокопоставленный дом. Как оказалось. А так с виду обычные люди, папа какой-то промышленный руководитель, но даже не министр. Кажется, замминистра. Квартира, конечно, в цековском доме, большая, но ничего такого уж особенного. И вот подруга этого художника, моего приятеля, дружила с дочкой этого замминистра. У нее был день рождения, двадцать пять лет, первая круглая дата.
Приходят они в гости к этой девушке. Много молодежи, но и старшие родственники тоже. Такой вот семейный день рождения. Именинница во главе стола, папа справа, кавалер слева. Тосты, поздравления, вино рекой, вкуснейшая закуска.
И вдруг, только горячее принесли, в прихожей какой-то шум, гам, приветствия, радостный смех хозяйки.
Входит широкоплечий парень в синем костюме, с букетом. За ним капитан первого ранга в мундире, с портфелем. А следом входит Брежнев. Целует именинницу, какой-то сверточек ей вручает, букет преподносит. Оглядывается.
Хозяйка быстро ставит новый прибор рядом с именинницей, тащит новый стул, но Брежнев ее останавливает.
– Мы, – говорит, – опоздали, значит, на свободные места! У нас демократия.
И садится почти напротив моего друга. Не прямо, а так, наискосок.
Мой друг с ним скромно здоровается. Брежнев говорит привет, привет – и начинает выпивать и закусывать. Какой-то тост произносит. Слушает тост в свою честь.
И все время поглядывает на моего приятеля. Рассматривает его. А мой приятель был хоть и в костюмчике, но, как положено художнику, бородат и лохмат. Волосы до плеч. Хотя мытые, конечно. Но не очень причесанные.
Сидит он почти напротив Брежнева и, если честно, обомлевает. Потому что как не относись, какие анекдоты не рассказывай, а все-таки это высший руководитель страны. Начальник сверхдержавы, как ни крути. Хочется что-то сказать. Спросить. Просто обменяться парой слов. Но почему-то не получается. Непонятно – как, что и о чем.
Через полчаса Брежнев встает, прощается с хозяевами, отодвигает стул, но вдруг манит к себе пальцем моего друга и перегибается к нему через стол.
Тот, в свою очередь, перегибается через стол к Брежневу.
– Да, Леонид Ильич.
Брежнев ему шепчет:
– Парень! Подстригись!
Да, кстати.
Мемориальную доску на Кутузовском, 26, надо повесить на место.
МАРТА КИШ
Роберт Шульц был австралиец немецкого происхождения. Он был круглый сирота, жил у опекунов, которые потом тоже умерли. Он был молод, но нелюдим и зол, друзей у него не было. Он работал в маленькой фирме, которая закрылась, потому что хозяина нежданно хватил инсульт. Еще у него была троюродная тетка, Марта Киш, в немецком городе Нойкирхен, но они никогда не виделись, даже не переписывались ни разу.
Подходящий кандидат.
Он приехал в Европу, в Германию, на родину предков, чтобы что-то изменить в своей скучной жизни. Его убили, труп утопили, документы и записную книжку забрали.
Марте Киш звонил уже совершенно другой человек. Хотя и по имени Роберт Шульц.
Марта Киш сказала, что она вряд ли сможет чем-нибудь помочь. Разве что советом.
Ну и ладно. Главное, она его признала.
Надобно сказать, что человек, который теперь был мелкий клерк Роберт Шульц, а раньше был капитан С. Н. Судаков, тоже должен был умереть у себя на родине, в СССР. Это было нетрудно, потому что он тоже был круглый сирота, детдомовец. А его молодой жене сказали, что муж попал в автокатастрофу, искалечен донельзя и весь обожжен, хоронить будут совсем забинтованного. Вот какие были тогда меры предосторожности. Это ему нелегко далось, кстати.
Двадцать шесть лет он работал в Германии и Франции, прилежно и тщательно.
Два раза в год он приезжал к Марте Киш в Нойкирхен. Довольно противная старуха. Но все-таки живой человек. Она звала его на «ты». Это странным образом грело душу.
А потом его вызвал связник и передал: все, больше не надо. Страна другая, всё другое, всем спасибо, все свободны.
Он приехал в Москву по туристической визе. Встретился с начальством.
– К сожалению, в новых проектах мы вас не видим, – сказало начальство. – Пенсия нужна?
– У меня пенсия там, – сказал Роберт Шульц. – Побольше здешней.
– Вот и ладно, – сказало начальство. – Только чтоб тихо.
– Я давал присягу, – сказал Роберт Шульц.
– Не сомневаюсь, – сказало начальство, встало и крепко пожало ему руку.
Его бывшая жена работала стоматологом в платной клинике. Он записался к ней на прием.
Без жалоб, чисто профилактически. Она долго рассматривала его зубы.
– Хорошая работа, – сказала она.
– Немецкое качество, – сказал он с небольшим акцентом.
– А вы немец? – спросила она.
– Разведчик! – засмеялся он.
– Извините, не люблю разведчиков, – сказала она.
– Как интересно! – засмеялся он еще громче. – А почему?
– В кассу, – сказала она, проставив галочки в карте. – Всего доброго.
Он вернулся в Германию. Оказалось, Марта Киш умерла. Поэтому он переехал в Нойкирхен и теперь каждое воскресенье ходит на кладбище, ухаживает за ее могилой.
ЛИНКОР «МИНЕРВА»
– Дядя Форд приглашает на пикник, – сказала мать. – Скоро лето кончится, а мы на море не были.
У соседа был старый джип марки «форд». Поэтому его так звали.
– Чего это он к нам подлаживается? – спросил сын.
– Неплохой человек, – сказала мать. – Полы в кухне поможет перестелить.
– Я сам могу перестелить полы, – сказал сын. Ему было семнадцать, он работал на складе металлолома.
– Вот вместе и поработаете, – сказала мать.
– Правильно, – сказала сестра. Ей было пятнадцать. – Давно пора.
В общем, поехали. Мать с дядей Фордом впереди, брат с сестрой на заднем сиденье. Добрались до моря, потом вдоль берега. Нашли хорошее место. Дождались отлива. Стали ловить крабов. Варили их в котелке на костре. Выпили пива. Потом поставили палатки. Мать и сестра легли в одной, брат и дядя Форд – в другой.
Ночью брат проснулся от того, что с ним рядом укладывается сестра, на место дяди Форда.
– Ты чего? – спросил он.
– Сам не понимаешь как будто, – сказала она.
Брат приподнялся и сел. Вытянул шею. Была сырая темнота и слышно, как шумит море.
– Спать хочу, – сказал брат. – Я спиной повернусь, а ты пригрей меня.
Наутро дядя Форд нашел у самой воды местечко под скалой, где крабы прямо кишели. Подогнал туда свой джип, чтоб накидать в корыто. Подул сильный ветер, скала упала, раздавила джип, и дяде Форду заклинило ноги. Изо всех сил тащили. Нет, не вытащить никак. И бежать некуда: ведь они километров за сто отъехали.
Мать, сестра и брат стояли в стороне и думали.
– Прилив начинается, – сказала сестра. – Надо к нему подойти.
– Вот ты и подойди, – сказала мать, собирая палатку.
– Как будто это я с ним, это самое, – сказала сестра.
– Не груби, – сказала мать.
– Я пойду, – сказал брат и побежал к дяде Форду, который лежал спиной на сыром песке, а ноги были в искореженной машине.
– Да, угораздило, – сказал брат. – Больно?
– Не важно, – сказал дядя Форд. – Я читал одну книжку, про военных моряков. Был такой линкор «Минерва». Попал на мину. Стал тонуть. Переборка упала и придавила матроса. Все бегут спасаться, а он не может.
– Война, страшное дело, – сказал брат. – Я тоже читал что-то типа.
– Там был корабельный священник, – сказал дядя Форд. – Имя-фамилию не помню. Он остался с этим матросом. Там, внизу, в трюме, понимаешь? Не оставил его одного погибать.
– А это правда было? – спросил брат.
– Не в том дело, – сказал дядя Форд. – Иди к своим. Вода поднимается.
– Если во имя Господа нашего Иисуса Христа, – брат перекрестился, – я тут останусь, то все равно выплыву. А если нарочно утону, меня зарплаты лишат. В смысле понятно. Мать на пособии, сестра пока учится.
– Иди, иди, – сказал дядя Форд и прокусил себе палец. – Ты добрый.
– Мне вас, честно, жалко, – сказал брат, отвернулся и быстро пошел к своим.
Дядя Форд не стал смотреть ему вслед.
Вода была уже близко, серая пена пополам с водорослями.
Чайка села на него. Попробовала клювом место, где на ноге запеклась кровь.
Вторая прилетела.
ЦЕРЕМОНИАЛ И ПРОТОКОЛ
Мне было лет четырнадцать. Ну, или только что пятнадцать исполнилось.
Вечером у нас дома зазвонил телефон. Я взял трубку.
– Это ты Денис? – спросил некто мужского пола, мой ровесник, судя по голосу.