Интересно, не пожалею ли я, что позволил ей вот так уйти.
Глава 10
Брук Оверлэнд
Я без понятия, что на меня нашло наверху с Зэйденом. Вообще. Чувствую, словно на минуту сошла с ума. Словно поверила, что кто угодно будет лучше, чем клиенты в клубе. Но… после того, как ушла, я чувствую себя какой-то дешевкой, и не знаю, что с этим делать.
Поэтому останавливаюсь на обочине дороги и сижу в машине в своих уродливых трусах и помятой рубашке. Закрываю лицо руками и плачу. Целый час. Час, на который опаздываю на новую работу.
И когда я, наконец, добираюсь туда, мой новый босс кричит на меня, а затем увольняет прямо на месте.
Похоже, я волновалась напрасно. Не быть мне стриптизершей.
Зато теперь я буду бездомной голодранкой, умоляющей, чтобы моих племянниц не поместили в приемную семью. Или, возможно, когда мои родители вернутся обратно домой, то смогут принять их — хотя у моего отца ранняя стадия болезни Альцгеймера.
Потому что сейчас не похоже, что я смогу со всем этим справиться.
Я отсутствую большую часть ночи, столько времени, сколько потратила, если бы работала. Просто сижу на стоянке, освещенной дешевыми убогими огнями клуба, купающими мою машину в неоново-розовом и голубом. Ничего не делаю, просто сижу там и наблюдаю, как мужчины входят в клуб, смеются и шутят, опираясь друг на друга. А когда выходят, то выглядят еще более пьяными, чем когда заходили.
Через некоторое время я признаю поражение и отправляюсь домой. Отпираю дверь и прохожу в гостиную. Там обнаруживаю Зэя, спящего на диване моей сестры. Малышка с ним, тихо спит на его груди, ее крошечное тельце крепко придерживается сильными татуированными руками.
Глубоко вздыхаю и обнимаю себя руками. Не вижу никого из других детей, но, думаю, что они все наверху. Ничего не говоря, снимаю свои туфли и прохожу в комнату, плюхаюсь на кушетку и поворачиваюсь на бок.
Подушки пахнут собачьей мочой. На самом деле, пока я думаю об этом, вижу, как Доджер походит к журнальному столику и задирает лапу.
Великолепно.
Не могу дождаться, чтобы начать уборку этого места перед неизбежным переездом. Нельзя оставаться в доме, если ты не можешь платить аренду.
Смотрю через комнату, залитую лунным светом, на Зэя с ребенком на груди и пытаюсь не улыбаться. Я не хочу улыбаться, не после того дерьмового дня, что у меня был. Но ничего не могу с собой поделать. Что есть такого в парнях с татуировками и детях, что сводит девушек с ума? Неужели это из-за сочетания грубости и нежности? Без понятия. Очевидно, что я не очень хороша в психоанализе самой себя, иначе бы знала, что не способна принести себя в жертву ради своей семьи.
Я — эгоистичная сука.
Закрываю глаза и глубоко дышу, почти засыпая перед тем, как слышу шорох из гостиной. Это Зэйден. Он аккуратно укладывает ребенка в складную колыбельку, которую принес с собой. Она беспокойно вертится, а он воркует над ней, напевая какую-то легкую песенку себе под нос. Думаю, это… Africa в исполнении Тото? Какого черта? Но в любом случае, это очень мило, так как она успокаивается, немного причмокивая губами, и снова засыпает.
— Как работа? — спрашивает он, голос настороженный из-за странной девственницы-стриптизерши, которая попыталась запрыгнуть на него сегодня. Неудивительно, что он думает, что я чокнутая. Я и чувствую себя чокнутой. И не могу поверить, что сделала это с ним.
— Меня уволили, — шепчу я, губы прижаты к грубой потертой серой ткани дивана.
Зэй бурчит себе под нос и подходит, чтобы присесть рядом со мной, скрещивая ноги, когда усаживается на пол между диваном и журнальным столиком.
— До или после? — спрашивает он, его голос странный и напряженный.
— До, — признаю я, и далее следует долгая пауза, прежде чем он вздыхает.
— Это же, вроде как, хорошо, да?
— Да, если ты предпочитаешь холодный дом без еды и машину без бензина. Или если ты согласен поцеловать на прощание степень магистра, потому что не можешь найти место, чтобы работать в вечерние часы. Или перевезти детей твоей сестры в новый город просто потому, что там ты надеешься осесть и найти работу с дипломом по статистике.
Зэй слегка улыбается, серебряное кольцо в губе мерцает в лунном свете.
— Когда ты так говоришь… — начинает он, но затем просто слегка качает головой, проводя пальцами по густым волосам. Я все еще чувствую покалывание на кончиках пальцев, вспоминая, как касалась его. — Знаешь, о чем я думаю? — спрашивает он, а я качаю головой в ответ, касаясь щекой подушки, воняющей собачьей мочой.
Зэй поднимает руку, чтобы ткнуть мне в лоб своим татуированным пальцем.
— Думаю, тебе повезло. Не стоит мучить себя, если это тебя вот так ломает. Твое тело принадлежит только тебе, ты ведь понимаешь это?
— Но что еще мне остается делать? — задаю вопрос, пытаясь не заплакать снова.
Последнее, что нужно бедному парню — увидеть, как я снова плачу. Разве я недостаточно много плакала? Я серьезно. Мы ведь совершенно не знаем друг друга. Вообще-то, если бы я была честна сама с собой, то задалась бы вопросом, как я вообще могла оставить его с детьми. Или почему совершенно не против лежать в темной гостиной рядом с ним.
Он может оказаться психом. Или убийцей. Он может оказаться… черт знает, кем он может оказаться.
Нужно выкинуть его из дома моей сестры.
— Не знаю, — говорит он, пожимая плечами и поднимая ладони для пущего эффекта. — Я всегда был довольно плох во всем, что касается взрослой жизни.
— Взрослой жизни?
— Ага. Взрослой жизни. Где ты — унылый скряга без индивидуальности и бездельник. В общем, скука.
— И это взрослая жизнь? — спрашиваю я, подняв бровь. — Я думала, что взрослая жизнь — когда ты, ну, знаешь, оплачиваешь счета, берешь на себя заботу о детях и делаешь все, что необходимо, чтобы выжить?
— Не-а. Перестань быть такой практичной, Всезнайка. Серьезно. Для того, у кого есть степень по математике, ты кажешься немного глуповатой.
Улыбаюсь, но это кривая потерянная улыбка. Она исчезает, как только вижу, что собака писает на кирпичную кладку камина. Нужно было оставить эту чертову крысу в приюте.
— Я сожалею о твоей оплате, — шепчу я, понимая, что мы никогда на самом деле не договаривались о ней. Эта мысль вызывает у меня озноб. — Я отдам тебе деньги, как только смогу.
Зэй сидит и долго смотрит на меня.
— Послушай, как я и сказал, сейчас я не нуждаюсь в деньгах. — Следует еще одна долгая пауза, и он откидывается на журнальный столик. — Все, что я буду делать следующие полторы недели, это наблюдать за этими монстрами. — Зэйден машет головой в сторону лестницы. — Не имеет значения, сколько их будет.
Внезапно я сажусь и смотрю в сторону. Волосы падают мне на лицо. Быстро перекидываю их через плечо.
— О чем ты говоришь? — спрашиваю я, когда смотрю на него и пытаюсь понять. Он все еще кажется мне Божеством, но… выглядит сейчас немного человечнее. — Ты собрался сидеть с ними бесплатно?
— А почему нет? Ты можешь спокойно искать другую работу.
— Но зачем тебе делать это? — спрашиваю, глядя на его прекрасное лицо с пирсингом. Когда он улыбается, это почти волшебство.
— Потому что… Да почему бы, черт возьми, и нет?
Глава 11
Зэйден Рот
Больше никаких красоток.
Серьезно. Больше никаких красоток. Вообще.
Брук отвозит своих детей в школу на следующее утро. Мне также удается сбыть моих монстров с рук, и после этого… я возвращаюсь в дом брата и заваливаюсь на кровать. Осознание того, что я наобещал Брук прошлой ночью, тисками сжимает грудь.
Я что, просто взял и согласился быть… нянькой? Да кто вообще пользуется няньками в наши дни? С таким же успехом можно тронуться умом и смастерить самому кладовку или обзавестись горничной.
В общем, теперь у меня есть только четыре часа личного времени, прежде чем нужно будет забирать детей, прыгая, словно мячик, от одной школы к другой в жутко неудобном промежутке времени между часом и тремя. Почему они все заканчивают в разное время?! Почему все эти долбаные дети не могут ходить в школу в одно и то же хреново время? Возможно, именно для этого няньки и нужны, потому что не знаю, как нормальные люди, мать вашу, добираются до всех этих мест без маховика времени (Прим. пер.: маховик времени — волшебный предмет, позволяющий вернуться в недалекое прошлое) Гермионы из Гарри Поттера.
Малышка просыпается и начинает шуметь, а сосед, тот, что наркоторговец, долбить в стену.
Лежу так пару минут, а потом поднимаюсь с кровати и прикрепляю к карману радионяню, спускаюсь на первый этаж, перепрыгивая по три ступеньки за раз, и распахиваю заднюю дверь.
Пошел ты на хрен, урод.
Иду на задний двор, забираюсь на небольшую зацементированную площадку, где Мерседес содержит гребаный органический сад, и смотрю через забор. Там огромный ротвейлер, и собака рычит на меня, но что он может мне оттуда сделать?
Протягиваю руку и хватаю за деревянные ручки садовые ножницы Мерседес. У них длина больше метра, и она говорит, что использует их, чтобы подрезать колючие лозы ежевики, которые нависают над забором.
Добираюсь до соседнего двора и обрезаю ножницами его плантацию травки до основания. Пара минут и готово.
— Так тебе, гондон.
Спрыгиваю обратно во двор и захожу внутрь. Двадцать минут спустя ублюдок проверяет свой ценный урожай, однако от него уже ничего не осталось.
Его вопли отправляют меня в нежный музыкальный сон.
Шесть детей. Одна машина. Прямо кошмар на улице Вязов.
Кинзи и Белла кричат и дерутся из-за куклы со странными мертвыми глазами и причудливыми пропорциями тела, в то время как близнецы орут и пинаются за право обладания моим телефоном. У меня ужасная головная боль, и мое единственное желание прямо сейчас… умереть. Клетка моего кота втиснута на переднее сиденье, а ублюдские мелкие чихуахуа оказались в ловушке сзади. Они скулят, рычат и дерутся друг с другом. Неожиданно понимаю, что их трое. Я-то думал, что их всего двое. Они там размножаются что ли? Не могу вспомнить, сколько долбанных чихуахуа у меня должно быть.