Ну ничего. Отыщем тебя в прошлом, там, где скрывается твоя душа. И препарируем ее.
Глава 9
На мой двадцать шестой день рождения Линнет приготовила морковный пирог. Простейшая выпечка, но я его обожаю. Еще с вечера мы запланировали провести весь день вместе, сходить в парк, который находился недалеко от нашего дома.
Что же Линнет хотела? Не помню. Скорее всего, свое любимое желе в пластиковом стаканчике. Дешевая химия. А Линнет его любила. Еще с института. Да-да, она хотела желе, а еще мы собирались покормить голубей. Я не пытаюсь сделать из своей жены героиню романа, хрупкую, с милыми странностями. Она действительно могла часами кормить голубей или рассматривать цветы. Ладно, может, и не часами, но подолгу. Такая она у меня была. Ей для счастья хватало совсем немного. Из нас двоих не жилось спокойно мне – мальчику, однажды победившему на литературном конкурсе.
Мы собирались провести весь день вместе. Засыпали в хорошем настроении.
А проснувшись, я понял, что больше не хочу писать мудреную хрень с неожиданными сюжетными поворотами. Меня внезапно затошнило от всего этого. Книги я выдавал как с конвейера, идеи новых романов строились вокруг сюжетного поворота. Сначала рождался он – как основа, затем обрастал нюансами, деталями, в общем, словесным мусором, подогнанным под сюжет.
Я производил суррогат. И производить его становилось все сложнее и сложнее. На что бы ни упал мой взгляд, будь то кухонный нож или кружка с чаем, первая мысль, которая проносилась, была – как этим ножом или этой кружкой можно обмануть читателя. «А что, если это не нож, а, скажем, резиновый утенок, а главный герой этого не понимает?» «А если в кружке не чай, а уксус, и… э-э, не знаю, главный герой, по доброте душевной, угостил им соседа, а тот, поняв, что ему подсовывают уксус…» И так далее. Поток идиотских идей. Разумеется, я не фиксировал в памяти весь бред этот. Просто проносилось в голове постоянно что-то подобное, как проносятся в наших умах миллионы рваных, неоконченных мыслей.
Я больше не хотел писать психологические триллеры. В компьютере хранился черновик почти оконченного романа, но я твердо знал, что даже его не стану заканчивать. Внезапно, с рассветом, пришло осознание, что я занимаюсь чем-то совершенно бессмысленным.
Писатель, настоящий писатель – это тот, кто идет по одной из трех возможных дорог. Либо ты коммерчески успешен, либо пишешь для потомков, либо, и это самая лучшая тропа, ты совмещаешь и то, и другое.
В первом случае с твоей смертью умрут и твои книги. Не сразу. Какое-то время ты будешь жить в сердцах и памяти современников, которые и превратили тебя в богатого человека, лицо которого мелькало на страницах журналов. Второй не принесет тебе денег, но обеспечит место среди классиков. Третий – доступен единицам. Во всех иных случаях ты не писатель. Ты просто-напросто занимаешься ерундой.
Как я.
Те деньги, что я зарабатывал писательским трудом, можно зарабатывать абсолютно на любой работе, например, продавая сигареты в табачном магазине, который находился недалеко от нашего дома. А литературное бессмертие моими работами точно не заслужить. Ну и на кой черт тогда это все?
Никаких голубей мы в тот день не пошли кормить. По моей кислой морде Линнет сразу поняла, что компаньон для прогулок из меня фиговый. Мы позавтракали пирогом, я силился улыбаться, шутить, но очень скоро выдохся.
– Работать будешь? – спросила она, мягко улыбнувшись.
Я открыл на кухне окно, закурил и то ли покачал головой, то ли кивнул, сам толком не зная, буду я работать или нет. Над чем?
– Ладно, – Линнет составила посуду в раковину, – не буду тебе мешать.
Она чмокнула меня в затылок и вышла.
– Еще раз с днем рождения, – крикнула из комнаты.
– Спасибо, дочь степей, спасибо, родная.
Докурив, я открыл ноутбук и написал письмо редактору. В нем я безапелляционно сообщил, что триллеры писать больше не намерен, что у меня есть большое желание написать что-то стоящее. Так что давайте дружно подумаем, в какую серию меня определить, а если есть у вас, дорогой редактор, сомнения насчет коммерческого успеха такой затеи, то не переживайте, уж проклятые пять тысяч книг мы как-нибудь продадим, а большего вы все равно от меня и не ждали никогда…
В общем, все в таком духе. Я почти не сомневался, что мне ответят положительно. Ведь то, что я написал редактору, звучало справедливо. Я о той части, где я уверял, что тираж в любом случае как минимум отобьется: все же я был на слуху у читателя. Правда, отказать мне могли по другой причине. Я стабильно приносил хоть небольшую, но прибыль. А новые мои работы вовсе не гарантировали успех. И уж точно не могли поставляться на книжные полки с частотой две книги в год. Чем сложнее работа, тем больше времени необходимо для ее выполнения.
В редакции посовещались и дали зеленый свет. Только попросили все же закончить книгу, которая ждала выхода в следующем месяце, обложка была готова, анонс и все прочее. Я отступил от решения, принятого утром, не заканчивать рукопись, наспех закруглил ее за неделю, выбросив процентов двадцать из того, что планировал напихать для объема, и отдал в редакцию.
Новые амбиции стали червем поедать меня изнутри. Вырвавшись за рамки жанра и получив, таким образом, некоторую свободу творчества, я решил, что теперь смогу вырасти как писатель. Во всех смыслах этого слова. И в денежном – тоже. Я мог рассчитывать на то, на что никогда не смог бы рассчитывать, оставаясь автором попкорн-литературы. На серьезные премии, например. Короче говоря, я снова загорелся безумными мечтами.
Много лет я вынашивал сюжет романа. У меня не было времени сидеть за его написанием: я выводил все новых и новых убийц, выполнял план по маньякам, чтобы выплачивать ипотеку, но зато я успел продумать все, до последней реплики главного героя. Оставалось только напечатать, быстро, почти не останавливаясь. Даже слова подбирать не приходилось: целыми абзацами роман этот был «написан» в моей голове.
Мне казалось, начинался новый этап моей жизни. Как у режиссёра, много лет снимавшего рекламные ролики и получившего наконец возможность сделать полный метр.
Я работал, будто подгоняемый дьяволом, по пятнадцать часов в сутки. Отвлекался только на еду, сон, ванну и туалет. Лишь однажды за все время работы над романом я позволил себе выходной. Линнет уговорила.
Мы сходили в кафе через дорогу, пообедали, выпили по стаканчику кофе и съели бисквитное пирожное, одно на двоих. Большое оно было, пирожное это. Потом прогулялись до парка, покормили голубей. Я меньше курил, не думал о романе, смеялся над дворовым пушистым, как щетка для сбора пыли, котом, который на удивление неуклюже пытался схватить голубя. По дороге домой купили новый тостер. Линнет радовалась ему, словно мы совершили покупку века, копили-копили на нее и вот – свершилось. Накопили.
– Это обычный тостер, – сказал я, обняв Линнет за талию. – Ты могла купить его когда угодно. Уж на тостер-то я могу заработать.
– Ба-а-лбес, – ответила она, улыбнувшись, и влепила мне щелбан. – Я не тостеру радуюсь, хотя он и классный, посмотри, на нем булки можно подогревать, есть такой режим… я радуюсь тому, что мы купили его вдвоем. Впервые за бог знает сколько времени мы купили что-то вдвоем.
– Ах, вот оно что. То самое счастье, когда вместе ходят по магазину и выбирают новую кровать или светильник?
– Ага.
Хороший был вечер. Только оценить его тогда у меня мозгов не хватало. У мужиков вообще мозгов меньше, чем у женщин. Тупее мы от природы. Потому что счастье не ощущаем. А оно вокруг, в мелочах. Всего-то и требуется – открыться ему. Зажмуриться, развести руки и принять. Но нет, мы вечно что-то ищем, за чем-то гонимся, одни цели сменяются другими, и нет этому конца. Скулим, когда все просрем – годы, здоровье, любовь родных. Чтобы увидеть счастье в ретроспективе, нам необходим удар по башке увесистой дубиной. Вот тогда мы прозреваем. Но, как правило, к тому времени уже слишком поздно что-то возвращать назад. Мы живем мечтами о будущем. И поэтому редко способны наслаждаться настоящим.
Я знаком с одной писательницей. Когда-то мы были с ней в одной книжной серии. Ей понадобилось одиннадцать лет долбить по клавишам ноутбука, начиная и заканчивая все новые и новые романы, прежде чем ее заметило издательство. И когда наконец случилось то, к чему она шла треть своей жизни, когда книга появилась на полках магазинов, она была фантастически счастлива. Она пропустила этот сладостный для любого начинающего писателя момент через себя, прочувствовала каждой клеткой тела. Она запомнила его на всю жизнь и, счастливая, двинулась дальше пробивать лбом стены.
А я наслаждался подобным только в воображении. В действительности же, придя в книжный магазин и увидев там свое произведение, я лишь тоскливо думал: «Господи, чему тут радоваться? Единственный экземпляр, засунутый так глубоко в стеллажную задницу, что никто и никогда его не купит».
Все дело в том, что фантазии рисовали мне немного иное: главный стенд при входе в магазин. Он завален моими книгами, а над стендом большой плакат, рекламирующий «новинку». И лицо я прячу под одноразовой маской, иначе продавцы узнают меня. Ну-ну.
Не знаю, как сейчас у нее идут дела. Я перестал следить за успехами и неудачами коллег уже много лет назад. Но, уверен, как бы ни шли ее дела, она продолжает улыбаться.
Я похудел, осунулся, загадил легкие, выкурив неимоверное количество сигарет, но закончил роман за три месяца.
Не было в нем ни маньяков, ни хитрых сюжетных поворотов. И повествование текло ровным, спокойный ручьем, без рванины этой, запутывающей несчастного читателя. И те, кто читал, оценили его высоко.
Но всплыть на поверхность книжного океана ему не удалось. Он растворился где-то в его глубинах, не спеша распродался заколдованным пятитысячным тиражом. И нужно было писать следующий. А это – год, в лучшем случае. Трёхмесячный забег я бы больше не осилил.