Я напрочь забыл об этой специфике!
Скомканный листок с графиком, нарисованным карандашом, остался валяться незамеченным где-то на столе, похороненный под грудой других заметок.
А как хорош был этот график! Все в нем предусмотрено. Каждые десять тысяч слов я разбил пополам. На каждые пять тысяч – по мелкому событию. В каждом третьем блоке по пять тысяч слов – событие важное, сюжетный поворот. Как на качелях.
Я сжал стаканчик с кофе, и горячий напиток, выплеснувшийся из него, обжег мне руку.
На мой взгляд, сюжет романа и так развивался хорошо. Но он должен стать мировым лидером продаж, а без этой идиотской формулы это практически невозможно. Есть статистика, не я ее выдумал. И стаканчик скомкан, и рука болела, ошпаренная напитком, не только потому, что теперь мне предстояла титаническая работа – распихать все эти сюжетные повороты по страницам книги, нет, это еще ладно. Мне нужно было придумать это все. Ведь я только разметил места, где должно было случиться то или иное событие, но сами события я еще не придумал.
Стаканчик скомкан, потому что готовность романа откатилась с девяноста пяти процентов на двадцать.
Твою. Мать.
И комп сдох.
А издатель ждет рукопись к концу месяца.
А сегодня одиннадцатое. (Точно! Одиннадцатого числа, в июле, Линнет попросила меня остановиться.)
Какое-то время я стоял посреди улицы со смятым стаканчиком кофе и парализованно смотрел в одну точку. С меня осыпалась «броня», – романтичные мечтания, с помощью которых я мог переживать любые жизненные проблемы, – и тут же навалилось все, что эта «броня» отражала. Мысли о просроченных выплатах по кредитам, сломанный компьютер, отошедшая на полу в комнате сына плитка.
В голове замелькал калькулятор: еще даже не середина месяца, а от зарплаты осталась треть, интервьюеры растворились прозрачной дымкой, на смену им из этой дымки появились иные образы: пятидесятилетний я у монитора, на котором открыта таблица приходов новой фурнитуры для пластиковых окон.
Никогда до той минуты реальности не удавалось придавить меня. Мечтатель с детства, я всегда умел прогнать ее или не замечать вовсе. Теперь же я стоял, раздавленный ею, и судорожно искал хоть что-то, за что можно было ухватиться.
Конечно! Чего встал-то! У тебя еще больше половины месяца впереди. Если писать по десять тысяч слов в день, можно успеть, даже вполне возможно уложиться раньше срока. Да, объем огромный, но не за гранью фантастики.
Этот объем – за гранью. И я это осознавал, но где-то глубоко-глубоко на подкорке. Главное – не дать разрастись этой мысли. Мне нужно было восстановить «броню», и я восстановил ее. Эти месяцы, этот смятый стаканчик в моей руке, безденежье и отчаяние – как прекрасно лягут они в биографию.
«Джоан Роулинг отказали двенадцать раз. Работая над книгой о мальчике со шрамом на лбу, писательница находилась на грани нищеты»…
«Дебютный роман Стивена Кинга «Керри» был отвергнут тридцать раз. Отчаявшись, будущий король ужасов выбросил рукопись в мусорную корзину»…
«Джон Стейнбек воровал бекон в лавке местного торговца мясом, чтобы не умереть с голоду»…
«Дэвид Блисдейл почти закончил писать роман «Девушка у холста», когда вдруг понял, что книга никуда не годится, и ее нужно переделывать…»
«Название, наверное, стоит придумать другое. Не думаю, что к моменту выхода книги все эти «девушки» будут еще в тренде».
«Ох, душонка твоя беспокойная» – еще вот такие мысли вечно крутятся внутри черепа.
Душонка беспокойная. Все чего-то не хватает. То в теплых странах, на берегу океана жить хочется. Рыбу ловить, неспешно проводить день за днем. А то мелькнет в ленте новостей какой-нибудь городок на юге Франции – и все – лететь туда срочно. Присматривать квартирку. Проклятые социальные сети. Отфильтрованные фотографии вечных путешественников. Красота там, красота здесь. А мне-то где уютно? Равновесия хочу, душевного равновесия. А как его добиться, не знаю.
Вернее сказать, не знал раньше. Ну оно и не ново – ценить то, что потерял навеки. Сейчас бы в нашу маленькую квартиру, втроем, а сын вырастет, уедет, так и вдвоем – до конца дней наших.
«Расстройство это делится на два типа, родной». – «Ну все, перестань, что ты из меня психа делаешь? Ты считаешь, я съехал с катушек? Смешно. И какой тип у меня?» – «Я не врач, но очень похоже на так называемый грандиозный тип». – «Дочь степей, это ты пугаешь меня. Ты серьезно, что ли?» – «Я не знаю. Я не психиатр, мне просто страшно за тебя».
Я иду домой. Почти бегу: нужно исправлять львиную долю всего романа, а времени совсем мало. Впрочем, кто ставил мне временные рамки? Издательство? Да, отчасти. Но не случилось бы никакой трагедии, перенеси я срок сдачи рукописи на пару месяцев. Я сам ставил себе сроки. Мне казалось, не уложись я в них, трещина в моей жизни станет еще больше, она будет расползаться, пока не разрушит все «здание».
– Ты вовремя. Мы как раз садимся ужинать. Присоединишься? – спрашивает меня Линнет, когда я вхожу в квартиру.
Я скидываю куртку, наспех мою руки без мыла и отвечаю:
– Потом, потом, дочь степей. Мне нужно работать. Я возьму твой ноут? Привет, шкет, – это сыну.
– Привет, пап.
Линнет вздыхает:
– Бери, конечно. До завтра он мне не понадобится.
И пока запускается компьютер, я бормочу под нос, чтобы не забыть:
– Нет-нет, должно быть именно убийство. Несчастный случай – это пустышка. Строить интригу, а в конце – пшик выходит. Читатель такое не любит… Муженек все-таки добрый малый будет, а еще лучше – личность неоднозначная. Что это за упрощение: добрый – злой. Примитивно… Три тысячи слов – на раскачку. Думаю, не заскучают. Потом – первый сюжетный поворот…
«Учитывать нужно мелочи, дочь степей». – «Это болезненная навязчивость, родной, неужели ты не замечаешь этого?»
Глава 23
Этот дом Дилан и Грейс купили несколько лет тому назад. Двухэтажное тихое, уютное гнездышко на берегу одноимённого озера. Мидллейк. Здесь они отмечали День благодарения. Здесь катались на коньках по замёрзшей глади озера. Тихо. Спокойно. В окружении хвойного леса, а до ближайшего соседа – десять минут на машине. Пешком и вовсе не добраться зимой: по трассе – далеко. А единственная горная тропинка исчезает под толстым слоем мягкого и чистого снега. Она превращается в смертельную тропу, по которой могут пройти в зимнее время года разве что местные жители, да и то стараются этого не делать. Некоторые участки этой тропы проходят над склоном, и легко оступиться в глубоком сугробе. Случалось, погибали, разбившись, даже местные. На зиму тропу закрывают.
Дилан заглушил мотор и помог занести сумку с вещами Грейс в дом.
– Держи телефон всегда при себе, – напутствовал Дилан. – Если что, сразу звони. Сначала мне, а потом уже в девять один один… если понадобится. Но это я так, на крайний случай. Я вернусь утром. Напиши мне, что тебе привезти. Вещи там какие или что-то еще из продуктов.
Грейс кивнула. Они попрощались.
– Телефон, Грейс, – крикнул ей Дилан из машины. – Всегда держи его при себе, хорошо?
Грейс снова кивнула. Проводив взглядом машину мужа, она вошла в дом.
До сумерек она просидела в гостиной, глядя в окно, на озеро. Она ни о чем не думала. Она не могла думать. Все происходящее казалось ей настолько безумным, что просто не могло быть правдой. И тем не менее. «Наверное, – промелькнуло у нее в голове, – так и сходят с ума. Сидят так же, как я, часами перед окном и ничего, совершенно ничего не хотят».
Она перекусила без аппетита сандвичем, который они с Диланом купили по дороге сюда в супермаркете, запила его водой из-под крана. Ей нужно было забыться. Хотя бы на короткое время. Сейчас бы бутылку красного. Можно и белого. Чего угодно. Почему она не подумала об этом раньше? Впрочем, хорошо, что не подумала. Напиваться явно не стоило.
Нужно отвлечься.
Грейс вспомнила, что где-то здесь, в доме, должен быть набор красок и кистей. Она привозила их еще в прошлом году, хотела рисовать озеро. Но так и не нарисовала.
Она обнаружила краски в одном из шкафов в гостевой комнате на втором этаже. Кисти были там же. Грейс повертела головой в поисках того, что могло бы послужить ей холстом. Дверь – в самый раз. Гладкая, выкрашенная белой краской. Замечательно.
Грейс спустилась к холодильнику, хотела посмотреть, осталось ли там хоть немного масла. Нет. Холодильник стоял совершенно пустой. Ну ничего. Нет и нет.
Прихватив тарелку, Грейс вернулась в комнату на втором этаже. Взяла тюбик с черной краской, выдавила половину на тарелку и макнула туда сухую щетину кисти. Быстрыми мазками стала рисовать на двери «Мужчину за письменным столом». Она помнила этот образ наизусть, до мельчайших подробностей. И все равно каждый раз замечала что-то новое в этой сутулой фигуре, на его столе, вокруг него. Она вспомнила, что на безымянном пальце у него было кольцо. Он женат. А у его ног лежала игрушка. Ее Грейс подметила еще в первые дни, когда только начала работать над картиной. «Игрушку» образовывала паутина на трещине. Она создавала вполне читаемый абрис детского грузовика с оторванной кабиной. Игрушка читалась легко.
«Он женат. У него есть сын. И он их любит. Но он болен. Он болен своей работой. Он одержим ей. Он застыл, сгорбившись, над столом. Стол этот овладел им, приковал к себе и не отпускает. Почему он не починит машинку? Потому что он не видит ее. Он раб своего стола. Он его жертва. Он – часть его. Именно поэтому я не могла разглядеть линию ног ниже колен. Ни сколов там нет, ни трещин. Сплошное пятно, в котором слились его ноги и чернота стола. Они – одно целое».
Закончив рисовать, Грейс медленно стала отступать назад, пристально вглядываясь в изображение сквозь прищуренные глаза.
– Осторожно, ма, ноги отдавишь.
Грейс вскрикнула и обернулась, выронив кисть из рук. На пороге комнаты стоял Эрик. Вернее, Джастин. Она даже не сразу его узнала. На нем был дорогой бархатный спортивный костюм темно-синего цвета, волосы аккуратно зачесаны назад. И уверенный, холодный и спокойный взгляд.