Большинство советских граждан, видя общее моральное разложение, не переходили к политической активности, а только предавались фатализму и еще усерднее упражнялись в черном юморе. Однако в тех странах Восточной Европы, которые попали под прямое или косвенное управление из СССР лишь по окончании Второй мировой войны, дело обстояло иначе. Осмелев от того, что советские лидеры решили (неискренне) поддержать Хельсинкские соглашения о правах человека, диссиденты начали робко организовываться в группы. Впервые после 1930-х годов люди, жившие при коммунистическом режиме, поняли, что можно объединяться в сети, при этом автоматически не рискуя собственными жизнями и жизнями близких. Быстрее всего независимые добровольные объединения росли в Польше. Необходимо было создать сеть сетей – нечто вроде политического интернета, – которая позволила бы светским университетским либералам сплотиться с католической церковью и рабочим классом против опостылевшего режима[1033]. С 1969 по 1977 год сеть оппозиции выросла примерно на 40 %: к ней присоединилось шесть новых групп, в том числе Свободные профсоюзы (Wolne Związki Zawodowe, WZZ). Одновременно возросла плотность сети: гражданские, либеральные, католические и радикальные группы стали более взаимосвязанными. К 1980 году, явно благодаря воодушевившему многих поляков визиту папы римского Иоанна Павла II, сеть снова существенно выросла, и теперь ее главным объединяющим центром стало профсоюзное движение “Солидарность”[1034]. Конечно, введение чрезвычайного положения в декабре 1981 года разорвало сеть: многих людей, являвшихся ее важными узлами, арестовали, а другие бежали за границу. И все же генерал Войцех Ярузельский не был похож на Сталина. В феврале 1989 года, когда правительство пошло на переговоры с “Солидарностью”, сеть восстановилась и начала расти заново с головокружительной быстротой.
Как мы уже видели, революции – явления сетевые. С каждым днем 1989 года, обходившимся без разгонов, решимость восточноевропейских правящих режимов ослабевала, а количество граждан, желавших присоединиться к открытым протестам, увеличивалось. В мае в Будапеште венгерские коммунисты решили открыть границу с Австрией. Воспользовавшись новой возможностью, около пятнадцати тысяч жителей ГДР поехали через Чехословакию в Венгрию – как бы “на выходные”. На самом деле возвращаться с Запада на Восток они и не собирались. В июне “Солидарность” победила на польских выборах и приступила к формированию демократического правительства. В сентябре венгерские коммунисты последовали примеру поляков и согласились провести свободные выборы в своей стране. Еще через месяц, пока Эрих Хонеккер оттачивал свои планы празднования сорокалетия Германской Демократической Республики, в Лейпциге на улицы хлынули сотни, затем тысячи, потом десятки и сотни тысяч людей. Вначале они скандировали Wir sind das Volk (“Мы – народ”), а затем изменили напев на Wir sind ein Volk (“Мы – единый народ”). Здесь тоже локальные сети оппозиции – иногда группировавшиеся вокруг церквей – быстро объединились между собой, хотя левые и правые сторонники революции не отличались такой сплоченностью, как в Польше[1035]. 9 ноября 1989 года ошарашенным репортерам в Восточном Берлине сообщили, что “ [принятое] решение предоставить всем гражданам возможность покинуть страну через официальные пункты пересечения границы… должно вступить в силу незамедлительно”. Услышав эту новость, толпы жителей Восточного Берлина сразу же хлынули к пограничным пунктам пропуска. Пограничники, которым еще не поступили четкие распоряжения, предпочли не оказывать сопротивление. К полуночи все КПП были вынуждены открыться. Костяшки домино начали падать – но на сей раз не в ту сторону, которой боялся Эйзенхауэр, – и продолжали падать еще почти два года. После неудавшегося августовского путча 1991 года в Москве начал разваливаться и сам СССР: от него остался огузок в виде Российской Федерации, от которой отпали три прибалтийские республики, Украина и Белоруссия, три закавказские и пять среднеазиатских республик. Примерно в тот же период распалась Югославия, причем многонациональную Боснию и Герцеговину чуть не растащили на мелкие кусочки. Лишь в Китае коммунистическое правительство твердо решило не отступать от сценариев 1956 и 1968 годов и в июне 1989 года бросило танки на подавление народных протестов в Пекине.
Илл. 35. Сети польской оппозиции. 1980–1981 годы. Успех свободного профсоюза “Солидарность” (черный шестиугольник в центре слева) отчасти объяснялся его связями со множеством других политических объединений.
Эта масштабная евразийская цепная реакция была плодом деятельности не только сетей политической оппозиции – ее подстегивали и телевизионные сети. На первом этапе Восточногерманской революции многих подталкивали к участию в протестах новостные передачи из ФРГ, которые большинство граждан ГДР могли видеть на собственных телеэкранах. Лишь в одной отсталой “Долине-ничего-не-подозревающих” (Tal der Ahnungslosen) – в юго-восточной области вокруг Дрездена и в северо-восточной части страны, под Грайсфельдом, – западные телеканалы не ловились[1036].
Однако не менее опасными для советской системы оказались и западные финансовые сети, которые в 1980-х годах из-за либерализации рынка капиталов и появления компьютерных технологий росли по экспоненте. И это отнюдь не совпадение, что восточноевропейские режимы (за исключением Румынии) начали корчиться в предсмертных муках всего через несколько лет после того, как влезли в крупные долги к западным банкам. Именно эти банки в числе первых начали систематически и в широких масштабах использовать новые информационные технологии, разрабатывавшиеся в Кремниевой долине. Это обстоятельство часто упускают из виду в работах, посвященных истории 1980-х годов. В них обычно непропорционально огромные заслуги в развале коммунистических режимов отводят небольшой группе героических лидеров – Горбачеву, Рейгану, Тэтчер и папе римскому. Вне всякого сомнения, эти личности сыграли большую роль, но у них появилось гораздо больше шансов достичь намеченных целей, когда они начали действовать заодно с быстро разраставшимися сетями международных финансов. Важнейшим узловым центром этой сети был не Вашингтон, не Лондон и уж тем более не Рим. Им являлся маленький горнолыжный курорт в швейцарском кантоне Граубюнден – Давос.
Глава 48Триумф человека давосского
Рассылая “Декларацию независимости Киберпространства” сети онлайн-корреспондентов из своей адресной книги, сам Джон Перри Барлоу, что примечательно, находился в Давосе. Как участник Всемирного экономического форума (ВЭФ), Барлоу общался с множеством людей и электронным путем, и вживую. ВЭФ был основан в 1971 году окончившим Гарвард немецким экономистом Клаусом Швабом, которому пришло в голову, что регулярные встречи руководителей международного бизнеса могли бы приблизить осуществление его мечты – “чтобы деловые корпорации стали заинтересованными участниками создания глобального общества, наряду с правительством и гражданским обществом”[1037]. В результате возникло то, что называли “раем для любителей похвастаться знакомством со знаменитостями”, где собирались не только главы транснациональных корпораций и избранные политики, но и “директора центральных банков, руководители промышленных предприятий, титаны хедж-фондов, мрачные предсказатели, астрофизики, монахи, раввины, технические специалисты, музейные хранители, президенты университетов, финансовые блогеры [и] добродетельные наследники”. “Давос похож на конгресс, на фабрику, на мормонскую скинию, на Богемскую рощу[1038], на “лучший в мире званый ужин”, на финансовую систему, на Facebook, на фестиваль Burning Man[1039], на учебный лагерь для новобранцев, на среднюю школу, на Лос-Анджелес, на Куог[1040]. Давос – луковица, слоеный пирог, матрешка”. Благодаря Швабу сегодня Давос с полным правом заслуживает того названия, которое некогда дал возвышающейся на ним горе Томас Манн: der Zauberberg – Волшебная гора. А сам Шваб благодаря Давосу может сегодня с полным правом (перешедшим к нему от Киссинджера) считаться “человеком с наибольшим количеством [и, наверное, качеством] связей на планете”[1041].
Те, кто высмеивает Всемирный экономический форум, недооценивают силу сетей. Мало какие речи в истории этого форума имели более глубокое историческое значение, чем речь, произнесенная в январе 1992 года недавно освобожденным политическим узником с противоположного края света. “Наша взаимозависимость, – заявил он делегатам, сидя рядом со Швабом, слушавшим внимательно и одобрительно, – требует, чтобы все мы объединились и всем миром выступили за развитие, процветание и выживание человечества”. Еще оратор подчеркнул, что “нужна массовая переброска ресурсов с Севера на Юг”, – но не как “благотворительность или попытка облегчить жизнь «неимущих» за счет «имущих»”. Затем он перечислил четыре шага, которые, по его мнению, необходимо сделать его собственной стране:
Справиться с… проблемами долгов, постоянного снижения цен на товары, которые экспортируют бедные страны, и доступа к рынкам для произведенных ими товаров.
Обеспечить рост [нашей] экономики… потребуется быстрый и устойчивый рост с точки зрения привлечения капитала или долгосрочных капиталовложений; для инвестиций следует привлекать и внутренние, и иностранные источники.
[Создать] публичный сектор, который не отличался бы от подобных секторов в таких странах, как Германия, Франция и Италия.