Я, разумеется, поступила так, как в молодости поступают все. Села перечитывать. Открыла на первой странице и начала сначала. Перечитывала снова и снова. Именно поэтому мне и захотелось нарушить правила и оставить книгу себе. Это было бы очень просто. Но вместе с тем мне не хотелось обманывать старика, отнесшегося ко мне с таким доверием. Вечером перед тем, как вернуть книгу, я прижала ее к себе в постели, прохлада кожаного переплета смешалась с теплом одеяла и моего тела. Тем не менее на следующий день я положила ее в школьный портфель, а после уроков отправилась к старику в магазин.
Вечер выдался не слишком морозный, зима уже разжимала свои ледяные объятия перед первыми проблесками весны. В сумерках я прошла по той же узкой улочке, толкнула дверь, услышала, как в густой тишине звякнул колокольчик. Старик сидел на том же месте. Я вошла и устроилась перед ним, за тем же столом, очерченным мерцающей золотистой дымкой.
Он посмотрел на меня, моргнул. Улыбнулся беззубой улыбкой, в мягком полусвете глаза казались аквамариновыми и при этом до странности пустыми; он явно обрадовался посетителю, но, похоже, не вспомнил, кто я такая.
Я вынула книгу. Подтолкнула к нему. Пальцы напружинились и помедлили в самое последнее мгновение. Мне тогда казалось, что в определенном смысле это моя книга, что я отдаю частицу себя. Но одновременно я сознавала благородство своего поступка. Я могла оставить книгу себе, но решила поступить честно. Я чувствовала себя человеком высоконравственным, добродетельным. И это было приятно.
Старик погладил книгу ладонью.
– Хорошо, большое спасибо. До новых встреч!
Он рассеянно улыбнулся. Я поняла, что меня просят уйти, и сердце екнуло. Накатила злость – он что, не понял, что я выполнила свое обещание? Что, вернув книгу, которую так полюбила, я совершила благородный поступок, хотя могла бы и вообще сюда не возвращаться?
Думаю, я и сама понимала ущербность такой логики. Но это не спасло меня от внутреннего возмущения. Я что-то пробормотала – какую-то банальность, какие говорят на прощание. И тут обратила внимание на его пальцы. Он ритмично постукивал ими по другой книге. На обложке был нарисован глаз. Человеческий глаз. Я это помню, потому что он был широкий, пронизанный кровеносными сосудами, и едва я его увидела, мне показалось, что он устремлен прямо на меня. Я в жизни не видела такой обложки.
Поэтому помедлила.
– А это что за книга, господин?
– Какая книга?
Я указала на книгу под его рукой.
– Вон та.
– Вот эта вот?
– Да.
И тут же его странно-сонные глаза прояснились. Он будто бы увидел меня впервые.
– Это «1984».
– 1984? В смысле, дата такая? Но это же в будущем.
– Совершенно верно. Однако книга была написана тридцать с лишним лет назад.
– Так же не бывает!
Старик нахмурился. Взял возвращенную мною книгу. Погладил обложку. И заговорил, скорее с самим собой:
– «Скандинавские мифы» Ларссона. Как же я их любил. Очень живописно и драматично, согласна?
Я кипела от негодования.
– Но, господин, а что про эту книгу, «1984»?
Он нахмурился, от старых морщин побежали новые.
– Это, мой юный друг, книга не для тебя.
– Почему?
Слово выскочило прежде, чем я успела подумать, прилично ли его произносить.
Старик, впрочем, не обиделся. Глаза лукаво блеснули, потом потускнели, помрачнели.
– Потому что эта книга уводит людей в мир, куда им совсем не хочется попадать. Открывает глаза на вещи, которые совсем не хочется видеть. Нет-нет, эта книга не для таких, как ты, потому что…
Тут он кашлянул, негромко, сухо, потом снова. Поднес руку к горлу.
– Прости меня, я стар, мне нужно…
Кашлянул еще раз. Успокоился.
– Прости, мне нужно принести стакан воды.
Он уперся ладонями в стол, поднял свое старческое тело. Зашаркал в сторону задней комнаты.
Я смотрела ему вслед.
Но едва он повернулся ко мне спиной, я потянулась к книге. К «1984». Схватила ее, засунула под куртку, поспешно и бесшумно вышла.
Прошло много лет, а я все проигрываю в мыслях ту сцену. Старый книготорговец, который мне казался таким немощным, рассеянным. Я представляла себе, как он уходит прочь, повернувшись ко мне спиной. Представляла себе, как до него доносится тихий шорох – я хватаю роман Оруэлла и воровато крадусь к двери. Представляла себе, как он улыбается.
Через три с половиной года я впервые увижу обнаженного парня.
Я до него дотронусь. В постели, под одеялом, чужая рука будет направлять мою руку к чужому телу, к самой сокровенной и интимной ее части. И я испытаю те же самые чувства, тот же непрошеный азарт, как когда спрятала книгу под куртку и вышла из магазина. Жар азарта, к которому будет примешиваться омерзение – не по поводу книги, оно будет адресовано мне и тому, чем я сейчас занимаюсь. Ощущение, что я делаю нечто по своей собственной инициативе, но одновременно гадая, что же я за человек.
Именно с таким чувством вины я впервые открыла антиутопию Оруэлла – укрывшись в своей комнате, освещенной тусклым светом. Боги и чудовища скандинавской мифологии были необычайно убедительны, и при этом в них ощущалась своего рода невинность. Мудрость Одина, спокойного слепого бога, напоминала мне молчание моего отца. Удары молота сливались в моем сознании с мощью бабушки, которая – это я знала – пойдет на все, если нужно будет меня защитить. Даже брат с его беззаботной ребяческой болтовней чем-то напоминал мне шаловливого и порой комичного Локи, бога озорников.
«1984» оказался совсем другой книгой. Она приковала меня к себе, вызвала своего рода мрачное восхищение. До того я никогда не читала книг, которые можно назвать научно-фантастическими, а уж тем более книг вот таких, поражающих своей угрюмостью и цинизмом. Начала я медленно – унылый мир, в котором жил Уинстон Смит, показался мне неприятным, – но читала дальше, текст захватывал все сильнее, я втягивалась в странное одинокое существование Уинстона. Читала я у себя в комнате по ночам, под одеялом, при слабом луче маленького фонарика. Читала взахлеб, как читают только дети; спеша добраться до конца и страшась того, что книга скоро закончится и меня выбросит обратно в мою реальность. Конец ударил в меня артиллерийским снарядом. До «1984» мне в основном попадались книги со счастливыми концами. В историях, которые мы читали в школе, рабочие и крестьяне, пережив разные невзгоды, всегда получали награду за свою самоотверженность. Даже в «Скандинавских мифах» конец был, по сути, оптимистичным – зарождался новый мир, чтобы его заселили заново.
Но финал «1984», где мягкий и храбрый Уинстон Смит превращается в покорного режиму человека с тусклым взглядом, потряс меня так, что я не могла уснуть. Безысходность этого конца, ощущение безнадежности оставили вкус горечи; я снова и снова прокручивала сюжет в мыслях. Книга будто бы зачитывала мне обвинение. Я же украла ее и теперь терзалась чувством вины. Читая ее, я как бы утратила невинность: осознала, что, даже если много трудиться и жить по законам нравственности – как это делал Уинстон Смит, – тебя совершенно не обязательно ждет счастливый конец. Я не могла отогнать от себя ужас того, что произошло с персонажем, того, что ему провели лоботомию, уничтожили его личность. Постоянно думала про Уинстона, страшно его жалела. Книгу я спрятала под матрасом в надежде, что, если ее не видеть, все забудется, – однако глаз на обложке не сводил с меня своего осуждающего взгляда.
В конце концов я не выдержала. Поняла, что нужно сделать. Засунула книгу под куртку и пошла в книжный магазин. Пошла рано утром, до начала уроков. День стоял ясный, морозный. Я даже не знала, открыт в такой час магазин или нет. Но, когда я толкнула дверь, меня приветствовало знакомое обволакивающее тепло, привычно застойный, но умиротворяющий запах бумаги и кожи. Старик поднял голову мне навстречу, в глазах его светилось предвкушение, и я сразу поняла, что он рад меня видеть. За несколько месяцев до того мне исполнилось четырнадцать лет, но я, хотя и считала себя уже взрослой, расплакалась.
Он жестом поманил меня к столу и некоторое время беззвучно смотрел, как я плачу.
– Почему ты сегодня такая грустная? – спросил он, будто нынче на дворе именно такой день, когда грустить не о чем.
Я все еще не могла заставить себя говорить. Поэтому просто подтолкнула к нему книгу. Кивнула. И наконец скорбно выдавила:
– Я ее украла. Я… воришка.
– Ну, – произнес он ласково, – ты же принесла ее обратно. А это означает, что ты… не вполне воришка.
Я вспомнила о том, как Оруэлл играет в слова. Улыбнулась сквозь слезы.
– А кроме того, – добавил старик, – книги для того и существуют, чтобы их красть.
– Вы о чем? – удивилась я. Странно было слышать такие слова от книготорговца.
Старик посмотрел на меня.
– Я считаю, что каждый, кто прочитал книгу, крадет ее частицу. Ты что-то от книги берешь, и то, что ты берешь, становится частью тебя. А значит, остается единственный вопрос: что ты взяла из этой книги?
Он смотрел на меня с доброжелательностью, любопытством и – так мне тогда казалось – бесконечной мудростью. Мне захотелось дать особенно умный ответ, убедить его в том, что я взрослый, толковый человек. Но его мягкий взгляд выманил у меня другую правду.
– Мне она показалась очень интересной. Я ее всю прочитала за две ночи. Но…
– Но?
– Мне… конец совсем не понравился.
И я беспомощно вскинула руки. А потом из меня полилось.
– Просто это так беспросветно, и с Уинстоном поступили так несправедливо. Я все время про это думаю. Вы… вы считаете, в мире действительно есть такие места? Например, в Океании?
Старик посмотрел на меня, и во взгляде его заискрился легкий пафос. Он молчал несколько секунд, а потом выдохнул одно-единственное слово:
– Возможно.
«Возможно». Возможно, старый книготорговец хотел заполнить мои отроческие годы волшебством, которое даруют книги. Возможно, он хотел, чтобы я провела параллели между обществом, в котором жила, и миром со страниц книги Оруэлла. Странно, что та, юная, я не смогла уловить эти связи, хотя и видела своими глазами, как в Китае посмертно обожествили авторитарного вождя, хотя и сам