– Можно, – согласилась я негромко.
Он с облегчением кивнул, и я поняла, какое ему пришлось сделать усилие, чтобы заговорить со мной. Нас объединяло прошлое, но на тот момент мы были, по сути, чужими людьми. Мне всегда тяжело давались разговоры с незнакомыми, но до того я как-то не задумывалась о том, что не только у меня есть такая проблема. Цзинь протянул мне клочок бумаги, где был записан адрес.
– Во вторник вечером? – предложил он.
Я кивнула еще раз.
Глава двенадцатая
Когда я вернулась домой в субботу вечером, уже сгущались сумерки. Но вместо того, чтобы сразу зайти, я помедлила снаружи. Посмотрела на небо: последние сапфирово-синие полосы и разломы на дальнем краю горизонта уступали место наползающей тьме, а прямо над головой яркими серебристыми точками пробивали тьму небесного купола звезды. Сколь прекрасен был завершающийся вечер в его необъятности.
Я думала про Цзиня. Некоторые мои одноклассницы только и делали, что трещали про мальчишек – особенно таких, как Цянь Болин, отличный спортсмен. Я тоже считала Цянь Болиня красавцем: лепной подбородок, четкие черты лица, – а другие девчонки еще говорили, что он «секси». Но то, как они обсуждали мальчиков из команд по футболу и настольному теннису – как анатомировали их движения и сравнивали их внешность, – у меня вызывало неприязнь, холодность, отстраненность. Дело в том, что я совсем не умела вести такие разговоры. И тем не менее при всей бессмысленности и пустоте этой болтовни, которой я, по собственному мнению, была выше, иногда я говорила себе, что, пожалуй, не отказалась бы раз-другой принять в ней участие.
Цзинь был совершенной противоположностью Цянь Болину. Рослым, худощавым – можно даже сказать, худосочным. Немного горбился при ходьбе. Несмотря на подчеркнутую опрятность, он явно был не в ладах с собственным телом. И тем не менее было в нем что-то притягательное. Отрешенность, независимость – мне казалось, что он постоянно посмеивается про себя, будто жизнь очень смешная штука, а ему совершенно все равно, оценят другие ее забавность или нет. Выглядело ли это сексуально? Этого я точно не знала, но при мысли о том, что во вторник мы встретимся у него дома, я нервничала так, что в животе делалось щекотно. Что-то новенькое, но при этом довольно приятное.
Что надеть? Что сказать? Я завязывалась в узлы, ругала себя за то, что тороплю события. А может, это обычное дело, что мальчики приглашают девочек сделать вместе домашнее задание? И это ничего такого не значит? Ну, допустим, он меня пригласил, а мне-то он нравится? Ну, нравится… в этом смысле. Я понимала, что все это глупо, что я веду себя легкомысленно, как все наши девчонки, которые без перерыва болтают про мальчишек из футбольной команды. Тем не менее по лицу у меня расползалась дурацкая улыбка. И щекотка предвкушения в животе не проходила. Я удерживалась, чтобы не рассмеяться. И дело было не только в сегодняшнем занятии и не в предложении Цзиня. Я неожиданно поняла, что жизнь может поменяться, судьба возьмет и крутанется на кончике иглы – как любила говаривать бабушка. Будущее неслось мне навстречу, и на несколько секунд встреча с ним показалась мне головокружительным чудом.
Я шла в темноте к своему дому. Заметила проблеск света. Увидела, что дверь в бабушкин сарайчик приоткрыта. Побежала туда – возвращаться в квартиру пока не хотелось. Подошла к двери, в нос ударил запах зерна и помета, густой, настоянный аромат, от которого многие зажали бы носы, но для меня он был знакомым, умиротворяющим – я помнила его, сколько помнила себя. Внутри я увидела бабушку, она разбрасывала корм, до меня доносилось возбужденное попискивание цыплят, которые отталкивали друг друга: пушистые птенчики с большими полузакрытыми глазами, мутными от сна и тепла, – они только проснулись, чтобы поесть.
Я смотрела, как полная сгорбленная женщина склоняется над цыплятами: из складок морщинистой загрубелой кожи выглядывали выразительные улыбчивые глаза – и вдруг поняла, что бабушка для меня всегда была старой, а эти цыплята, совсем новорожденные, – такие молодые. А потом я подумала, что ведь настанет день, когда не будет птиц, чтобы их кормить, когда бабушка уйдет отсюда, и я не смогу больше вот так за ней наблюдать. И если только что мысль о будущем напоминала ветерок, который пролетал сквозь меня, оставляя восхитительное ощущение, что все возможно, теперь она превратилась в тень, затаившуюся в углах полуразвалившегося сарая, где ночная тьма встречается с лучом света от бабушкиного фонарика.
Я негромко кашлянула.
Бабушка повернула ко мне лицо мудрой черепахи, выразительные глаза стали еще улыбчивее.
– Здравствуй, маленькая! – сказала она.
Я старалась говорить как можно беззаботнее.
– Кого из маленьких ты имеешь в виду? Вон тут их как много!
В первый момент она не поняла, а потом я увидела по лицу, что до нее дошел смысл моих слов.
– Ну, с курицами какой смысл разговаривать. Они же курицы.
Она так считала, и я тоже. Но я-то знала, что иногда она с ними разговаривает.
Бабушка распрямилась, удовлетворенно крякнув, опершись одной рукой о крутое бедро.
– Хочешь помочь – сгреби сено. Погляди, нет ли в нем мышей.
Я взялась за старые грабли. Но мысли витали в другом месте.
– Знаешь, – сказала я, стараясь говорить как можно невозмутимее, – меня один мальчик пригласил к себе домой во вторник. Мы будем вместе делать уроки.
Я увидела, что бабушка изменила позу, будто задеревенела. Я подумала – может, стоило промолчать. Но мне очень нужно было с кем-то поделиться.
Бабушка разбросала еще горсть зерна, повернулась, посмотрела на меня. Вгляделась в лицо.
– А мальчик из хорошей семьи, да?
– Да, конечно, семья у них… очень хорошая, я так думаю.
– И он тебе нравится, да?
– Вроде бы. Вроде бы да.
Она кивнула, подошла ближе.
– Нужно об этом поговорить с твоим отцом. Так такие дела делаются.
Сердце у меня застряло в горле.
– Нет, по-по, не надо!
Сама мысль о таком разговоре с папой казалась мне невозможной.
– Тогда тебе придется поговорить с мамой.
Рот у меня открылся от ужаса. Это же еще хуже!
– Ну пожалуйста. Мы просто сделаем вместе уроки.
Бабушка строго посмотрела на меня.
– А его родители будут дома?
– Да, это же ближе к вечеру. Будут, все время.
Бабушка нахмурилась. Пожевала губами. А потом, будто приняв решение, сплюнула.
– Ладно, – пробормотала она.
У меня отлегло от сердца. Все-таки удалось выпутаться. Избежать маминых вопросов – унизительных, назойливых, предвзятых.
Бабушка посмотрела мне в глаза.
– А если этот мелкий пакостник попытается заделать тебе ребенка, скажи, что у тебя кровь. Будет и тогда приставать – выцарапай ему глаза, ясно?
Я изумленно моргнула.
– Фу-у-у-у-у, по-по, фу-у-у-у-у! Какие ты гадости говоришь. Он не такой.
– Они все такие, – назидательно произнесла бабушка.
Но как бы неоднозначно я ни относилась к Цзиню, какими бы враждебными ни были подчас наши отношения, я никогда не чувствовала, что от него исходит угроза. Я твердо знала, что рядом с ним я в безопасности.
Бабушка ничего не сказала родителям о моей первой встрече с Цзинем. Не нарушила слова. Но в тот вечер, когда мы сели ужинать, я чувствовала на себе взгляд ее черепашьих глаз – она задумчиво, озабоченно вглядывалась мне в лицо.
Странная штука время. Три дня, отделявшие субботу от вторника и визита к Цзиню, растянулись на долгие века. А когда я уже стояла перед его дверью и, дрожа, готовилась постучать, все это время за миг пронеслось у меня перед глазами. Ощутила я и еще одну смычку со временем. Несколько лет назад мы с Цзинем были детьми. Тогда он вызывал у меня раздражение, однако в ту судьбоносную ночь он меня спас. Взял всю вину на себя, когда люди в форме привели нас, детей, в то страшное место, о котором должны знать только взрослые.
Вспоминал ли он про ту ночь? Сжималось ли у него сердце, как и у меня? Сохранил ли в памяти наше детство? Или для него тот мир стал туманным прошлым? Тогда он был для меня источником мучительной досады, умел дергать меня за ниточки, я же относилась к нему с презрением и пренебрежением. И вот я стою у него под дверью – и испытываю чувства куда более сложные и противоречивые. Кого я увижу, когда на него взгляну? Кого, взглянув на меня, увидит он? Упрямую заносчивую чумазую девчонку, которой я когда-то была? Застенчивую прилежную ученицу, в которую превратилась? Или кого-то совсем иного?
Я стояла, мысли вихрились в голове, и тут я вдруг сообразила, что никогда не бывала у Цзиня дома. Все остальные наши друзья – Чжен, Цзянь, Ван Фань и А-Лам – жили скромно, как и я. Оказалось, что у Цзиня даже не квартира, а отдельный дом. Да еще какой! Пока я его искала, успело стемнеть; я с трудом открыла створку ворот – она, похоже, весила больше меня самой. Зашагала по дорожке к дому – стены его изнутри озарял оранжевый свет.
Подошла ближе. Одноэтажная постройка, центральная часть похожа на крупную голову с широкими плечами, два боковых крыла – как раскинутые руки: отдыхающий человек, вытянувшийся во весь рост. Постучала в дверь – дорогую, из цельного дерева: под черной безупречной полировкой скрывался ценный твердый дуб. Костяшки пальцев заныли, но звука почти не раздалось.
Я хотела было попробовать еще раз, но тут дверь открылась. Я уже мысленно приготовилась увидеть дворецкого в ливрее – этакое напыщенное, скованное, комическое существо, подчеркнуто официальное, типа лакея Брюса Уэйна в американском комиксе про Бэтмена, но вместо этого передо мной оказалась женщина с гладким лицом и быстрыми темными глазами. Я сразу же поняла, что это мама Цзиня. Выглядела она очень моложаво. Черты лица у нее были мягче, чем у Цзиня, но глаза такие же и те же тонкие губы. В первый момент я растерялась – меня смутило это их сходство и несходство: странно узнавать в чертах человека, которого никогда не видел раньше, черты знакомого.